Супружеские пары

Как-то раз, сидя за мозаичным кофейным столиком Литтл-Смитов, Марсия оказалась загипнотизирована сильными пальцами Фрэнка и тем, как ловко он раскладывает по тарелкам луковые колечки. Благодаря диете его пальцы утратили былую пухлость и выглядели аристократически, особенно суставы и ногти. Вся его рука, от кончиков пальцев до сузившегося запястья, источала теперь силу. Подстригая розы, Фрэнк поцарапался о шипы, но Марсии эти царапины показались отметинами на руках творца-ваятеля. Подняв глаза, она убедилась, что былая мальчишеская припухлость его лица сменилась суровым обликом труженика с обветренными щеками и налитыми кровью глазами. Ныне это был настоящий мужчина, преодолевший немало преград. После этого открытия при каждом его движении у Марсии все замирало внутри. Она была женщиной, он вызывал у нее страх и волнение. Гости встали, чтобы уйти; Джанет, тогда на восьмом месяце беременности, покачнулась, и Фрэнк подал ей руку, чтобы поддержать. Марсия отнеслась к этому так, словно никогда не видела супругов вместе: она возмутилась, как будто у нее на глазах совершилась беззастенчивая кража.

В девичестве Бернхэм, Марсия была дочерью врача и внучкой епископа. Осознание ею мужской красоты Фрэнка Эпплби сначала привело к выражению ею бурной радости в обществе супругов Эпплби и к скуке в те выходные, когда они не встречались. Впрочем, она обычно звонила Джанет и организовывала либо короткую совместную выпивку, либо катание на катере Эпплби. Ее новое, собственническое отношение к Фрэнку трудно было отличить от прежней дружбы, хотя, танцуя с Фрэнком, она с трудом удерживалась, чтобы не броситься ему в объятия. Танцором он был никудышным, но Марсия позволяла ему оттаптывать ей ноги, сдавливать холодную ладонь, дышать перегаром ей в шею, отчего на голой коже оставалась испарина, как на стекле, когда на него подышит ребенок. Иногда она ревниво наблюдала, как ее собственный муж ловко вальсирует с Джанет или с Кэрол Константин, пока они с Фрэнком топчутся на одном месте. Гарольд был замечательным танцором, и иногда, намучавшись с Фрэнком, она побуждала мужа станцевать с ней, чтобы почувствовать желанную усталость. Зато в Гарольде не было твердости, присущей Фрэнку. Гарольд никогда не страдал, а только увертывался от ударов судьбы. В электричке, по дороге на службу и обратно, Гарольд читал биржевые сводки и Яна Флеминга, а Фрэнк Шекспира.

Но Марсия не знала, что сама была отчасти причиной его обращения к Шекспиру. Для Фрэнка биржевой кризис, бессонные ночи с болями в желудке, рождение второго ребенка и жена друга, строящая ему глазки, были частями одного целого — увертюры к средним годам — прелюдии смерти. Он реагировал на это по примеру своего отца, китаиста-любителя: погружался в прошлое, где царил мир.

Эти бураны и птицы казались древними вкраплениями в янтаре, но при этом шевелились…

Нет!

Созерцая подобные страсти, Фрэнк забывал про желудочные боли. Ему было нелегко поглощать печатный текст, он не мог сосредоточиться даже на паре строк Данте или Мильтона, терпеть не мог театр и романы. Один Шекспир приносил желанное успокоение.

— Вот у кого можно найти все ответы! — говорил он Марсии игривым тоном. О Шекспире он не разговаривал ни с кем, даже с Джанет — в первую очередь не с ней, потому что она относилась к его чтению, как к упорно бросаемому ей вызову, критике за то, что она не окончила колледж, а выскочила вместо этого за него замуж. — Тут все, на что мы можем надеяться. Между прочим, конец всегда печальный.

— Даже в комедиях?

— Комедии заканчиваются свадьбой, а Шекспир был несчастен в браке.

— Чувствую, — отвечала Марсия, женщина нервная, не любившая неопределенности, — ты намекаешь, что у нас все плохо кончится.

— У нас? У тебя и у меня?

Выходит, он совсем не имел в виду, что несчастен в браке, как Шекспир? Но она не могла остановиться.

— Если у нас что-нибудь получится.

— А у нас должно что-то получиться? Мне эта мысль нравится. Да. — Новое знание еще больше утяжелило его большую голову. — Но как же Гарольд и Джанет? Может, сначала посоветуемся с ними? Ничего не сделаем, а им скажем, что сделали.

Он был так бестактен и ироничен, что она приняла защитную стойку.

— Лучше забудь мои слова. Пытаться превратить дружбу в секс — типичная женская ошибка. Ты мне нужен исключительно как друг.

— Почему? У тебя есть подруга — Джанет. А меня лучше воспринимай сексуально. Как заманчиво звучит! Рынок до того просел, что секс теперь наилучшая сфера капиталовложений.

