Страница 25 из 40
Меня она не сочла нужным упомянуть.
Я решила не обращать на это внимания. В конце концов, она болеет. Все равно эти женщины скоро узнают, кто я такая. Я обещала Юсукэ ухаживать за ней, как она ухаживала за мной, когда я лежала в больнице.
Окасан села на краешек кровати. Спина прямая, ноги поджаты и висят в воздухе, на несколько сантиметров выше пола. Руки на коленях, ладони сложены. Вздохнула.
– Здесь неплохая еда, – сказала я, чтобы как-то ее ободрить.
Она фыркнула.
А, ну да. Я же не вижу разницы между блюдом, приготовленным на газу, и тем же блюдом, приготовленным на электрической плите. И считаю, что тайский рис не менее вкусный, чем японский. Да что я вообще могу знать о еде?
Вошла медсестра. Она принесла пижаму.
– Пожалуйста, Ямасиро-сан, переоденьтесь в это.
Свекровь даже не обернулась. Медсестра так и осталась стоять с пижамой в руках. Сразу стало ясно, что они с моей свекровью еще намучаются. В конце концов медсестра положила пижаму на кровать и вышла.
Следующим утром, накануне операции, я отвезла Кея к соседям, снабдив его кучей самых любимых книжек и игрушек.
Он начал плакать, как только я повернулась спиной. Этот плач звучал у меня в голове весь день. Я слышала его и когда ехала в больницу. Работало радио, мозг отыскивал темы для разговора со свекровью, которые помогли бы мне продержаться следующие шесть часов.
Я внесла в палату аккуратный сверток. В нем были мандарины, пижама из дома и инструмент на длинной ручке, которым она массировала спину. Еще фотография Кея, где он дурачится – натянул штанишки на голову и показывает язык. Я решила, что она отвлечет ее от мрачных мыслей.
Она что-то проворчала, когда я отдала ей сверток, но улыбнулась, увидев фотографию. И тут же поставила ее рядом с телевизором.
Я заметила, что у ее соседки на лице кислородная маска. А вчера она дышала сама. Трудно, наверно, сохранять присутствие духа, когда людям вокруг с каждым днем становится хуже.
– Это ваш мальчик? – спросила другая пациентка. Она только что подошла, опираясь на стойку капельницы.
– Да, – ответила я. Наверняка она все уже обо мне знает.
– Кавайи, – сказала она. «Симпатичный».
Стараясь не обращать внимания на то, что у нее лысая голова, я посмотрела ей в глаза и сказала:
– Спасибо.
Когда она забралась к себе на койку и включила телевизор, окасан наконец заговорила:
– Что со мной не так? Я должна знать.
Я замерла. Я думала, что мы поговорим о погоде или о том, как поживают ее орхидеи. У меня в запасе было несколько историй о ее любимом внуке. Я не готовилась к разговору о ее диагнозе.
– Поговорите с Юсукэ, – сказал я. – Я поняла не все, что говорил доктор.
Она вздохнула.
– Я с ним говорила. Небольшая киста, сказал он. Не о чем волноваться. Но я знаю, что он врет.
Я отвернулась, чтобы она по глазам не узнала правду.
– Я заварю вам чай.
Я чуть не сбежала. Дверь была всего в трех футах от меня. Можно было придумать какой-нибудь предлог – Кей температурит, родители должны позвонить из Америки. Возможно, даже удалось бы уйти красиво. Но когда я сделала чай и подала ей чашку, она заговорила о чем-то другом.
Время летело быстрее, чем я ожидала. Приходили посетители, приносили деньги и пирожные. Я угощала всех чаем и расставляла складные стулья. Пришли женщины из кружка по икебане и с занятий английским, которые посещала свекровь. Юсукэ зашел на полчаса.
Посетители так утомили окасан, что она уснула сразу же, как только закрылась дверь за последним из них. Я сидела рядом и листала журналы, стараясь разобрать, кто из японских знаменитостей с кем спит.
После того, как мать Юсукэ переодели в синюю одежду для операции и положили на каталку, после того, как мы с Юсукэ пожали ей руку и сказали все ободряющие слова, мы перешли маленькую комнату для ожидания.
