Страница 29 из 46
Я никогда не осмеливался вникать в то, что происходит между Дугласом и клиентом, поэтому с трудом могу понять деловую сторону вопроса. Мужчины, приходящие на выходных, определенно платили за наши услуги, и думаю, отдельно платили за возможность забрать съемки своих «похождений», которые они потом могли смотреть в свободное время и наслаждаться снова и снова.
Наверное, были и другие клиенты, которые не принимали участия в оргиях, а только покупали видео для личных целей. Поток клиентов не останавливался, они говорили о конкретном ребенке или конкретной сцене, делились впечатлениями, рекомендовали разные фильмы, отмечая участие кого-либо из детей. Словно это были не клиенты борделя, а обычные киноманы, болтающие в местном видеопрокате.
Был еще один человек, с акцентом (сейчас я определил бы его как американский), который часто приходил посмотреть на съемки, но никогда не участвовал в них сам. Дуглас всегда выказывал ему уважение, делая в точности, что тот ему говорил. Человек всегда уходил со стопкой новых записей. Наверно, это был какой-то предприниматель, знавший, как продать материал более широкой аудитории. Осмелюсь предположить, что когда вы читаете в газетах о материалах, загруженных из или в Интернет, за этим стоят люди вроде него. Возможно, он состоял в организованном объединении спекулянтов, распространяющих порнографию.
Никто из детей не знал и не думал о подобных вещах, нас волновало только то, какую сильную боль они нам причиняют и как мало думают о том, что мы живые люди. Мы были объезженными животными, склонившими головы и старавшимися изо всех сил сводить концы с концами. Изредка я бросал взгляд на какого-нибудь клиента, наши взгляды встречались на долю секунды, а я гадал, какая у него жизнь. Но я никогда не нарушал правил.
Когда меня снова отвозили домой после уикэнда в доме Дугласа, я был измучен физически, душевно и даже мысленно, но ни мать, ни Амани никогда не делали ничего, чтобы помочь мне расслабиться или поощрить за то, что я заработал им денег. Если нужно было сделать какую-нибудь грязную работу по дому, например прочистить туалет, ее оставляли мне, и если я медлил хотя бы секунду, опускали мои руки в унитаз. Они были уверены, что я просто раб, вещь, которую можно использовать, как только она понадобится. Они не хотели, чтобы у меня зародилась мысль, будто я заслуживаю какого-то особого обращения, потому что теперь я «порнозвезда». Прежде всего я оставался их собственностью.
Глава 12
Возвращение голоса
Иногда проходило всего несколько часов с возвращения домой от Дугласа до моего прихода в школу в понедельник утром. Иногда я глубоко погружался в свои мысли (чтобы защитить себя от воспоминаний о том, что со мной произошло, чтобы никто не разозлился на меня, чтобы спрятаться от мира), даже не осмеливаясь взглянуть на доску в классе. Молчаливый, злой и замкнутый, я, наверное, был непреодолимым препятствием для взрослых, которые пытались мне помочь. Они и понятия не имели, какие мысли вертятся у меня в голове, как болит тело после изнасилования несколькими взрослыми муж чинами.
Хотя учителя усердно работали над развитием моего мышления и творческих способностей, мой мозг оставался в оцепенении от унижения и террора, перенесенного мной в последнее время, который (в чем я был уверен) повторится снова в следующий уик-энд или даже сегодня вечером в собственном доме.
Все учителя изо всех сил старались помочь мне, думая, что имеют дело с мальчиком, сильно травмированным ужасной смертью отца. Мой персональный наставник в классе, мисс Мередит, была очень нежной, доброй, спокойной девушкой, ей еще не было тридцати. Ее главной задачей было помочь мне научиться читать и писать. Она сидела со мной целый день, на каждом уроке, и даже сейчас я помню ее приятный запах, который чувствовал, когда она приближалась ко мне, – свежий, чистый и с ароматом цветов. Когда мисс Мередит хотела меня обнять, я терялся и не знал, как реагировать, и окаменевал от страха и смущения, ставя ее в неловкое положение. Прошло так много времени с тех пор, как кто-то прикасался ко мне не с намерением ударить или использовать, с тех пор, как я видел проявление любви одного человека к другому.
