Каменные скрижали

— Немного они на этом выиграли.

— Это все, чем нам остается утешаться, — объявила Юдит и, желая прервать споры, переменила тему: — Кто-нибудь из вас уже был в кино?

Видя их изумление, она пояснила!

— Дело не в фильме, а в хронике, вчера в „Сплендид пэлис“ показывали баррикады на улицах Будапешта и убитых повстанцев. Уверяю вас, на эти несколько минут стоит сходить. Сердце сжимается, центр изуродован, горелые дома торчат.

— Сходим, Иштван? — предложил Ференц, водя пальцем по стеклу.

— Ты что там рисуешь? Виселицу?

— Нет. Твою монограмму, — отрезал Ференц. — Всего лишь заглавную „Т“, хотя сходство есть…

— Сходили бы на восьмичасовой, — предложила Юдит. — Неужели вам нужно постоянно свариться?

— Не знаю, будет ли у меня время, — выкручивался Терем, задумав сходить в кино с Маргит.

— А что у тебя за важное дело? — заинтересовался Ференц. — Ты от нас сторонишься, правда, Юдит?

— Да. Прежде ты был другим, — согласилась Юдит. — Ты переменился, Иштван.

— Не морочьте голову!

— Раньше заходил кофейку попить, всегда находилась тема для разговора, — упрекнула его Юдит.

— Потерял к нам доверие господин советник, — вбил Ференц последний гвоздь. — Видно, он нашел себе закадычных друзей в другом месте.

— Сам знаешь, что это неправда, — Иштван отвернулся и, чтобы прервать разговор, удалился к себе в кабинет. Сел за письмо по делу Рама Канвала, горячо восхваляя его живопись. Когда примолкали клавиши пишущей машинки, из коридора доносилось продолжение разговора. Тереи догадывался: говорят о нем. Левое ухо огнем горело. Тетушка-старушка постоянно твердила: „Левое ухо горит — о тебе говорят плохо, правое — хорошо“. Возвращалось настойчивое опасение, что Байчи знает о Маргит, так поверил ли он предупреждению Грейс и как изволит им воспользоваться? Не сиделось на месте. Иштван схватился за телефон, а когда коммутатор ответил, потребовал, чтобы его соединили с прокуратурой. Индийка долго разыскивала следователя, ведущего дело о гибели мотоциклиста Кришана, наконец Иштван добрался до нужного чиновника, тот терпеливо выслушал дипломата, спросил, как зовут, попросил продиктовать по буквам. А когда Иштван кончил рассказ, неожиданно заявил, что, хотя соображения господина советника он весьма ценит, его вмешательство излишне, поскольку задержанная не далее как вчера освобождена. Неопровержимо доказано, что у нее не было никаких побудительных мотивов избавляться от мужа, а ее самооговор — это результат пережитого шока.

С облегчением, не лишенным разочарования, Иштван положил трубку.

За железной дверью комнаты шифровальщика находилась стойка с радиоаппаратурой, объемистый сейф и узкий столик с лампой для чертежника, имелась и узкая подвесная койка, откинутая к стене, — ни дать ни взять каюта корабельного радиста.

Керень обратил к Иштвану бледное одутловатое лицо, из репродуктора доносилась венгерская речь, но шифровальщик почти безотчетно убрал громкость.

— Будапешт ловите?

— Иногда, ночами в полнолуние, волну хорошо отражает и ловится, но это чистый случай, — пустился в объяснения шифровальщик, чертя пальцем линии в воздухе.

Иштван оставил расспросы. Ясное дело, шифровальщик слушал „Свободную Европу“.

— Что нового?

— Шепилов заявил, что советские войска уйдут из Венгрии в любой момент. По первому требованию Кадара. С ним по всем вопросам имеется полная договоренность…

— И он этого не потребует, — тряхнул головой Тереи. — Потому что на следующий день его не станет. Керень присматривался к Иштвану, храня на лице сонное, почти безразличное выражение.

— Сейчас как раз передали, — оба понимали, кто передал, хотя название станции не прозвучало, — что серьезно повреждена урановая шахта. Радовались, что ее удастся пустить в ход не раньше, чем через полгода.

— Облапошили венгров, стало быть — стукнул Тереи кулаком по столу, — удалась эмигрантам провокация… Призывали уничтожать заводы, потому что им нет дела до Венгрии. Вся эта платная [свора лает, как велят, а наши всему этому слепо верят.

