Страница 4 из 141
Затмение солнца и луны, которое наблюдалось в Дамаске, было, таким образом, вестником несчастья! В Медине земля разверзлась и выплюнула огонь, Абу Шама знал переданные слова Пророка: «Последний час не придет прежде, чем вспыхнет огонь в Хиджазе, свет которого озарит лучами шеи верблюдов в Босре». Еще через несколько лет один дамасский кади[4]* писал, как в 1256 году это ужасное видение стало действительностью; один бедуин уверял его, что в те ночи в Басре за несколько сотен миль можно было действительно увидеть шеи верблюдов при отблеске пожара 7.
Едва только Медина оправилась от величайшего страха, как город постигло новое несчастье. Невнимательность одного слуги стала причиной того, что мечеть Пророка начала гореть; добычей пламени стала крыша — пылающая лава перед городскими воротами, разрушение святыни в его стенах — все это показалось позже Абу Шама предостерегающим знамением того, что вскоре после этого действительно разразилось над исламским миром. Таким образом, он должен был наконец предположить, что, по-видимому, существует связь между явлениями в небе, катастрофами в природе и случившимся здесь, на земле. Его первое успокаивающее толкование оказалось поспешным и необдуманным. Слишком скоро раскрылся смысл этих случаев — они объявляли о крахе исламского строя. Теперь Абу Шама писал:
После бегства Пророка прошло 654 года:
Пожары в Хиджазе, в пламени мечеть,
И потоками совсем опустошен город мира!
И прошел год, потом еще полгода,
И Багдад стал жертвой татарских орд.
Горе тебе, ислам! Кто поможет жителям Багдада?
Это неверие, которому нужна сейчас помощь срочная!
Уничтожен был халифат,
И его наследие нигде не нашло убежища.
О Господи, дай защиту другим городам,
Великодушный благодетель, всевышний Бог!8
Багдад тоже был опустошен уже весной 1256 года во время природной катастрофы — и она теперь считается предсказанием. Необычно сильные наводнения разрушили 350 зданий; вода дошла до дворца халифа; арсенал был разрушен, имеющееся оружие и снаряжение пропало почти полностью9. Кто стал бы отрицать, что тяжелые несчастья в исламском мире накапливались? Покраснение неба было предупреждением, потом появились предвестники несчастья 1258 года.
Военное бедствие начало отчетливо вырисовываться с 1256 года. Хулагу (ум. 1265), брат великого монгольского хана Мункэ (прав. 1251-1260), пересек с войском Оке и вторгся в Иран. Ранней осенью того же года его части продвинулись в горную страну к югу от Каспийского моря. Их первой целью было уничтожение маленького государства Исмаилитов, крепости которого занимали ключевую позицию на пути с востока в Кипчакскую степь, лежавшую севернее Кавказа. Среди этих крепостей был и Аламут, резиденция правителя. А он мешал обширным стратегическим планам монгольского властителя, препятствуя важнейшей связи с военачальниками, воюющими на теперешнем юге России. Путь с юга Каспийского моря хотя и был обходным, но представлял определенное преимущество, так как вел через богатую, культурную страну и, следовательно, открывал перспективу награбить роскошные трофеи.
Как это уже у монголов вошло в привычку, Хулагу потребовал у исмаилитского правителя в письмах с угрозами сдачи его крепостей. Не получив удовлетворительного ответа, он приказал окружить крепости10. По-видимому, начинающаяся зима могла бы затруднить снабжение осажденных войск, но Хулагу хотел показать Исмаилитам свою решительность. Рукн-ад-дин, их последний властитель, понял, что дальнейшее промедление повлечет за собой полное опустошение его страны мародерствующими врагами, и сдался уже 19 ноября 1256 года. Со своей дружиной он спустился с горной крепости и подчинился Хулагу, который отправил его в плен в Казвин. Исмаилитские города были снесены. Когда Хулагу в начале 1257 года вернулся в свой зимний лагерь под Хамаданом, Рукн-ад-дин обязан был его сопровождать. Он надеялся, несмотря на безвыходное положение спасти свое княжество и попросил разрешения поехать к хану Мункэ в Каракорум, чтобы получить обратно в знак милости из руки великого хана власть, унаследованную отцами.
