Страница 46 из 120
И вот как-то в разговоре с Цзинь Чжуном он узнал, что Цинь Чжун ищет помощника. Синь Шань сам когда-то держал зерновую лавку и был знаком с торговлей маслом. К тому же он слышал, что Цинь Чжун тоже из Бяньляна, следовательно, приходится ему земляком, и потому попросил Цзинь Чжуна представить его молодому хозяину.
Подробно расспросив Синь Шаня и узнав, что он пережил, Цинь Чжун невольно проникся к земляку сочувствием.
— Ну что ж, — сказал он, — раз вам остановиться не у кого, живите с женою пока у меня как земляки, как родственники; когда разыщем вашу дочь, тогда решим, как быть дальше.
И тут же он дал Синь Шаню две связки монет, чтобы тот рассчитался в гостинице. Синь Шань привел жену, представил ее Цинь Чжуну. Цинь Чжун приготовил для них комнату.
Супруги Синь во всем помогали ему: в работе по дому, в делах по торговле, и Цинь Чжун был очень им рад.
Время летело стрелой, и незаметно прошло больше года. Цинь Чжун, все еще не женатый, жил в достатке, к тому же был человеком порядочным, и поэтому многие готовы были так просто, без всяких подарков и выкупов, отдать за него своих дочерей. Однако, после того как Цинь Чжуну довелось увидеть красоту Царицы цветов, он и смотреть не хотел на каких-нибудь заурядных девиц и твердо решил, что женится лишь в том случае, если найдет для себя настоящую красавицу. Поэтому дни проходили за днями, а он все еще оставался холостяком. Вот уж действительно:
Однако вернемся теперь к Мэйнян.
С известностью, которую она обрела, находясь в доме Ван Девятой, у нее буквально «день проходил в развлечениях, ночь протекала в веселье», и она действительно знала лишь сласти да лучшие яства, утопала в парче и шелках. Но при всем этом ей часто бывало не по себе, особенно когда молодые повесы давали волю своим капризам и прихотям, устраивали сцены ревности или, когда она не могла прийти в себя после пирушек, открыто изменяли Мэйнян. В такие минуты она всегда вспоминала милого молодого Цинь Чжуна, остро ощущала отсутствие теплой ласки и нежного сочувствия и с тоскою думала о том, что не представляется случай встретиться с ним снова.
Но, как видно, сроку «веселой» ее жизни подошел конец и в судьбе ее суждено было настать переменам. Год спустя с ней приключилась вот какая история.
В городе Линьани жил молодой человек У Восьмой. Отец его, У Юэ, был правителем области Фучжоу. Этот У Восьмой только что вернулся в Линьань с места службы отца, и теперь у него было полно денег. У Восьмой был любителем выпить, увлекался азартными играми, заглядывал в различные укромные уголки, и потому имя Царицы цветов ему было хорошо известно. Однако встречаться с ней ему не приходилось. Не раз он посылал к ней, приглашая ее провести с ним время, но Мэйнян, которая слышала о нем много дурного, всякий раз отказывала под тем или иным предлогом. У Восьмой нередко и сам с компанией бездельников являлся в дом матушки Ван, но ни разу не удалось ему увидеть Мэйнян.
Однажды в светлый *праздник весны, когда люди семьями отправлялись прибрать и приукрасить могилы, когда «всюду свободный от дела народ зеленую травку топтал», Мэйнян, утомленная каждодневными весенними прогулками, распорядилась отказывать всем посетителям и заперлась у себя в комнате. Она зажгла курильницу с благовониями, разложила перед собой четыре сокровища ученых — кисть, бумагу, тушь и тушечницу — и только взялась было за кисть, как услышала невообразимый гам и переполох в доме.
Оказывается, это У Восьмой со своими слугами-головорезами явился предложить Мэйнян прокатиться по озеру. Когда ему отказали — уже в который раз, — он учинил погром в гостиной и, опрокидывая и разбивая все на пути, добрался до половины Мэйнян, но дверь ее комнаты была на замке.
Надо сказать, что в веселых домах прибегали иногда к особому приему отказывать посетителям. Девица пряталась у себя в комнате, комнату снаружи закрывали на замок, а гостю говорили, что ее нет дома. С доверчивыми и скромными это вполне удавалось. Но бывалого У Восьмого этой хитростью, конечно, нельзя было провести. Он велел слугам свернуть замок и ударом ноги распахнул дверь. Перед ним была не успевшая спрятаться Мэйнян. Он тут же приказал вытащить ее из комнаты, при этом он неистово ругался.