— Просто диву даешься, как быстро „Свободная Европа“ получает сведения, — задумчиво сказал шифровальщик. — Высоко сидят у них свои люди.

— Сейчас это проще простого. Две недели граница была открыта, катались туда и обратно. А люди перестали понимать, кто хочет блага Венгрии, кто прав: Надь, который драпанул к югославам, Миндсенти, который смылся к американцам, или Кадар, который вчера вышел из тюрьмы Ракоши, а нынче вызывает советские танки… Голова кругом идет. Сумасшедший дом! Я к вам пришел за декларацией, а то говоришь с товарищами — один ее читает так, другой — эдак… Каждый ищет и находит желаемое.

— Передали две странички, я записал, — вынул шифровальщик, из сейфа папку с копиями на папиросной бумаге, — но это выпускать из рук мне запрещено, так что читайте тут…

Иштван подошел к зарешеченному окну, повернулся к шифровальщику спиной и быстро пробежал глазами текст. Кадар объяснял, что принял решение под влиянием актов зверского террора и расправ, направленных не против повинных в беззакониях, а против коммунистов, как и он сам, недавно освобожденных из тюрем Ракоши и Гере. Толпа убила секретаря Будапештского горкома Имре Мезе, директора военного музея в Чепеле Шандора Сиклаи, преданного делу Венгрии товарища Каламара… Власть выскользнула из рук Надя, его правительство было бессильно. Вступление русских стало исторической необходимостью, иначе Венгрию ждала судьба второй Кореи. Однако тайная полиция подлежит роспуску, к прежним сталинским методам возврата не будет, виновные будут привлечены к ответственности…

Тереи кивнул. Этот пункт, видимо, и встревожил Ференца, поскольку заслуги, открывшие ему путь в дипломаты, могут неожиданно оказаться провинностями, все зависит от того, кто будет копаться в его прошлом.

Он поднял голову и встретил неподвижный, настороженный взгляд шифровальщика.

— И что скажете? Советник пожал плечами.

— Черт его знает, что за этим кроется.

Керень наклонился к столу, сосредоточенно вынул из ящика стола пачку „Кошутов“, предложил папиросу Иштвану, подал огонь и походя заметил:

— А четверть миллиона ушло за кордон“ так говорят, по крайней мере…

Словно доконать хотел шифровальщик.

— И не только бунтари-студентики, а и вся наша команда, чемпионы мира по футболу, прахом пошла.

Он сказал это с таким озлоблением, что советник невольно усмехнулся.

— Переживем…

— Там же парни на вес золота, их любой возьмет и заплатит, сколько спросят. В нашей сборной теперь их не будет. Это хуже разгрома, вы понимаете, как весь мир это примет? Миллионы болельщиков скажут, что мы уделаны. Венгрии нет, и не будет! — возмущенно выдохнул он табачный дым. — Плевать, что посольства разбегутся, чиновников кем хочешь можно заменить, а вот вратаря или крайних — где возьмешь такие таланты?

Отчаяния по этому поводу Иштван не способен был разделить, но возмущение понимал.

— „Свободная Европа“ говорила про дезертиров из заграничных учреждений?

— Да. Перечисляли. Из Нью-Йорка, из Парижа, из Лондона… Ругали наше посольство в Вене, там наши забаррикадировались я не впускают эмигрантов, а это важное место, на самой дороге… Целый список. Интересно, а у нас никто не смоется? Хотя кому охота в Индии засесть?

— А вам? — поддразнил шифровальщика советник. — Жена и сын с вами, специалисты по этому делу нарасхват, кое-что и на обмен имеется, — указал он на сейф. — Си-Ай-Си вас принял бы с распростертыми объятиями.

Шифровальщик поколебался, а потом, придавив окурок, отрывисто сказал:

— У вас жена, дети дома, но это не гарантия. Многие как раз рады-радешеньки рвануть когти от семейства. Вы не сбежите, но в два счета можете погореть, я вам прямо говорю, потому что нарываетесь. Лезете в драку, без разбора с кем…

— Не переживайте за меня.

— Я в загранке не первый год и скажу вам, советник, кое-что меняется. Раньше мы так не поговорили бы. Побоялись бы. Рот раскрыть можно — уж и то хорошо… Но надо же соображать, с кем говоришь. Хватает умельцев по черепам пройтись, лишь бы их власть потом, любя, озолотила. Уж я-то знаю, кто каков. Скажут так — сделаю так, скажут наоборот — тоже сгодится. Но шоры на глаза мне уже не напялят. Разок напялили, и будет.