Вторая жена (ЛП)

Роуз стала теребить маленькую перламутровую пуговку.

— Такая она только с тобой. А Сэм сейчас полностью занят своими делами. Я немного беспокоюсь о них с Джилли. Работа в Америке может разобщить их. Казалось, они так хорошо подходят друг другу, но ничего нельзя знать наперед. Я хотела бы быть рядом с ними, но я должна работать и жить своей жизнью, а они должны разобраться сами. — Ее голос стал нежным. — Я очень… очень их люблю.

Нежность была чужда мне.

— Я чувствую себя старше, чем есть. И словно становлюсь невидимой.

— Со мной тоже это было. — Сказала она печально. — Боль разрушает доверие, Минти. Вот что я могу тебе сказать. Но потом все будет хорошо, поверь. — Она обвела рукой комнату. — Когда Натан ушел, у меня было чувство, что я теряю себя и детей, но я выжила. Через кровь и слезы, но я сделала это. — Она опять покрутила пальцем пуговицу. — Натан поступил так, как хотел. Я не в состоянии была разглядеть, что он изменился. И почему он не мог измениться? Это его право. Так что это не твоя вина, знай это. — Еще не много, и она позволила бы мне сорваться скрючка.

Вино развязало мой язык.

— Однажды к нам на ужин пришли Роджер и Гизелла Гард. Веришь или нет, но я стала проницательным политиком. Один из мальчиков не слушался, и Натан успокаивал его. Я видела, как Роджер смотрел на него, я почти слышала, что он думает в этот момент. Он видел перед собой человека, утратившего стержень, и в моей голове пронеслась мысль, что лучше принять смерть, чем поражение. — Я поставила свой бокал. — Желала ли я смерти Натану? Вот в чем вопрос.

Роуз снова покрутила бокал.

— Когда Натан ушел, я подумала, насколько проще быть вдовой, чем брошенной женой. По крайней мере, никто не стал бы обвинять меня в том, что я каждый вечер кормлю его гамбургерами и жареной картошкой. Мне было бы удобнее, если бы он просто умер. — Она опустила бокал, блеснуло золотое кольцо. — Но я бы все равно потеряла свою работу, не так ли.

— Возможно, — уступила я. — Хотя тогда я считала лояльность в рабочих отношениях старомодной глупостью.

— А теперь?

— Я подумала о Крисе Шарпе.

— И теперь тоже. — Я посмотрела на ковер. — Не пытался ли Натан унизить меня, когда попросил тебя стать опекуном мальчиков?

— Может быть, он думал, что для них так будет лучше.

— Возможно.

Роуз неожиданно взяла меня за руку.

— Минти, ты не понимаешь… я освободилась. Наконец я перестала мечтать о Натане. Я не собиралась возвращаться в его жизнь. Я отвергла его.

Я позволила ей оставить свою руку в моих ладонях и высказала наконец тот секрет, от которого мучительно кровоточило сердце:

— Я никогда не любила его, Роуз. Нет, любила, но не сердцем и душой, а умом и телом. Он сознавал, что стареет, и хотел того, что я не собиралась ему давать. Если бы я любила его, я позволила бы ему… о, поехать в Корнуолл, и еще миллион других вещей. — Роуз сжала мои пальцы. — Я думаю, что он отчаянно жаждал покоя.

Роуз отняла руку.

— Я покаже тебе его письмо, Минти.

Она подошла к письменному столу в углу, достала картонный пакет, вынула из него конверт и подала мне. Я развернула два мелко исписанных листа бумаги.

«Дорогая Роуз… Нет, разве «дорогая» означает «близкая моему сердцу»? У меня нет права просить тебя, но я чувствую, что это необходимо. Если ты получила это письмо, которое я оставил у Тео, значит, я рассчитал все правильно. Я пишу, чтобы попросить тебя вспомнить, что когда-то вы были хорошими подругами с Минти. Если ты читаешь это, значит, она живет с детьми в нашем доме. Конечно, я понятия не имею, когда ты получишь письмо. Когда я впервые спросил тебя, сможешь ли ты стать опекуном, если что-то случится со мной, мальчики были совсем маленькие, и ты ответила, что подумаешь. Я не представляю, кто бы лучше подошел на эту роль. Я прошу тебя об огромном одолжении, особенно учитывая наше прошлое, но я так хорошо тебя знаю, Роуз, и нет человека, которому я доверял бы больше…»

Несколько секунд я не могла читать дальше.

— О, Натан…

— Ты в порядке? — спросила Роуз.

