Страница 14 из 46
Однажды Уолли стало так жаль меня, что он взял упаковку печенья и в два часа ночи решил прокрасться вниз, думая, что мама уже спит, но она поймала его прямо перед дверью на лестницу, ведущую в подвал. Я слышал, как она кричит на брата.
– Какого черта ты тут делаешь? Да еще так поздно?! Куда это ты намылился со всем этим?
– Да так. Хотел немного его подразнить, – соврал он, – съесть это у него перед носом.
Но мать не поверила ему, я слышал, как его избивают за этот проступок. Я убедил себя, что это произошло по моей вине. Брат поплатился за сострадание ко мне.
Если бы не тайные посещения Уолли, я думаю, что точно умер бы от голода или просто окончательно сошел с ума за эти месяцы и годы. Только этих визитов мне и оставалось ждать, только они были утешением одиночеству и мукам моего существования. Я уверен, что ни за что не выжил бы без его доброты.
Я не знал, когда ожидать следующих побоев. Иногда мама забывала обо мне на несколько дней, а иногда наказывала меня регулярно. Бывали вечера, когда она была в настроении побить меня и пыталась добраться до подвала после посещения паба, но была слишком пьяна, чтобы попасть ключом в замочную скважину моей камеры. Я съеживался на матрасе, дрожа от страха и слушая, как по ту сторону двери мать шумит, ругается и кричит о том, как убьет меня, рассказывая, какой я маленький ублюдок и как пожалею, когда она доберется до меня. Я выдыхал с облегчением, когда она наконец сдавалась и, спотыкаясь, ковыляла обратно наверх, потому что знал, что проведу в безопасности следующие несколько часов, пока она спит и проходит действие алкоголя.
Я провел в заключении несколько месяцев, прежде чем мать перестала довольствоваться нерегулярными побоями.
Она решила сделать мое наказание более строгим, похожим на ритуал. Мама приказывала Ларри и Барри принести три прочных старых деревянных стула в подвал. Они втроем раздевали меня догола и растягивали на этих стульях. Братья держали мои запястья и лодыжки, пока мать неистово била меня бамбуковыми стеблями, украденными из ближайшего сада, или палкой от метлы.
– Ты дрянной маленький ублюдок, – говорила она, ударяя меня снова и снова. – Я ненавижу тебя! Если бы у меня был гребаный пистолет, я бы вышибла тебе мозги!
Ларри и Барри все время смеялись и подначивали ее:
– Давай всыпь ему, маленькой жопе!
Я хотел кричать, но не мог издать ни звука; вся боль застревала в моей голове. В конце концов я терял сознание, а когда приходил в себя, чувствовал, что снова брошен на матрас и все мое тело ноет от боли, задыхается и едва может пошевелиться.
Однажды я очнулся и обнаружил, что не лежу, как обычно. Пока я был без сознания, мои запястья были привязаны к железной водопроводной трубе над головой. Я все еще был абсолютно голым, и вся моя спина просто полыхала от боли после полученных побоев. Внезапно меня окатили холодной водой из ведра, полностью приведя в чувство. Я задыхался, отчаянно пытаясь вдохнуть достаточно воздуха, хрипел и визжал. Мама стояла и смеялась, держа в руках пустое ведро.
– Что, нечего сказать, маленький ублюдок? – спросила она. – Где твой поганый отец теперь, когда он тебе так нужен?
Мне удалось поднять голову и посмотреть ей в глаза. Я моментально понял, что этого не стоило делать, и отвернулся, но было слишком поздно. Мать набросилась на меня, схватила за волосы и ударила головой о трубу:
– Не смотри на меня так, ты, маленький кусок дерьма!
Я прикусил язык и почувствовал во рту вкус крови. Я помню, как в тот момент думал, что, будь у меня пистолет, пустил бы себе пулю между глаз, чтобы больше не пришлось терпеть все это. Мама вихрем вылетела из подвала, яростно топая по лестнице. Все мое тело безудержно тряслось, и я снова потерял сознание.
Затем, как я припоминаю, меня резко привел в чувство звук чьих-то шагов на лестнице. О нет, подумал я, только не это, только не снова. У меня раскалывалась голова, в ушах звенело, и я не мог разобрать, кто пришел. Несомненно, в этот раз мать пришла убить меня по-настоящему, как она всегда обещала, и положить конец моим страданиям. Должно быть, я зашел слишком далеко, осмелившись взглянуть ей в глаза, и она вышла из себя, решив, что я совсем обнаглел. Мне с трудом давался каждый вздох, и я чувствовал, как слезы медленно текут по щекам. Ключ дважды щелкнул при повороте.
