Страница 39 из 138
Фламма. Далекой-далекой вы были, бесконечно отдаленной, где-то там, потерянной для меня, недоступной, в кругу ненависти и позора, за стенами вражеской твердыни… И я был там для вас как бы в замкнутом поле. Беспрерывная борьба, открытый бой или неожиданное предательство, стремительное нападение, холодное оскорбление, злорадный смех, жар, отвращение, презрение, жестокость, бешенство, все движения войны, время от времени, в мрачном перерыве, внезапное молчание, исчезновение всего ближайшего, душа, отрешенная от всякой реальной действительности, неожиданный окутывающий сон, видение далеких дней, безмолвие цирка вокруг человека, который убил и пережил нечто необычное и торжественное; а там, высоко-высоко, ваша безмолвная фигура, ваше склоненное лицо, невыразимо бледное и омраченное царственным прошлым: вы, вы, одинокая, там наверху, вся еще облеченная могуществом, и одинокая, и безутешная…
Комнена. Безутешная, безутешная! Ненависть, и позор, и ложь, и дикая старческая живучесть, ужасное бремя дряхлости, оболочка отравленных и умирающих вещей между моей душой и вашей… Ах, почему вы не появились на моем пути скорби и гибели, когда ваше слово еще не было произнесено, когда плод моей жизни был еще в моих руках? Я увидела бы в глубине ваших глаз отблеск наших судеб, вы, быть может, почувствовали бы в моей крови гордость тех, кто умеет жить и увенчать себя. Один и тот же дух радости, одна и та же жажда стяжания, — моя душа и ваша!
Фламма. Что пользы, какое имеет значение оборачиваться назад, сожалеть, оплакивать растраченные силы, несовершенное, бесполезные дни? Где теперь ваши царственные годы? Разве помогут вам мертвецы, от которых вы произошли? Чтобы насытить гордым зрелищем свою вспоминающую душу, вы склонились над человеком, который борется без перерыва, окруженный наиболее дикой стихией, желая жить, только обещав своей жизни великую победу. И теперь он знает, что вам, одной вам он обещал ее, что вы пришли ускорить ее, перешагнув через ненависть, позор, развалины… Правда? Правда? Или искушать, погубить меня вы пришли, смутить мою волю, поколебать мою энергию вы пришли по наущению врага… Вы слышали сегодня. Он посылает мне «головокружение»?
Женщина сделала порывистый шаг к нему в темноте, затем она остановилась в жестоком сомнении. Теперь она остается там, безмолвная, неподвижная и твердая, как внезапно застывшая волна. Молчание. Время от времени все еще доносятся отдаленные крики.
Ваше присутствие здесь в этот час невероятно, если только все это — не игра с жизнью или смертью.
Комнена (с горечью и крайним презрением). Да, да, знаю: в ваших ушах еще звучит гнусная песня, которую напевала толпа, увлекая вас мимо моих окон. В вашей душе еще звучит этот припев… Ваша душа уже принадлежит толпе.
Фламма (необузданно). Ах, ужасное мучение! Я перестал слышать, я перестал что-либо понимать, кроме резких толчков сердца в моей груди, которые отзывались у меня в глотке, в затылке… Я весь был сжат, насильственно сведен, как бывает сведен кулак… Стоявшие возле меня слышали скрежет моих зубов… А в моем мозгу, как молнии, пробегали безумные мысли, возникшие из наиболее смутных инстинктов, которые будит во мне и ожесточает это желание дотянуться до вас, взять вас, обладать вами, как военной добычей. Толпа была опьянена, готова на какую угодно крайность. Я мог бы бросить ее на дом врага, подстрекнуть ее на пожар, на резню, иметь вас в своих руках живой…
Комнена (с каким-то необузданным ликованием, почти с криком). Таким-то образом, таким-то именно образом мне хотелось бы стать вашей! Те же мысли мелькали и в моей голове: я чувствовала себя вашей добычей, трепетной и бесстрашной в ваших объятиях, добытой сквозь огонь. Освободителем, освободителем я называла вас, — позора моей продажности, унижения моего рабства, отвращения к вечно алчной дряхлости, от необходимости лгать, уступать, развращаться, от всех этих гнусных, горьких и двусмысленных вещей, от которых погибли мои годы и мои мечты, освободителем для радости, для глубокого вздоха, для долгого полета, для жажды, открывшей источник, для голода, выбирающего свой плод, для отваги, ищущей опасности, для прекрасной жизни!
