Блеск и будни

— Твои слезы оставят пятна на шелке! — Люсьен чуть ли не визжал. — Прекрати!

Она взглянула на него сердитыми глазами.

— Ах, успокойтесь, ужасный человек, — воскликнула она. — Мое сердце разбито, и мне наплевать на ваши дурацкие наряды.

— Дурацкие? — взвизгнул он. — Ты называешь эти выдающиеся вещи дурацкими? Вы… как говорят по-вашему? Уволены! Я вас увольняю! А теперь снимайте мое платье и сейчас же убирайтесь отсюда!

Лиза поняла, что зашла слишком далеко. Она создала второе «я» под именем Аделаиды Маркхэм, чтобы скрыться от полиции, и какие бы душевные боли ни переживала, она должна умасливать Люсьена, чтобы не лишиться этой работы. Она поднялась на ноги, вытерла глаза батистовым носовым платком. «Дурацкое» платье было великолепным, мечта из бледно-голубого шелка, огромная юбка отделана розовым шифоном. Она знала, что платье выглядит сказочно. Лиза холодно посмотрела на Люсьена, стараясь выбросить из сердца боль и вину.

— Люсьен, не думаю, что вы меня уволите, — сказала она. — Император окажется в ужасном настроении, если я не приеду сегодня в Тюильри. Я извиняюсь за сцену, которая только что произошла, но я прочла в «Таймс» некоторые очень тяжелые для меня известия…

— Какие известия? — прервал ее Люсьен, его страсть к сплетням взяла верх над всем остальным.

— О человеке, которого я знаю, — грустно прошептала она. — О человеке, которого я люблю, но, боюсь, навсегда потеряла. — «Нет! — подумала она, выпрямляясь. На лице ее появилось выражение решимости. — В один прекрасный день я отыщу Адама». Она взглянула на Люсьена: — Так мы едем во дворец?

Она набросила на плечи кашемировую шаль и направилась к двери. Люсьен подумал, что он никогда в жизни не видел, чтобы женщина выглядела так прекрасно.

— Берете ли вы, Леттис Уинфред Десмонд, этого мужчину в качестве законного мужа, чтобы…

Пока преподобный Бартоломей Крингал бубнил эти слова, Леттис смотрела через белую подвенечную вуаль на Гораса Белладона, мужчину, которого она чуть не потеряла из-за сестры. Горас Белладон так ужаснулся толков вокруг убийства преподобного Десмонда, что отказался от своей помолвки с Леттис. Убийство породило много сплетен и шума, а заголовки в газетах давались именно смачно-сенсационные, как и предсказывал Стрингер Макдаф: «Убийство на торфяниках!», «Дочь приходского священника убивает своего отца!», «Подозреваемая исчезает, считается, что она покинула Англию!». Вся страна, зачарованная загадочным преступлением, смаковала каждую деталь, и сестры Десмонд притаились за заросшими диким виноградом стенами дома приходского священника в Уайкхем Райз. Это продолжалось до тех пор, пока после похорон отца в склепе Йоркширской церкви церковное начальство не выселило их из дома, чтобы освободить место для семьи преемника преподобного Десмонда. Даже человек с таким черствым сердцем, как Горас Белладон, был тронут ужасным положением Леттис и Минны, которые практически остались без ничего. Он дал Леттис взаймы двести фунтов стерлингов, убедительно просил их приехать и пожить в монастыре, неподалеку от его дома в пригороде Манчестера, пока не уляжется весь этот шум. Леттис и не нуждалась в особых уговорах, она была в отчаянии. Они покинули дом священника, взяв с собой свои немногочисленные вещи, и поехали в Манчестер, вселились в просторную кирпичную виллу, где хозяйничала овдовевшая мать Гораса. Со временем страсть Гораса, мужчины среднего возраста, к прекрасной Леттис вспыхнула снова, и он возобновил свое предложение, которое она тут же приняла, не тратя время попусту.

Но она никогда не простит Лизе то, что чуть не потеряла богатого мистера Белладона.

— Я объявляю вас мужем и женой.

Слезы радости и облегчения наполнили ее глаза, когда она приподняла вуаль и повернулась к своему толстощекому, с бакенбардами жениху, который поцеловал ее. Готическая церковь Святого Стефана была заполнена лишь наполовину бизнесменами Манчестера и их подчеркнуто благочестивыми женами, многие из которых хотели уклониться от этой церемонии, но пришли под нажимом мужей, которые, в конце концов, вели дела с Горасом. Тем более скандал начал утихать.