– Все хорошо, Джо, – сказал Уолли. – Я один. – Он с грустью оглядел меня. – Зачем ты ее доводишь? – мягко спросил брат. – Что я тебе говорил? Никогда не смотри ей в глаза, глупыш! Всегда смотри в пол, когда она болтает.
Наверное, мать дала Уолли разрешение спуститься, потому что он отвязал мои запястья от трубы, на что никогда не решился бы сам. Как только мои руки освободили, я рухнул на твердый холодный пол замертво. Уолли осторожно массировал мои запястья, пытаясь восстановить кровообращение, потом поднял меня под мышки и очень аккуратно переложил на матрас, спиной кверху.
– Знаешь, это все твой отец виноват, – сказал он, нежно омывая мои раны соленой водой, но мне было не до этого. Я испытывал невыносимую боль, да и слушать одно и то же каждый день, пусть даже от Уолли, мне страшно надоело. – Сейчас будет немного больно, – предупредил он, и я стиснул зубы, чувствуя, как соль попадает в порезы.
Мне было приятно, что он обо мне так заботится, хотя соль ужасно жалила. Через некоторое время Уолли встал и сказал мне лежать тихо и ждать его возвращения. Я слышал, как снова закрывают дверь. Потом погас свет. Звук шагов Уолли постепенно удалялся и наконец совсем стих. Меня сильно тошнило, так что пришлось подползти к ведру-туалету. В тусклом свете, пробивающемся через вентиляционное отверстие, мне показалось, что я видел в рвотной массе кровь. Сил вернуться на матрас у меня уже не осталось, так что я просто положил голову на бетон и провалился в столь желанное забытье.
Меня разбудил грохот, с которым Ларри ворвался в подвал.
– Привет, говнюк, – сказал он, сильно шлепнув мне ладонью по спине. – Ой, прости, – засмеялся он, – забыл, что у тебя все болит. Наслаждайся лимонадом, кретин!
Ларри кинул на пол передо мной большую пластиковую бутылку. Когда он ушел, я попробовал ее открыть, и стало ясно, что они приклеили крышку. У меня не было сил сорвать ее зубами, я снова потерял сознание.
Мать оставила в подвале те три прочных стула, чтобы напомнить о том, что мне предстоит в ближайшем будущем. Как будто я мог хоть на секунду забыть. Я лишь мечтал, чтобы у меня снова прорезался голос и я мог бы сказать ей, как сожалею о том, что папа так ее разочаровал. Я мечтал, что могу сказать или сделать хоть что-ни будь, чтобы она перестала меня ненавидеть. Но я не мог, даже если что-то подобное и было возможно. Мамин гнев становился с каждым днем все более свирепым.
Из-за того, что я был измучен до предела и постоянно дышал влажным, затхлым, вонючим воздухом подвала, у меня начала развиваться астма. Я все время задыхался, особенно когда был испуган, а испуган я был большую часть времени. Хрип и свист, издаваемые мной при попытке набрать в легкие достаточно воздуха, стали еще одним раздражителем для мамы, еще одной причиной ударить меня или дать пощечину, от чего я только сильнее задыхался и хрипел. Я ничего не мог поделать. Я был в высшей степени беспомощен. Абсолютно беспомощен.
Обычно я не мог определить, как долго нахожусь в подвале, но день своего семилетия я узнал безошибочно, потому что Ларри и Барри прогремели вниз по ступенькам, начали включать и выключать свет в моей камере и кричать: «С днем рождения, ублюдок! Готов к сюрпризу, заморыш?» Они ворвались в дверь, смеясь без умолку, и я знал, что сейчас будет, потому что со мной делали такое и раньше. Я не был взволнован, только напуган.
– Ты не заслуживаешь никаких подарков, – сказала мама, войдя в подвал вслед за братьями, – потому что ты ребенок лживого, мертвого, ублюдочного предателя.
На каждый день рождения мои братья избивали меня изо всех сил, и в этом году не собирались делать исключения. Они подбросили меня как можно выше, и дали упасть на бетонный пол. Мама одобрительно кивала. Они хватали меня за руки и за ноги, а я неистово тряс головой, давая понять, что мне это не нравится, но они притворялись, что не понимают.