Хулагу дал согласие на поездку, конечно, при условии, что Рукн-ад-дин также заставит сдаться своих последних сторонников, которые то тут, то там еще оказывали сопротивление. Рукн-ад-дин не смог или не захотел сдержать это обещание; так он попал в немилость к великому хану. На обратном пути последний правитель Аламута был злодейски убит во время пирушки. Оккупационное войско получило приказ убивать всех исмаилитов, вплоть до «младенцев в колыбели», чтобы «никто из их рода не остался в живых!»11
Таков был конец последних значительных союзников халифа аль-Мустасима (прав. 1246-1258). Авангард монголов подошел к Багдаду в декабре 1257 г., через год после падения Аламута. Князь Мосула уже давно служил завоевателям и поспешил на помощь Хулагу12. Еще в зимнем лагере под Хамаданом Хулагу, этот неверный, для которого достоинство, воплощенное в халифе аль-Мустасиме, не могло иметь большого значения, потребовал, чтобы халиф прислал к нему трех названных по имени влиятельных людей из его ближайшего окружения. Тюркским наемникам халифа состряпали письмо, сочиненное одним оставшимся в живых представителем тюркской династии хорезмийцев, которого Хулагу привел с собой в своем войске: «Мы же принадлежим одному народу... Я стал «сподвижником» Хулагу, и он обращается со мной хорошо. Станете тоже «сподвижниками» и спасетесь!» Один офицер аль-Мустасима велел передать татарам: «Как может Хулагу осмелиться посягнуть на дом Аббаса. Дом повидал уже многих ему подобных. Если бы Хулагу говорил о мире, он бы не пришел и не разорил бы империю халифа. Пусть Хулагу по доброй воле вернется в Хамадан, тогда можно постараться смягчить гнев халифа»13.
Над такой оценкой ситуации внук Чингисхана расхохотался. Он двинулся на Багдад со своими главными силами и достиг города 20 января 1258 года. Аль-Мустасим намеревался еще в последний момент с помощью подарков предотвратить несчастье. Но напрасно! 29 января Хулагу велел трубить сигнал к штурму14. Татары обрушились на город и взяли его через неделю. Они убивали всех, кого встречали, мужчин и женщин, молодых и старых. В колодцах, в отхожих местах, в водосточных каналах прятались люди, искали убежища в мечетях, на крышах своих домов — и все равно их доставали и вырезали, и «по водосточным кровельным желобам текла кровь на улочки». Только в домах визиря Ибн ал-Алками и некоторых зажиточных торговцев, которые откупились, чувствовали себя в безопасности — у христиан и у евреев (так говорят). Багдад, многолюдный город превратился в развалины15.
Дворец халифа Хулагу осматривал лично. Аль-Мустасима вытащили в тот момент, когда он спешно собирал некоторые ценные вещи. Как рассказывают, Хулагу не обратил внимания на эти подарки, передал их своим офицерам, поставил потом чашу с золотыми монетами перед халифом и приказал: «Жри!» — «Это нельзя есть!» — «Почему ты тогда это копил, вместо того чтобы отдать своим воинам? Почему ты не приказал выковать из этих железных дверей острия копий? Почему ты не отправился на берег Окса, чтобы помешать мне переправиться через него?» — «Это было предназначение Бога», — ответил аль-Мустасим. «То, что тебе сейчас предстоит, тоже предназначение Божье!» — сказал Хулагу.
Жены, любовницы, слуги халифа были распределены мелсду воинами победоносного войска. Примерно через 10 дней татары ушли из города. Хулагу призвал халифа к себе, и в одной деревне недалеко от города «встретил свой конец аббасид», как пишет один из свидетелей, близкий к полководцу шиитский ученый Насир-ад-дин ат-Туси (1200-1274)16. Предположительно, Хулагу позволил применить к своей жертве такой вид казни, который монголы применяли к лицам, чья кровь, если она не капает на землю, остается неотомщенной: жертву засовывали в мешок или закатывали в войлок и забивали ногами до смерти17.
4
* Судья. — Прим. ред.