— Я кивнула.

«… все, что могу сказать в оправдание своего поведения по отношению к тебе, это то, что чувства и страсти захватывают нас совершенно неожиданно. Именно это случилось со мной, когда я полюбил Минти. Я и сейчас люблю ее и хочу сказать следующее: в ней было и сохранилось до сих пор много прекрасных качеств, которыми невозможно не восхищаться. Ты сама это заметила, когда познакомилась с ней. Ей было намного труднее, чем она ожидала. Поэтому я снова прошу тебя — если ей и детям нужна будет помощь, если она попросит или даже не будет просить об этом, помоги ей…».

Я отложила письмо, взяла сумку и поднялась на ноги.

— Почему ты не рассказала мне о нем? Я знаю, что его слова причинили тебе боль, но ты должна была сказать мне.

Ответ Роуз был коротким и честным.

— Да.

— Это все упрощает.

— Да, думаю, так и будет. Но я не думала о тебе, Минти.

Итак, молчание Роуз не было местью, и я не могла ожидать ни большего, ни меньшего. Голова кружилась, я слишком плохо себя чувствовала, чтобы идти домой. Мне удалось выговорить:

— Он знал, что я никогда не любила его, как должно. Правда. — Я уже плакала открыто. — Это чувствуется в письме.

Роуз сложила его и убрала в стол.

— Когда Натан ушел, я разлюбила его, как он и хотел. Это было неизбежно. Не было никакого другого способа выжить.

Мы смотрели друг на друга. Между нами лежало наше прошлое, которое мы оплакивали. Она подняла пакет:

— Еще кое-что. Он просил Тео прислать мне это. Думаю, это что-то вроде личных заметок. Я не читала его, Минти, только несколько страниц. Я не смогла. Ты должна взять его. — Она вложила пакет мне в руки, и я заглянула внутрь. Там был пропавший дневник.

Самая трудная борьба — с собственным сердцем, и я наконец поняла, что не могу винить Натана. Если наши собственные чувства и порывы порой непостижимы для нас, то как понять чужую страсть, ярость и преданность, сокрушающие установленные нами границы. В какие-то моменты нашей жизнь Роуз, Натан и я обманывали друг друга и обманывались сами.

— Мы должны постараться, Роуз, что-то сделать из этого, — сказала я.

— Да, — ответила она, — мы должны.

Когда я подошла к дому, мальчики ожидавшие меня у окна, выскочили мне навстречу. Я обхватила их и толкнула внутрь. Потом я захлопнула входную дверь, прислонилась к ней и глубоко вздохнула.

Глава 24

В пятницу за четыре недели до Рождества я сидела в конференц-зале «Парадокс». Я бросила взгляд на часы, было уже 5.30. Барри был в ударе и не собирался останавливаться. То, что он говорил, было интересно, но я жалела, что он не собрал нас утром. Крис оперся подбородком о ладонь. Во время паузы он поднял взгляд на меня.

— Ты спешишь, Минти?

— Вовсе нет, — ответила я хладнокровно.

— Мы перейдем к тебе через минуту, Минти, — сказал Барри.

Сирил предпринял отважную попытку призвать рождественский дух и развесил гирлянду волшебных фонариков над большой картиной на стене. Это был Шифтака. Я убедила Барри, что это будет хорошая инвестиция, когда он решил вложить часть прибыли «Парадокс» в активы. Когда я намекнула, что сотрудники компании вполне могут считаться активами, Барри улыбнулся и уверенно заявил, что считает нас основными средствами.

На картине было изображено безликое тело наполовину из плоти, наполовину из обнаженных костей, лежащее на ложе из раскаленных углей. Жестокие цвета картины — красные и черные на белом фоне — вызывали ощущение почти физической боли. Внизу можно было прочесть название: «Киотский протокол». Неизвестно, будет ли Шифтака признан выдающимся художником, но я упорно трудилась над «воспитанием» своего вкуса. Тем не менее, если Баррни оценил шокирующую правду его картин, это была хорошая сделка.

Когда я привела Барри посмотреть картину в галерею Маркуса, сам Маркус сидел за столом, низко склонившись над ноутбуком. При нашем появлении он поднял глаза, и я была потрясена: он выглядел значительно старше, чем я его запомнила. Он смотрел на меня пару секунд, и я видела, как вспышка безотчетной надежды погасла в его глазах, когда он понял, что я пришла не по поручению Гизеллы. Я познакомила обоих мужчин и объяснила, что Барри хочет сделать инвестиции.