В доме от мала до велика все попрятались, так что и тени человеческой нигде не было видно. Ван хотела было подойти к У Восьмому с извинениями и увещеваниями, но, видя, что дело плохо, тоже предпочла скрыться.
Слуги У Восьмого выволокли Мэйнян из дома и, не считаясь с тем, что ей трудно было быстро идти на ее маленьких *бинтованных ножках и в тесных туфельках, помчались по улице, таща ее за собой. За ними с видом грозного победителя следовал их господин.
Слуги выпустили Мэйнян из рук лишь тогда, когда они домчались до озера и впихнули ее в лодку.
Мэйнян, двенадцати лет попавшая к матушке Ван и росшая в довольстве и богатстве, Мэйнян, за которой ухаживали, словно за драгоценной жемчужиной, подобных унижений и издевательств еще никогда не претерпевала. Обхватив лицо руками, она горько рыдала.
Все с тем же нисколько не смягчившимся выражением лица У Восьмой, словно *Гуань Юй, отправлявшийся на пир в Лукоу, уселся в кресло посредине лодки спиной к Мэйнян, а по сторонам возле него стали слуги.
— Подлая дрянь ты этакая, паршивая потаскуха! — выкрикивал он, отдав распоряжение отчаливать. — Не понимаешь, когда относятся к тебе по-хорошему, когда носятся с тобой... Плеток получишь, если будешь еще реветь! Перестань!
Но на Мэйнян эти угрозы не действовали, и она продолжала плакать.
Доплыв до середины озера, где на маленьком островке стояла беседка, У Восьмой распорядился, чтобы в беседку принесли короб с яствами, и сам отправился туда, на ходу бросив прислуге:
— Пусть эта дрянь составит мне компанию за вином!
Мэйнян, рыдая, схватилась за перила, упорно отказываясь сойти на берег.
Выпив без всякого настроения несколько чарок вина, У Восьмой вернулся в лодку и стал приставать к Мэйнян. Та затопала ногами и разрыдалась еще громче. Выведенный из себя, У Восьмой велел сорвать с нее шпильки и приколки.
Мэйнян с распущенными волосами кинулась к носу лодки и бросилась бы в воду, если бы ее не успели схватить.
— Ты что! Думаешь запугать меня! — крикнул У Восьмой. — Да утопись ты даже — обойдешься мне в несколько ланов, и только. Но жизни-то лишать тебя все же грех. Ладно, коли бросишь реветь, отпущу и ничего с тобой не сделаю.
Услышав это, Мэйнян перестала плакать.
Тогда У Восьмой приказал направить лодку за ворота Цинбо. Там, выбрав укромное место, он велел слугам снять с Мэйнян туфли и размотать бинты на ногах — обнажились два *золотых лотоса, два нежных побега бамбука.
После этого он приказал слугам высадить Мэйнян на берег.
— Ну, дрянь, раз ты такая прыткая — добирайся-ка теперь домой сама: у меня для тебя провожатых нет! — крикнул он ей вслед.
Лодку оттолкнули багром, и она снова направилась на середину озера. Вот уж поистине:
Итак, Мэйнян осталась одна на берегу. Босая, она не могла сделать и шагу.
«Какое унижение! Какое оскорбление! Это при всех моих талантах, при моей-то красоте! — думала Мэйнян. — И все это только из-за того, что я очутилась в этом проклятом заведении. А эти знакомства с родовитыми и знатными людьми... К чему они? Пригодились ли они мне теперь, в минуту беды? Что же мне делать? Пусть я и вернусь сейчас домой, но как буду жить после такого позора? Уж лучше умереть... Но во имя чего? Неужели так бесславно кончить свою жизнь? Ах, до чего ж я дошла! Сейчас любая деревенская женщина лучше меня в сто раз и мне не позавидует. И это все Лю Четвертая со своим языком! Она заманила меня в эту яму, довела до падения, до того, что случилось со мной сегодня. Известно давно, что красавицам горькая доля дана, но уж горше, чем моя, вряд ли кому доставалась».