Там ждали окончания операции и другие люди. Некоторые находились здесь уже довольно долго, если судить по остаткам еды в мусорном ведре. Одна женщина спала на длинном диване, сняв туфли и носки и подложив под голову вязанье. Пятки у нее были все в мозолях. Она тихо посапывала. Люди быстро осваиваются в этой комнате, подумала я, и начинают вести себя, как в собственной спальне. Стыду нет места рядом с тревогой и горем. Когда твой близкий человек на операционном столе или в отделении интенсивной терапии, на аппарате искусственного дыхания, вряд ли тебя будет заботить, как ты выглядишь перед посторонними.
Я тоже не стала сильно беспокоиться о пятнах от шоколадного мороженого на футболке Кея. Юсукэ уже несколько дней не брился, глаза у него опухли от недосыпа и чересчур большого количества выпитого виски.
А я перед выходом из дома причесалась и даже слегка накрасилась. Я выглядела хорошо, и в этом было что-то непристойное. Как будто мне следовало размазать макияж, измять одежду.
В углу мужчина прикуривал одну сигарету от другой. Девушка копалась в своем телефоне, несмотря на то что на стене висела табличка, запрещающая пользоваться спутниковой связью. Она лучше смотрелась бы в ночном клубе или в кабинке «Мистера Пончика», а не в этом чистилище.
Юсукэ ходил из угла в угол и вздыхал. Кей некоторое время глазел на наших соседей, а потом стал разорять книжную полку. Дети часто приходят сюда, чтобы в последний раз увидеться с бабушкой или дедушкой. Чтобы получить первый в жизни урок нравственности. Все детские книжки изрядно потрепаны, на некоторых обложки висят, как двери на одной петле.
Кей нашел книгу про корабли и устроился на диване «читать». Я смотрела, как он шевелит своим крохотным розовым ротиком (читает «вслух»). Густые ресницы, ямочки на тыльной стороне ладошек. Как всегда, я засмотрелась на него. Иногда мне даже больно от того, как он красив. Мне захотелось схватить его и прижать к себе, как дети обнимают любимого плюшевого мишку или теплое одеяло. Я могла бы даже чуть-чуть поделиться им с другими людьми в этой комнате, так как знала, что одного его магического прикосновения достаточно для того, чтобы атмосфера здесь очистилась, стала не такой тяжелой. Он заставил бы нас забыть об иглах и скальпелях. Одно объятие – и тревога бы отступила.
Операция длилась четыре часа. Когда хирург назвал нашу фамилию, Юсукэ шагнул вперед, а я взяла Кея на руки. Он уже почти спал – набегался по лестнице. Его живот был набит рисовыми шариками и бананами.
Хирург улыбнулся, и складки на лбу Юсукэ слегка разгладились. Они поклонились друг другу. Юсукэ повернулся ко мне.
– Они удалили все, – сказал он. – Я пойду к ней.
Я кивнула и принялась укачивать Кея. Нечего ему смотреть на бабушку в морфиновом дурмане, с торчащими из предплечий трубками капельницы. Пусть его мир остается идеальным, свободным от горя и болезни – хотя бы еще немного.
Когда Юсукэ вернулся, я отдала ему Кея и пошла к свекрови.
Она казалась такой маленькой на белой кровати. Ее веки затрепетали и открылись. Она что-то прошептала. Не расслышав, я наклонилась поближе.
– Ган, десу ё? «Рак, да?»
Я кивнула, однако не была уверена в том, что она меня видит или вспомнит мой ответ, когда отойдет от наркоза.
– Но с вами все будет хорошо, – сказала я. – Врачи все вычистили.
Ее глаза закрылись, она отключилась.
Я положила руку ей на лоб – самый интимный жест из всех, что я позволила себе по отношению к ней.
Я не жалела, что нарушила свое обещание. У нее было право знать правду. Кроме того, она ведь сама догадалась. Два дня спустя, когда я увидела отчаяние в ее глазах, я спросила себя, будет ли она бороться или уже сдалась.
Она почти ничего не ела, говорила, что ее мутит от лекарств. Больничная овсянка остывала и густела. «Ешьте, Ямасиро-сан, – говорила медсестра. – Если не начнете есть, мы переведем вас на внутривенное питание». Она закрывала глаза и сжимала зубы, злясь на весь мир и на один шаг подходя ближе к могиле.