Каменные скрижали

У индианки, похоже, было приличное состояние, если она могла себе позволить не обращать внимания на правила хорошего тона и открыто появлялась в обществе своего друга-англичанина. Потом она неожиданно пропала. Стоун, даже в подпитии, не отвечал на вопросы о пропавшей. Он вставал и выходил из комнаты, курил сигару, задумчиво прогуливаясь по парку до тех пор, пока не обретал уверенность, что разговор идет уже на другую тему, рассуждают о цене изумрудов, достоинствах лошадей, верности и преданности слуг. Однако и в то время уже ходили неясные слухи о том, что индианка сошла с ума, ее пришлось изолировать, будто бы, одурманенную настоем трав, ее увезли в окрестности Симлы, а с другой стороны утверждали, что она отреклась от мира и стала йогиней в одном из горных монастырей.

Майор так никогда и не женился, несмотря на происки многих богатых невест. Остался наедине с легендой. Иштван поднялся из своего кожаного гнезда (кресло разгладило подушки, как бы вздохнув с облегчением) и медленным шагом направился к майору, не уверенный в том, правильно ли он понял, что тот приглашает его к себе. Стоун поманил его указательным пальцем, словно стряхнул пепел с невидимой сигары, тогда, перестав беспокоиться, Тереи сел рядом, они продолжали молчать, даже не глядя друг на друга.

— Хотите еще? — наконец заговорил майор, показав на бутылку и сифон, стоящие у коричневой стенки кресла. Сам он уже сделал приличный глоток из бокала.

— С удовольствием.

— Так налейте себе. — А когда закончилось шипение сифона, Стоун шепнул: — Тяжело вам сейчас, да? Иштван кивнул головой.

— Недоступная, — вздохнул майор, — равнодушная…

— Откуда вы… — Тереи резко повернулся.

— Это слишком редкий случай, чтобы я не заметил, — сощурил Стоун свои густо покрытые морщинами веки. — Сейчас не только трудно увидеть настоящие чувства, но и встретить настоящую женщину…

— Эх, что уж тут говорить!

— Вы думаете, что я умею только владеть копьем и разбираюсь в лошадях, старый, глупый, отставной Стоун, — неизвестная сила распрямила его изнутри, водянистые и сонные глаза заблестели. — Она могла меня удержать, ведь я же ее умолял, и не сделала этого, хотя все зависело от нее, — пьяно сказал майор.

— Просто она недостаточно сильно любила, — не щадил его Тереи, нанося раны и самому себе.

— Она любила по-настоящему, глупый вы мальчишка. Ухватила мою губу зубами и дрожала, закрыв глаза. «Я хочу быть с тобой, брошу службу, мундир и пойду туда, куда пойдешь и ты». «Нет», так она сказала, «не могу, я слишком тебя люблю». А ведь ей стоило только посильнее сжать зубы…

Он смотрел на Иштвана сверху, словно хотел его клюнуть, глазом в красных прожилках, пьяно сверкающим из-под седой насупленной брови.

— Единственная женщина, которая так умела любить. Понимаешь? Поэтому она от меня и отказалась. А ведь мы могли быть счастливы еще многие годы… Сделать это никогда не поздно, у меня был револьвер, если бы она велела, мы ушли бы вместе. Понимаешь?

Нет, Тереи отрицательно покачал головой.

— Проказа. Нянька отвела девушку в пещеру, чтобы она получила благословение, Садху оцарапал ее мертвеющей рукой. Иштван, как завороженный, вглядывался в его синие губы, перед ним раскрылась тайна Стоуна. Он еще не понимал, почему именно ему рассказал это майор, как до него донесся шепот:

— Иди на веранду, она там… Приехала с ним, но я знаю, что она ждет тебя. Ну, иди и будь безрассудным. Это я тебе говорю, майор Стоун, помни, стоит быть безрассудным.

Иштван так упорно призывал Маргит, что уже видел ее с Конноли. Он потряс сухую, костлявую руку майора и, отставив бокал, направился к двери. Шаги глухо раздавались по толстой кокосовой дорожке.

В тени на одном из расставленных шезлонгов сидела закутанная в шелка Грейс. Она неохотно отвела взгляд от лежащей перед ней золотой в солнечном свете долины, на которой белели загоны для лошадей, столбики и шесты, крутились наездники, иногда поблескивая, словно голуби, в туче пыли, которая поднималась из-под копыт. Из-за кустов доносились радостные крики детей, девочка заливалась смехом, вне себя от счастья, когда конюх выбежал на солнце, ведя за собой скачущего рысью пони.

