Каменные скрижали

— А я-то чем ваше доверие заслужил?

— Товарищ советник, — в это обращение шифровальщик вкладывал особый смысл, Иштвану это было очевидно, — вы мне ребенка спасли.

— Я?

— Михай мне все рассказал, и в газете было, как слон взбесился.

— Ерунда это, — отмахнулся Тереи. — Он сам назад повернул.

— А мог и не повернуть, — глянул ему в глаза шифровальщик. — Мокрое место осталось бы, Михай не выдумывает.

— Даже тогда, когда ему призраки мерещатся, — усмехнулся советник.

— Если Михай говорит, значит, что-то было, — отстоял сына Керень. — И хинди выучил побыстрее старших, сам не знаю, когда.

И вдруг Тереи увидел, как оживившееся лицо шифровальщика пригасло, сделалось ритуально замкнутым, Иштван обернулся — в бесшумно открывшейся двери стоял посол.

— О чем это вы в уголку? Ну, меня-то можете не стесняться, — поощрительно повел посол белесой ладонью.

— О призраках, — беззаботно начал Тереи. — Такое время, что лучше о призраках, чем о политике.

— О чем? — поднял кустистые брови посол.

— Я же вам говорю, о видениях Михая.

— Да, — подхватил шифровальщик. — Ему привиделась покойная жена Кришана… Еще до несчастного случая.

— Дурью маетесь, — пришел в ярость посол при упоминании об изгнанном шофере. — Хоть покойников не трогали бы, товарищ Тереи. Сами бездельничаете и к другим вяжетесь. Работать мешаете.

Он оперся о столик перед приемником пухлыми косматыми дланями.

— Новости есть?

Шифровальщик отрицательно помотал головой:

— Что они там себе думают в министерстве? Их долг — нам первым коня бросить, тогда на печать можно будет надавить, политикам освещеньице подсунуть, короче, действовать, а не к друзьям заклятым ходить за спросом, задницу подставлять и ждать, кто первый приложит.

Он вынул из кармана мятый, почирканный листок и шмякнул им об стол, как игрок козырной картой.

— Передайте срочно. А вы, товарищ Тереи, не убегайте, мне надо с вами переговорить.

Он припер Иштвана к косяку, положил ему руку на плечо, задышал в лицо кислой вонью трубки. Некоторое время они, молча глядели друг другу в глаза.

— Лучше пойдем к вам, там нам будет свободнее, — бесцеремонно подтолкнул Байчи советника, давая почувствовать свое превосходство.

„Разговор пойдет о Маргит“, — готовился Иштван к защите, тревожно гадая, с какой стороны Байчи попробует застать его врасплох.

Посол расселся в креслице советника, вынул трубку и кожаный кисет, долго набивал табак, искоса поглядывая на Тереи.

— Кому нынче с утра звонили?

— Я? — удивился Иштван. — Ах, да, в прокуратуру, А вас уже поставили в известность? Кто-то хорошо работает.

— Линия слишком долго была занята, телефонистка оправдывалась, — с угрюмым видом пробормотал посол сквозь мундштук трубки в мясистых губах, — И что у вас там за делишки?

— Я звонил по поводу второй жены Кришана. Ее ошибочно арестовали, — сказал Иштван таким тоном, словно речь шла о каком-то пустячке. — Обвинили в том, что это она всыпала, сахар в бак…

— А вы уж и поклясться, готовы, что это не она? — перевалился посол грузным торсом так, что креслице скрипнуло, оперся локтями о стол. — Вас-то это, каким боком касается, черт побери?

— Я с ней разговаривал до того.

— С какой целью? — рявкнул посол — По-моему, хватит! Кончайте с этим, Тереи.

Советник молчал, глядел, как пыхтит раздраженный посол, как ходит его раздутый кадык.

— Скажите, что с вами творится? — неожиданно начал Байчи самым дружеским тоном. — Гляньте на себя в зеркало.

— Каждое утро гляжу, когда бреюсь, — буркнул Тереи.

— И как, есть перемены? Просто другой человек. Синяки под глазами, вид — будто с бабы не слезаете, вечно раздражены, со всеми схватываетесь…

— Я?

— Тревожитесь за своих? Но ведь вы же получили телеграмму от жены. Думаю, теперь мы ее сюда» стребуем. Сон у вас улучшится. Нервы надо беречь, Тереи. Тропики истощают. Знаете, что бы я вам предложил? Мне вас от души жаль, — сочувственно скривился посол. — Как только подуспокоится, взяли бы вы две-три недельки отпуска, прокатились бы по стране, вам бы это пошло на пользу.