Они сидели после теннисной партии на летнем солнышке, прислонившись к бамперу «меркурия» Эпплби перед кирпичным домом Галлахеров, больше похожим на крепость. Мэтт выклянчил разрешение пользоваться соседским кортом. Гарольд выпивал в доме, Джанет не приехала — осталась нянчить малышку Кэтрин, названную в честь тетушки, которую Фрэнк запомнил почему-то как гору пыльного бархата, увешанную кроваво-красными гранатами.

Марсия долго смеялась, а потом сказала:

— Какой серьезный финансист!

— Представь себе. Джанет уже девять месяцев меня грызет. Давай хотя бы пообедаем на пару в Бостоне. Мне необходима передышка. Что скажешь насчет вторника?

— По вторникам мы возим на станцию соседей.

— Жаль. По средам я обедаю с Гарольдом в Гарвардском клубе. Он при этом только и делает, что нюхает еду Может, отменить клуб?

— Ни в коем случае! Гарольд терпеть не может, когда нарушается традиция. Попробую пригласить в четверг к Генриетте няньку. Только никаких недомолвок, Фрэнк: мы встретимся, чтобы просто поговорить.

— Конечно. Я расскажу тебе о людях, чьи головы свисают вниз.

— «Отелло»?

— Он самый.

— Слушай, Фрэнк, я на тебе зациклилась! Знаю, это звучит абсурдно, но я прошу тебя о помощи. Как друга.

— До секса или после?

— Посерьезнее, пожалуйста. Лично я серьезна, как никогда. Это борьба не на жизнь, а на смерть. Знаю, ты меня не любишь, я тебя, кажется, тоже не люблю, но мне необходимо выговориться Мне это так нужно, что.

И тут она уронила голову и расплакалась — всамделишными слезами.

— Мне страшно!

— Марсия, дорогая, не надо!

Они пообедали вдвоем. Потом это часто повторялось, встречи на углах новых стеклянных зданий или в дверях цветочных лавок; румяный улыбчивый джентльмен, в котором угадывался бывший школьный отличник, и маленькая деловитая брюнетка, чуть запыхавшаяся, спешили рука об руку по набережной, пропахшей морем, потом сквозь толкучку Вашингтон-стрит, чтобы отыскать ресторанчик поукромнее, а там столик в углу и покровительственного бармена, и чтоб никаких деловых знакомых и друзей по колледжу. Они болтали, не боясь соприкасаться носками обуви, даже стремясь к этому, мимолетно касались друг друга в знак предостережения или сочувствия, говорили о себе, о своем детстве за подстриженными живыми изгородями, о Шекспире, психиатрии — бывшем занятии папаши Марсии, о Гарольде и Джанет — двух обманутых и потому достойных удвоенно-нежного отношения. Неведение Гарольда и Джанет из вынужденного превращалось в священное. Им прощалась холодность, требовательность, недомыслие — о покойниках либо хорошо, либо никак.

В северном районе Бостона стоял коттедж, собственность одной из теток Фрэнка, удаленный от привычных трасс и от реальной жизни и потому двойне безопасный. Тетка прятала ключ от двери в траве, на каменной полочке позади одной из колонн при въезде. Фрэнк с детства привык не глядя тянуться за ключом. Раньше это казалось ему захватывающим приключением, погружением в таинственный мир гниения, теперь же ключ выглядел до смешного доступным. Оставалось гадать, сколько еще людей, без малейших родственных связей с их семьей, пользовались тем же самым голым матрасом, доставали из шкафа те же самые грубые армейские одеяла, потом осторожно стряхивали сигаретный пепел в целлофан, снятый с пачки, В кухне стояла мышеловка с убитой мышью. Перед смертью мышь умудрилась перевернуться кверху грязно-белым брюшком и превратилась в подобие использованного ватного тампона во врачебном кабинете. Фрэнк и Марсия воровали из буфета херес, но мышь это не беспокоило. Они были здесь бесплотными тенями. Коттедж с видом на узкий полуостров Нагант, приютившийся среди сосен и дубов, использовался владельцами только по выходным. Но и по будням запах соли и гнилых водорослей был здесь сильнее, чем на пляже в Тарбоксе, где в это время загорали Джанет и дети. Марсия казалась Фрэнку волнующе миниатюрной, более спортивной и податливой, чем Джанет, но при этом твердой и непоколебимой. Входя в нее, он всякий раз вспоминая маленьких куртизанок французского двора, японских проституток, которых как-то раз спьяну живописал Гарольд, гибких и гладких мальчиков, фигурировавших у Шекспира под именами Розалинда, Кейт, Офелия. В Марсии была нервная испорченность, которую он вкушал впервые в жизни. Ее тонкие плечи блестели в его рыжих объятиях, безмятежное лицо отражало его лицо, как оконное стекло.