— Ох, это ты, — мягко улыбнулась Грейс. — Потерявшийся Иштван, которого я не видела, кажется, целую вечность.

Вероятно, она заметила его удивление и тень разочарования, потому что повернула голову и стала смотреть на огромные пастбища и загоны, где объезжали лошадей, словно хотела убедиться в том, что ее раджа там, и показать Иштвану, что только муж ее и интересует. Но когда Тереи встал над ней, она судорожно схватила его за руку, и перед ним была уже не важная дама, а несчастная, растерянная женщина.

— Я не ожидал, что ты будешь здесь.

— Поэтому ты и пришел? Стараешься не появляться в моем доме и тех местах, где мы с тобой бывали.

— Хочу забыть, — отрезал он.

— Ты уже забыл, я — горсточка пепла. Но другие помнят. Во вторник была Маргит со своим приятелем. — . Смешной американец, у него волосы торчат, как подстриженная грива у жеребенка.

— Говоришь, Маргит была у тебя, — со страдальческим выражением лица проговорил Иштван. — Откуда я мог знать, что вы уже вернулись в Дели?

— Существует телефон. Только не лги, что ты звонил. Я велела слугам записывать все фамилии. Твоей в списке нет, а ведь они тебя знают.

Грейс положила узкую ладонь на его руку.

— Садись. Видишь, там объезжает новую лошадь мой муж, — она показала движением головы.

— А ты не ездишь… А ведь любила…

Она опустила руку, словно ушла в себя, звякнули золотые браслеты.

— Теперь мне уже нельзя. Врач запретил.

Грейс смотрела не на мужа, а на детей, скачущих рысью на пони, хорошо были слышны крики, смех, ржание лошадей, казалось, пикник приносил им только радость. Обе ее руки лежали внизу, на подоле, словно защищали живот. Неожиданно у него сжалось сердце, он вспомнил свадебную ночь и добычу, которую тогда захватил. А вдруг это мой ребенок? — тревожной тенью промелькнуло в голове, так почему же он не ждал, не отказался тогда от Грейс, чтобы добиться другого, более глубокого, желанного чувства женщины, которую он потерял. Сейчас я расплачиваюсь за Грейс…

— Ты ожидаешь ребенка?

— Сына, — ответила она уверенно, словно это было уже решенное дело. — Раджа хочет сына. И я тоже. Грейс смотрела на Тереи большими, сияющими глазами, в них было видно желание, а возможно, она хотела закрепить в памяти дорогие черты, передать их еще неродившемуся ребенку.

Они услышали, топот, прискакал раджа. Обметам зад ударами более темного хвоста, лошадь мотала головой, жуя ненавистный мундштук. Иштван видел только сапоги с голенищами, блеск опущенной шпоры и руки в перчатках, которые держали подобранные поводья. Голову раджи закрывала колышущаяся от ветра низкая крыша опущенного тента веранды.

— Привет, Тереи, — говорить радже мешала одышка после недавнего галопа, — хорошо, что я тебя встретил, в последнее время ты нас избегаешь. Знаю, что ты на меня обижен… Так ведь я тебе не запрещаю смотреть, как и раньше, на Грейс, особенно сейчас, — он задохнулся от торжествующего смеха.

— Ты повеселел с тех пор, как снял траур, — сказал Тереи.

— Снял, потому что мой старший брат жив, — поморщился раджа. — Умер, его сожгли, пепел бросили в Ганг, а теперь он воскрес и угрожает мне процессом. У меня был уже его адвокат, известный тебе господин Чандра.

— Так он же твой компаньон, ведь с ним наверняка можно договориться… Воскрес? — Тереи пожал плечами. — Странная история.

— Забываешь, что ты в Индии, — раджа расплетал лошадиную гриву, играя ею, как перебирает бахрому салфетки стеснительный человек, попавший на прием. Крики катающихся на пони детей беспокоили лошадь, она стригла ушами и поднимала сухощавую голову. — Чандра вовсе не мой партнер, хотя я и давал ему под залог большие суммы денег, боюсь, что как раз из благодарности он и хочет меня обобрать…

Кхатерпалья только дотронулся шпорой до бока кобылы, как она тут же помчалась плавным галопом, прижав уши и приподняв голову, словно хотела кого-то укусить.