Супружеские пары

— Люблю твои руки, — произносила она.

— Ты это уже говорила.

— Люблю твои объятия. Такие огромные ручищи!

— Все относительно, — сказал он и тут же пожалел, что тащит к ним в постель Гарольда.

Зная, что остаться по-настоящему вдвоем — недосягаемая мечта, она спросила:

— Со мной не так, как с Джанет?

— Не так.

— У меня такая маленькая грудь.

— У тебя красивая грудь, как у греческой статуи, У Венеры всегда маленькие груди. А у Джанет. У Джанет сейчас много молока. Представляешь?

— Не очень. Это вкусно?

— Что, молоко Джанет?

— Можешь не отвечать.

— Почему? Оно сладкое. Даже приторное.

— Ты такой ласковый мужчина — говорила Марсия. — Я не привыкла к такой ласке.

Этими речами она, ослабляя его и себя как любовников, за то укрепляя дружбу, давала понять, что Фрэнк чересчур ласков, а Гарольд грубее, усерднее, лучше ее удовлетворяет и, наверное, оснащен более внушительным членом. Рядом с Фрэнком всегда маячила размытая грозная фигура — ни дать ни взять незнакомец, приближающийся к нему в сумерках на затянутом туманом морском берегу. Требовательная любовница лежала, насытившись, рядом с ним, влажная, касающаяся его всей своей длиной. Серьга покоилась в выемке под ухом, строгий пробор в прическе был слегка нарушен. Уснула? Он стал копаться в ворохе своей одежды, разыскивая часы. Скоро он научится, раздеваясь, оставлять часы не на виду, но легко досягаемыми. Золотые банкирские часы подсказали, что его ленч тянется уже один час сорок минут. И тут же приступ боли в желудке.

Их связь продолжалась уже два месяца и пока что не была разоблачена. Первый обман дается без труда, ибо в организме обманываемой отсутствуют антитела. Еще не вакцинированная подозрением, она не видит ничего странного в опозданиях, принимает самые абсурдные объяснения, прощает сотни оплошностей.

— Где ты был? — спросила Джанет Фрэнка в одну из суббот.

— Ездил на свалку.

— Два часа на свалке?

— Ну, задержался в магазине Базза Каппиотиса, поболтать о налогах и четырехпроцентной прибавке пожарным.

— Я думала, Базз рыбачит в Мэне. — Проклятье, ведь уборщица Каппиотисов — их соседка!

— Я сказал «с Баззом»? Конечно, это был Игги Галанис.

— Вот именно Так крутишься в постели, что постоянно меня будишь.

— Все проклятая язва!

— Не пойму, из-за чего ты в последнее время так волнуешься. Рынок выправляется. Мне другое непонятно: где ты так помял одежду?

Он осмотрел себя — и вот, пожалуйста: длинный черный волос Марсии, и не где-нибудь, а на ширинке брюк! Тут же неуместная горячая волна в паху, пощипывание, обещание эрекции… Он вспомнил солнечный луч, просочившийся сквозь пыльное стекло и ласкавший ее кожу. Сняв волос, он пробурчал:

— На свалке еще не так помнешься.

Но любовной связи скучно таиться, хочется поделиться восторгом с окружающим миром. Фрэнк с трудом сдерживал на людях свою гордость и покровительственное чувство к Марсии; то, как он подавал ей пальто, также отличалось от учтивости, которую он проявлял, скажем, к Джорджине, как отличается обращение с Телом Христовым на причастии от уничтожения закуски за ужином. Даже это простое прощальное действо было исполнено восхитительного волшебства: поправляя ей воротник, он дотрагивался до шеи; берясь за свои лацканы, она имитировала его ладони на своей груди, томно строила глазки. Оба вспоминали в такие моменты свою наготу. Разум и уста покорно лгали, но тела бунтовали. Сбегая с крыльца и волоча за собой подвыпившего супруга, Марсия бросала на Фрэнка прощальный взгляд, и он, представляя себе убитую холодом розу, захлопывал дверь.

— Ты спутался с Марсией? — спросила, наконец, Джанет.

— Что за странный вопрос!

— Черт с ним, с вопросом. Какой будет ответ?

— Разумеется, нет.

— Звучит не слишком убедительно. Убеди меня. Лучше убеди! Он пожал плечами.

— У меня нет на это ни времени, ни желания. Эта женщина не в моем вкусе: мелкая, нервная, без груди. А главное, у меня есть жена — ты, и мне больше никто не нужен. Ты у меня египетская царица! Будь благословен, день нашей встречи! Идем в постель.

— Сначала надо составить грязную посуду в посудомоечную машину. И не воображай, что ты меня облапошил. Почему она вдруг стала такой специалисткой по Шекспиру?