Ее попытки помочь мне выбраться из своей скорлупы оставались безрезультатными. Я как будто застрял во внутренней яме, боясь высунуть из нее голову и рискнуть пережить новые эмоции. Когда мне давали карандаш и бумагу, я все время рисовал только своего отца, объятого пламенем: маленькую фигуру из палочек, неистово бегущую с языками огня за спиной в виде двух ангельских крыльев, потому что только это я находил в своей памяти, когда пытался что-то найти. Ничто, произошедшее в моей жизни после этого дня, ни принесло мне счастья, которым я мог бы заменить этот ужасающий образ. Все мои счастливые воспоминания прекратились вместе со взрывом той машины в гараже, буквально сгорев в огне. Мисс Мередит пыталась уговорить меня переключиться на что-нибудь еще, что я мог бы нарисовать. Она никогда не заставляла делать меня что-то, чего я не хотел; она только поддерживала и подбадривала меня все время, чего никогда не случалось прежде при моем общении с взрослыми.
– Почему бы тебе не нарисовать дом и деревья? – спрашивала она. – Или как насчет кошки или собаки? Может, нарисуем самолет? Или, может, нарисуешь свою мамочку, чтобы отнести рисунок домой и отдать ей?
Мой логопед, Джилл, тоже была необыкновенно доброй женщиной, изо всех сил старающейся помочь мне вырваться из тюрьмы моего молчания. Мне было почти девять, когда мы с ней начали заниматься, и с ее терпением и поддержкой я довольно быстро вернул способность произносить отдельные слова, состоящие из одного слога, но у меня все еще не получалось выстроить из них понятного предложения. Мы с ней знали, что значат разные странные звуки, вроде ворчаний и бульканий, но если бы я произнес их при моих одноклассниках, они бы только посмеялись и придумали мне новые прозвища. Она показывала мне картинки и пыталась помочь нарисовать и поговорить о том, что я на них видел, надеясь возобновить связи между тем, что я видел и слышал, и тем, что говорил. Когда Джилл поняла, как сильно нарушена эта связь между мозгом и ртом, она показала некоторые упражнения для языка и губ, которые помогут правильно произносить звуки. Я должен был произносить разные звуки, что было крайне не удобно, потому она держала мой язык ложечкой. Иногда мне хотелось сдаться и убежать. Если бы Джилл не была такой терпеливой и понимающей, я бы не смог пройти даже эту первую стадию.
Первое слово, которое я смог произнести, было «блин» («fuck»), отчего она подпрыгнула на месте и с удивлением подняла брови. В те дни это слово редко использовалось в культурном обществе, но вокруг меня его повторяли чаще других, и оно очень лаконично описывало то, что я чувствовал. К тому же его было легко произнести.
– Оу, – сказала она, быстро приходя в себя. – Что ж, значит, ты знаешь это слово.
И в этот день я словно прорвал блокаду, и остальные слова начали вылетать наружу, поначалу невнятно, сбиваясь в кучу, но становясь все четче в следующие месяцы, пока мышцы моего языка, горла и губ снова обретали силу.
– Я, – говорил я гордо, – Джо.
Долгое время у меня были проблемы с первыми буквами слов. «Дог» превращался в «ог», и Джилл показывала мне на своем примере, как правильно произносить звук «д», чтобы правильно выговорить слово. Я, должно быть, использовал совсем не те мышцы, потому что у меня опухла шея и заболело горло от напряженных попыток четко произнести эти несколько слов. Способность говорить мы используем каждый день, она воспринимается большинством из нас как должная, но когда пытаешься научиться ей заново, с нуля, – это невероятно сложная и тяжелая задача.
От отдельных слов мы перешли к предложениям. Джилл показывала мне картинки с разными ситуациями и просила описать, что на них изображено.