Супружеские пары

Продираясь сквозь бостонскую толпу, он настраивался на осторожность. Тротуар так разогрелся, что прожигал подошвы его черных итальянских ботинок. Лучше было бы взять такси, но он невольно вспоминал ее атласную белую кожу и шел на свидание пешком, как юный романтик. Из четырех Эпплсмитов Гарольд был в сексуальном смысле наиболее изощренным. У него была банальная внешность с добавлением самоуверенности, даже самодовольства, и женщины без опаски ставили на нем постельные эксперименты. До женитьбы он со столькими переспал, что потерял счет. Женившись (а произошло это в престарелом двадцатишестилетнем возрасте), он зачастил в деловые поездки, где не брезговал девицами по вызову, в большинстве своем рыхлыми и сердитыми, с запахом виски изо рта и отвратительными голосами; но еще ни разу он не изменил Марсии с равной ей по положению.

После второго мартини Джанет брякнула:

— Речь о Марсии и Фрэнке.

_ — В последнее время они стали хорошими друзьями.

— Если бы! Очнись, я ЗНАЮ, что они встречаются.

— Знаешь? У тебя есть доказательства? Evidence1?

— Зачем доказательства, когда я ЗНАЮ? Он все время о ней заговаривает. «Не слишком ли Марсия сегодня нервная?» «Как тебе понравилось платье Марсии?» Как будто мне есть дело до ее платья!

— Значит, прямых доказательств нет? Фрэнк ни в чем тебе не признавался, не грозил от тебя уйти?

— Зачем ему от меня уходить? Ему и так хорошо. Доит двух коров сразу и в ус не дует.

— Ты все это так неизящно излагаешь…

— Потому что у меня совсем не изящное настроение. Не то, что у тебя! Наверное, ты привык, что твоя жена спит с кем ни попадя?

— Нет, не привык. Просто я тебе не верю. Фрэнка и Марсию влечет друг к другу — с этим я согласен. Это вполне естественно, раз мы так много видимся. Между прочим, у нас с тобой тоже есть взаимное влечение. Тог et mof.

— Впервые слышу.

— Перестань! Ты отлично знаешь, как на тебя реагируют мужчины. Я был бы очень не прочь с тобой переспать.

— Теперь ты сам забыл об изящных выражениях.

— Конечно, этого не случится. Мы уже женатые люди, для нас веселое житье в прошлом. Escapades romantiques. Приходится думать о других, а не только о себе.

— Вот и я пытаюсь с тобой говорить о других — о Марсии и Фрэнке. А ты завел волынку про то, как мы с тобой ложимся в постель. Это они спят вместе! Ты что-нибудь намерен предпринять, Гарольд?

— Предоставь доказательства, и я ткну ее в них носом.

— Какие доказательства? Неприличные снимки? Противозачаточный колпачок с нотариальной доверенностью?

Он с удовольствием засмеялся. На поверхности коктейля в его бокале появились тонкие, как часовые пружины, завихрения. В этой женщине обнаружилась неожиданная поэтичность, так она разволновалась, сидя напротив него за столиком на двоих.

За окном шелестел листвой темно-пунцовый бук. Джанет сказала:

— Ладно. Как Марсия себя ведет в последнее время в постели? Ей хочется больше или меньше?

Апофеоз банальности! Не хватает только коморки повитухи, колдовства, женских гаданий и проклятий, воровства шпилек для волос и менструальных прокладок. Седовласый официант, отполированный и согнутый годами службы, как столовая ложка, принял у Гарольда заказ. Не спросив мнения Джанет, Гарольд заказал суп по-королевски, лотарингский пирог, салат, легкое сухое шабли.

— Хочешь посадить меня на диету? — фыркнула она.

— Отвечаю на твой вопрос, — сказал он. — По-моему, больше.

— Вот видишь! Она возбуждена. Только и мечтает, как бы потрахаться.

Он засмеялся. Бокал был пуст, не осталось даже часовых пружинок.

— Перестань, Джанет. Ты ожидала, что я отвечу «меньше»?

— Значит, меньше?

— Нет, я сказал правду. В последнее время она очень нежна. Ты утверждаешь, что женщины полигамны: чем больше получают, тем больше им хочется?

— Не знаю, Гарольд. Я ни разу не изменяла Фрэнку. Смешно, да? Но как женщина я тебе скажу…

«Как женщина»… Услышав из ее уст эти слова, он испытал такое же удовольствие, как после вечеринки, когда, принимая душ, цеплял спьяну на свою тощую мокрую грудь бюстгальтер Марсии и радовался, когда она разыгрывала возмущение.