Когда новобрачные пошли по проходу, а орган заиграл свадебный марш Мендельсона, Леттис, ставшая теперь миссис Горас, поклялась, что когда-нибудь отплатит Лизе за все.

Праздничную атмосферу подчеркивали звуки вальса Штрауса. Когда карета Люсьена въехала на площадь Согласия, Лиза просто ахнула от удовольствия, увидев сады Тюильри, иллюминированные тысячами газовых ламп в белых стеклянных шарах. Фонтаны и бассейны были освещены сотнями цветных огней, а деревья увешаны светящимися шарами и бенгальскими огнями.

— Как в сказке! — воскликнула она.

— Император устроил отличное представление, — согласился Люсьен.

Им пришлось ждать на площади Карусели, потому что уже выстроилась длинная вереница экипажей, из которых выходили утонченно одетые гости перед Павильоном часов, находившимся в центральной части массивного каменного дворца. Наконец дверцу их кареты открыл карлик в зеленой шелковой куртке с белым тюрбаном на голове, и Лиза вышла. За ней последовал Люсьен, который вручил пригласительный билет с изображением короны камергеру короля в ярко-красном плаще. Затем они вошли во дворец, влившись в толпу, медленно поднимавшуюся по большой лестнице с высоким сводчатым потолком. С двух сторон каждой ступеньки стояли отборные гвардейцы из сотни императора. Выглядели они великолепно в своих небесно-голубых мундирах, белых бриджах, черных сапогах, с шишаков шлемов свисали конские гривы, сверкали полированные стальные нагрудники кирасиров.

— Ну разве они не великолепны? — восхитился Люсьен, влюбленно оглядывая гвардейцев. — Знаешь, их выбирают по внешнему виду. Не важно, могут ли они драться, главное — чтобы они были не ниже шести футов ростом.

Люсьен просто не мог оторвать глаз от гвардейцев. Они вошли вместе с другими гостями в Тронный зал, потом прошли в салон Аполлона, затем в салон Консула — все огромные высокие залы, отделанные в стиле барокко: стены сверкали позолотой, под потолком — хрустальные люстры, повсюду — портреты членов императорской семьи. Целый ряд образов семьи императора. Изображения самого императора. Его кузена, грузного принца «Плон-Плон». Принцессы Матильды. И на самом видном месте портрет Евгении работы художника Винтерхолтера. Но, несмотря на блеск и очарование вечера, Лизу неотступно преследовала одна мысль: Адам и ее ребенок.

В огромном зале Маршалов Джек Кавана с изумлением глазел на позолоченные кариатиды, поддерживающие изысканно украшенный плафон, и на портреты маршалов Наполеона I. Мысленно он сравнивал эти дворцовые излишества с более скромными залами Белого дома в своей республике, где он раза два обедал. Джек решил про себя, что французский дворец ему нравится больше. Как рабовладелец-южанин, делавший большие взносы в пользу Демократической партии, Джек все больше разочаровывался Вашингтоном. Проклятые аболиционисты с каждым днем захватывали все больше власти.

Но он сразу же забыл об американской политике, когда заметил сияющую блондинку в бледно-голубом платье с тускло-розовым шифоном, волочившимся по полу, которая вошла в зал под руку с невысоким кудрявым мужчиной.

— Бог мой, — воскликнул он, — это самая красивая женщина из всех, кого я видел!

— Это — мисс Маркхэм, — пояснил доктор Эванс, подошедший к Джеку. Американский дантист был старомодным мужчиной с бородой. — Английская манекенщица. Император сходит с ума по ней.

— Она его любовница? — спросил Джек, взгляд которого просто прилип к Лизе.

— О, нет. Во всяком случае, пока что нет. Делорм, маленький мужичишка рядом с ней, не хочет, чтобы на него разозлилась императрица. А у Евгении вспыльчивый характер. Хочешь познакомиться с ней?

— С мисс Маркхэм? Конечно!

Доктор Эванс провел Джека сквозь толпу к Лизе и Люсьену, которые только что взяли бокалы с шампанским у проходившего мимо официанта. После представлений Джек пригласил Лизу на вальс — его начал наигрывать оркестр в конце зала. Лиза сразу же согласилась.