Она произносит последние слова, как бы опьяняясь ими, откинув голову назад, полузакрыв глаза, с резким блеском обнаженных зубов, с искушающей страстью, выраженной всей ее гибкой фигурой.
Фламма (дрожа от ужаса, задыхаясь). Вы, стало быть, пришли ко мне, пришли ко мне навсегда, сквозь огонь, сквозь опасность в тысячу раз ужаснее огня! Все виды гнева восстанут против вас, чтобы растерзать вас… Но я защищу вас. Будьте спокойны! Я буду неутомим, непобедим… Но как вы пришли? Что вы оставили за собой? В том доме никто не знает о вашем поступке? Вы бежали?
Комнена (овладевая собой, решительно). Это не бегство. Я не знаю, что значит бежать. Я пришла, только чтобы принести вам свою весть. Вернусь, чтобы принести вам дар, достойный вас и вашей борьбы. У меня свой план.
Фламма. И вы вернетесь в тот дом! Уйдете отсюда, чтобы вернуться в тот дом! Неужели вы думаете, что пробрались сюда незамеченной? За моим порогом следят каждое мгновение.
Комнена. Разве вы сейчас не сказали, что мое присутствие здесь невероятно? Высшая дерзость невероятна даже для глаз, которые следят, даже для ушей, которые подслушивают. У меня свой план.
Фламма. Но таким-то образом вы вешаете чудовищную тяжесть, всю полноту будущего на нитку, на нитку! Разве я могу потерять вас теперь? Все, что расторгнуто, погибло, потому что между нами — одно лишь наше дыхание, наши руки свободны и могут сомкнуться. Самая высокая вершина не столь изъята из власти человеческих притеснений, как то мгновение, когда воля и желание встретились с волей и желанием, чтобы узнать друг друга. Разве я могу снова отдать вас во власть такой слепой и грубой судьбы?
Комнена. А где же тогда ваша вера в эти силы человека? Я не сомневаюсь, я уверена, чувствую себя неуязвимой. Не бойтесь за меня: не сожрут. Опасность мне привычна: это — дворняжка, которая питалась из моих рук. Вернусь, вернусь. У меня свой замысел.
Фламма. Нет, я вас не пущу, я не хочу потерять вас. Игра слишком отчаянная. Я вижу железное долото там, готовое сорваться. Он там, еще жив…
Смертельная ненависть ожесточает его слова.
Комнена. Да, еще жив…
Она останавливается, молния сверкает в ее черных глазах, острый холод надрывает ее чистый голос.
Вы убьете его? Старика!
Фламма смотрит на нее, смущенный, не отвечая.
Все-таки, сегодня, при последнем нападении, казалось, я чувствовала в вас какую-то убийственную волю, разрушительное бешенство, направленное на живую и цепкую помеху, на единственного врага, который все еще способен помериться с вами силами, принудить вас отступить. На старика!
Фламма (слушает молча, опустив голову). Он, конечно, способен сопротивляться еще долгое время с этими своими костями, крепкими как камень, с этой бычьей шеей, с этим черепом, отведавшим свинца, с этим хриплым дыханием. Он сказал, вы сами слышали: не хочет умирать. Он там, на ногах, угрожает всегда, преграждает дорогу.
Кажется, что перед ними вражеский образ гиганта встает в темном углу комнаты и угрожает безмолвно. Они молчат, охваченные мучением разъедающей их думы. Руджеро Фламма вдруг поднимает голову и упорно устремляет свой взгляд в глаза Комнены. Она протягивает ему руки, он берет их наконец с судорожной жадностью, сжимает их и дрожит. В таком положении они продолжают несколько мгновений смотреть друг на друга, углубленные и молчаливые. Изредка доносится с ветром океанический гул гибельного Города.