-.. что она чувствует вину перед тобой и пытается доказать самой себе, что не предает брак, что ее хватит на двоих. А еще ее так и подмывает все тебе рассказать о себе, поделиться радостью. Вот и Фрэнк вдруг начал вытворять вещи, которым я никогда его не учила.

У Гарольда заболел правый висок. Он машинально потянулся за пустым бокалом. Он не был уверен, что Марсия изменилась. Разговор иступленных тел было непросто припомнить, в памяти оставался только медленный спуск на побеленное луной плато, где разыгрываются пантомимы пожирания, убийства, смерти в исполнении одной и той же пары лицедеев. Марсия то резвилась, то превращалась в тигрицу, то становилась безразличной, холодной, почти автоматом; потом она бывала очень благодарной, нежной, болтливой, даже навязчивой.

Джанет с улыбкой перелила немного из своего бокала в его.

— Бедный Гарольд!.. — проворковала она. — Он терпеть не может неделикатных речей. Это слишком по-женски, ему в этом мнится угроза… Но знаешь, — продолжила она, почувствовав, что с ним было бы недурно поэкспериментировать, — с женщинами мне трудно разговаривать. Такое я могу говорить только мужчине.

У нее был такой вид, словно она выдавила из себя трогательное признание, но ему ее слова показались бесцеремонными и агрессивными. По его мнению, женщинам надлежало откровенничать с женщинами, мужчинам с мужчинами, а отношения полов — это изящная и опасная игра, с понятными правилами, по большей части денежными, и четкими временными рамками. Полтора часа — более чем достаточно, а ленч с Джанет затянулся уже больше.

Они договорились еще раз пообедать вместе через неделю, чтобы сравнить наблюдения, после чего Гарольд отправился домой. Он стал прозрачнее: в его защитных порядках была пробита брешь. Эпплби жили на малолюдной аллее в конце улицы Мускеномене, в огромном белом доме неизвестно какого стиля, создав уют с помощью арендованных и полученных по наследству предметов; зато Литтл-Смиты выстроили свой дом сами и сами его спланировали в мельчайших подробностях. Это была современная постройка из красного дерева с плоской крышей, с видом на залив. Пол в холле был выложен плитами. Справа находилась открытая лестница, ведущая вниз, на цокольный этаж, где были спальни детей (Джонатана, Джулии и Генриетты), производилась стирка и стояли машины. Выше, на первом этаже, располагалась кухня, столовая, главная спальня и полированный вестибюль с огромными репродукциями Рембрандта, Дюрера, Пиранези и Пикассо. Слева от холла открывалась чрезвычайно длинная гостиная с ворсистым небесно-голубым ковром, двумя белыми диванами, симметрично расставленными колонками стереосистемы, роялем «Болдуин» и высоким камином с большим бронзовым козырьком. Дом источал запах денег и попыток проявить тонкий вкус.

Светлыми летними вечерами Гарольд ехал со станции мимо низины — то залитой водой, то сухой, — чтобы побыстрее увидеться с аккуратно причесанной женушкой, дожидающейся его в гостиной на диване, на шерстяном покрывале — не совсем белом, а цвета песка, перемешанного с пеплом. Из колонок лилась музыка — Бах или Шуман в исполнении Гленна Голда или Дино Липатти. В холодильнике стыл кувшин с коктейлем, чтобы оказаться на виду только в эту кульминационную минуту. Зеленый оттенок вермута был усилен густой зеленью плюща, ольхи, болиголова и остролиста, все время норовящих заглянуть в окно. Снаружи, на волшебной лужайке, мерцающей в лучах клонящегося к закату солнца, готового коснуться серебряного диска радарной станции, Джонатан в плавках и полосатой майке резвился с Джулией или детьми соседей-дачников, перебрасывая мягкий мячик, похожий на рябой лунный шар, через вращающиеся ветви опрыскивателя. Генриетта, вылитая мать личиком и повадками, уже умытая, в ночной рубашке с утятами, босиком бежала по ковру навстречу Гарольду, чтобы отец ее подбросил, покрутил и потискал. Марсия наполняла зеленым мартини два бокала, которые немедленно запотевали, мяч падал в траву, озаренный солнцем, и дети затевали неслышный спор, кто его вытащит из-под струй, не побоявшись вымокнуть. Все семейство, даже бабочка-капустница, случайно присевшая на бронзовый козырек камина, блаженно замирало, как музыкальная шкатулка, которую завели так туго, что она медлит с мелодией.