Слова звучали доброжелательно, но Тереи уловил цепкий взгляд из-под прикрытых век с двумя желтыми пятнышками, словно бы комочками жировых отложений. И инстинктом почуял, что у посла есть расчет на какое-то время избавиться от советника.

— Спасибо, господин посол, но не будут ли сослуживцы на меня в обиде?

— Ференц вас с успехом заменит. И речь не о завтрашнем дне. Товарищ Тереи, я иду вам навстречу, чтобы вы перестали меня сторониться. Пора, надо отдохнуть.

Посол перебрал пачку вырезок.

— Клевещут на честных товарищей, собак вешают. А их единственная вина в том, что они хотели социализма, а нация была не готова к этому. За кого вы, Тереи? — прицелился он в советника мундштуком, из которого вился синий дымок.

— Вам это известно, господин посол, это не тема для разговора.

— Кадар подхватил все лозунги повстанцев, чтобы удержаться, но от речей до дела, к счастью, много времени проходит, людишки пересчитают шишки, прикинут убытки, и все с них соскочит, остынут мигом. Тоже мне перемены, другую шапку нахлобучили, да на ту же голову, которая знала и знает, чего хочет. Когда видите, что я послюнил палец и вызнаю, откуда ветер дует, можете называть это оппортунизмом; а вам скажу, Тереи, меня этому жизнь научила. Будем держаться золотой середины.

Посол приподнял могучий зад, отодвинул кресло, встал. Выбил трубку о край стола, шаркнул ногой, растирая по полу пепел.

— Договоритесь с Ференцем о дате. Примерно, где-то в декабре, чтобы Рождество прихватить, не возражаете?

И уже в дверях спросил:

— Куда рассчитываете двинуться?

— К морю, на юг… Мне все океан снится.

— Венгр называется, — полунасмешливо пробормотал посол. — В Бомбей, в Калькутту?

— Еще дальше, в Кочин. Небольшой такой порт.

— Небольшой, но важный. Там все линии сходятся из Англии и Италии на Малайю и дальше, в Австралию. Посол отвернулся и вышел, оставив дверь открытой настежь. Тереи смотрел на его коренастую фигуру, покатые плечи, теряясь в догадках, было или не было слово «Австралия» тем самым предупредительным сигналом, которого он ожидал.

— Все равно поеду, — тихо сказал он. — Дурак буду, если не воспользуюсь.

Широченные лопасти включенного потолочного вентилятора разогнали трубочный дым, голубой вуалью расплывшийся было по верху комнаты.

Иштван погрузился в работу с такой страстью, что даже вздрогнул, когда зазвонил телефон. При звуке знакомого имени преисполнился добрых чувств.

— Ах, это вы, Рам… Как раз сегодня я навел справки по вашему делу.

— Да, Канвал, но не Рам, а его брат, я переводчик, имел честь познакомиться с вами, — возразил с петушиным задором телефонный фальцет. — Сомневался, застану ли вас, господин советник. Уже звонил вам домой.

Иштван глянул на часы — было без нескольких минут четыре. — Действительно, поздно.

— Не изволите, ли навестить Рама? Желательно сегодня.

— А что случилось?

— Я говорю из магазина… Может быть, заедете к нам?

— Так срочно?

— Видимо, да.

— А если я сначала пообедаю? — шутливым тоном сказал Иштван. — Это недолго. Буду у вас около пяти.

— Вы помните дорогу? На всякий случай я выйду на угол бульвара, перед новыми блоками.

Слова звучали четко, но очень тревожно, и поэтому Иштван спросил:

— С Рамом что-то случилось?

— Да, но уже лучше. Он вполне, а вы, господин советник, так много для него сделали…

— Хорошо, я непременно приеду.

И, правда… Что там могло произойти? Почему звонит не Рам?

Что всем им назло голодовку объявил? Или рассчитывает взять в долг полсотни рупий? Нет, хватит, одной его картины с меня довольно. Больше не куплю. Вешать некуда. В Будапеште? Илона скажет, наши дети лучше рисуют. А Маргит? То ли ей тогда действительно понравилось, то ли купила из жалости или чтобы доставить мне удовольствие? Нет, она человек очень современный. Представилось, как великолепно подошла бы картина Канвала к интерьеру сельского дома с широкими окнами, где на подоконниках кипит пожар настурций, она им обоим напоминала бы о том лете в Индии, о поре их встречи. Уже словно виделась голубовато-серая стена и на ней полная жара плоскость с намеченными кистью псевдофигурами. На камине стоит черный кувшин с пучком корявых веток, рядом каменная голова — подарок Чандры. «Наш дом. Мой и Маргит. За широкими окнами кукурузное ноле, небо цвета синьки и на нем одно облачко, цепляющееся за колодезный журавль».