— Наверное, взялась его почитывать.

— Вот именно — чтобы сделать тебе приятное! И опозорить меня.

— Каким образом это тебя задевает?

— Она знает, что я ничего не читаю.

— «Зато находишь чтение в ручьях, и камни тебе проповедь читают».

— Обхохочешься! Эта суетливая сучка твердит, что у нее завелся секрет.

— Вот как?

— Я вижу это у нее в глазах. Еще выразительнее ее задница. Раньше я считала ее высоколобой занудой, а теперь она взялась вихлять бедрами, как будто у нее шило в одном месте.

— Может, она встречается с Фредди Торном?

— Что это у тебя за выражение на лице?

— Какое выражение?

— Веселое. Давай-ка посерьезнее, Фрэнк! Ненавижу эту твою гримасу. Ненавижу!

И она внезапно на него набросилась, стала лупить кулаками, сокрушать своим весом. Он прижал ее к себе, с сожалением сознавая, что даже сейчас, под градом ударов, видя, как морщится ее лицо в преддверии рыданий, и вдыхая боевой аромат ее духов, он не может избавиться от взбесившего ее выражения на лице, выдающего ощущение собственного превосходства, прекрасной, непрекращающейся тайны.

Гарольд Литтл-Смит не сразу узнал женщину, позвонившую ему как-то утром на работу. Он редко беседовал по телефону даже с Джанет; договаривались о встречах обычно Марсия и Джанет или Марсия и Фрэнк. Подчиняясь им, он все лето играл в теннис, выходил в море, ездил на спектакли вечером в пятницу и на концерты по субботам.

— Всю первую половину дня я занималась в городе покупками, — начал женский голос. — Ни черта не найдешь! Я ужасно голодная и злая. Может, пообедаем вместе? Только никаких жареных моллюсков!

Наконец-то он узнал Джанет.

— Это ты, Джанет? Замечательная мысль, только по этим дням я обычно обедаю с Фрэнком. Почему бы нам не пообедать втроем?

— Я тебе другое предлагав, Гарольд. Лучше позвони Фрэнку и отмени обед. Сочини какую-нибудь внятную отговорку.

Скажи, что у тебя встреча с подружкой. Не бойся ты Фрэнка, Гарольд!

— Кто сказал, что я его боюсь?

— Тем более. Ну, будь умницей! Знаю, это выглядит странно, даже насилием отдает, но мне надо с тобой поговорить, и другого способа я не придумала. Мне казалось, вы с Фрэнком встречаетесь по пятницам, а в остальные дни ты свободен…

Гарольд все еще колебался. Он ценил свою нынешнюю свободу мысли и самовыражения, потому что его жизнь с самого детства была организованной и послушной. Жизнь похожа на марафон, который можно пробежать в любом стиле, лишь бы ты отмечался в назначенных пунктах. Одним из таких контрольных пунктов был еженедельный ленч с Фрэнком. На ленче они обсуждали биржевые дела и почти не касались домашних и Тарбокса.

— Тебе не придется за меня платить, — подзадорила его Джанет. — Просто пообедаешь в моем обществе.

Это его уязвило. Он считал себя денди, старомодным джентльменом. Прошлой весной в Сент-Луисе он заплатил проститутке двести долларов за ночь.

— В «Ритце», наверху, в час дня, — сказал он и повесил трубку.

Странно, что она посоветовала ему не бояться Фрэнка. На самом деле Гарольд всегда побаивался именно ее. Его смущала вульгарность, которую нельзя игнорировать. Когда он впервые повстречал Эпплби, то удивился, зачем Фрэнк женился на такой простушке. В постели она, несомненно, хороша, но зачем было жениться? Впрочем, она происходила из хорошей семьи (отец владелец фармацевтической фирмы в Буффало, так что ее девическая фамилия красовалась по всей стране на аптечных прилавках). Гарольд почти не знал женщин, которые смогли бы хоть сейчас встать за прилавок или начать принимать заказы в закусочной. А Джанет действительно проработала два лета в магазине — торговала мужской бижутерией в салоне «Флинт энд Кент». Чувствовалось, что наступит, и скоро, время, когда она растолстеет. У нее уже появились складки на лодыжках, руки выше плеч раздались, бедра опасно налились. При этом Гарольд находил ее привлекательной и оттого еще сильнее боялся. Ее красота казалась подарком, которым она может злоупотребить, как мальчишка, заполучивший ружье, или дурак, готовый сорить свалившимися с неба деньгами. Он сравнивал ее с неудачливым инвестором, покупающим акции при повышении курса и продающим после падения, да еще увлекающим за собой в яму всех, кто оказывается рядом.