Блеск и будни

— Так, значит, вы американец? — вопросительно произнесла она, когда он закружил ее по паркету. — Никогда раньше не встречалась с американцами. Думала, что они ходят в шкурах, как Даниель Бун.

— Ну, — улыбнулся он, — думаю, что мы не такие утонченные, как европейцы, но мы совсем не дикари.

— Из какого же района Америки вы приехали, мистер Кавана?

— Из Виргинии. У меня табачные плантации… Разрешите сказать вам, мисс Маркхэм, что вы самая очаровательная женщина в этом дворце, хотя здесь масса всего очаровательного.

Лиза улыбнулась. Ей показалось, что этот приятный американец со странно звучавшим виргинским акцентом ей почему-то нравится. Ей пришло также в голову, что поскольку любимый ею человек женился на ком-то другом, то ей следует начать поиски нового любимого.

И отца ее ребенку.

Адам проснулся посреди ночи от рыданий. Он сел на своей кровати в комнате, соседней с главной спальней, где задушили его деда. Сквозь высокие окна струился бледный лунный свет. Он увидел свою жену, которая стояла возле окна и смотрела в парк. На ней была ночная рубашка.

— Сибил?

Молчание, если не считать всхлипываний.

— Что такое?

Он соскочил с кровати и подошел к ней. Обнял ее, но она оттолкнула его.

— Иди, ложись в кровать, — сказала она ему.

— Не лягу, пока ты не скажешь, в чем дело. Ты плачешь потому, что я завтра уезжаю в Индию?

Она хохотнула.

— Не льсти себе.

Поднесла носовой платочек к глазам, чтобы вытереть их.

— Ты действительно не можешь поехать со мной, — заметил он, когда она подошла к столу и засветила лампу. — Корабль, на котором я отплываю, низкопробный, поездка на нем может оказаться опасной…

— Я плачу не из-за твоего отъезда в Индию, хотя отъезд всего через неделю после нашей свадьбы представляется мне довольно странным. Да просто проявлением невнимательности к моим чувствам. Люди здорово посмеются надо мной. Уверена, что они скажут: «Лорд Понтефракт так обалдел от своей суженой, что в медовый месяц убегает от нее на край света… один».

— Если они настолько глупы, чтобы говорить это, то и пусть себе. Ты знала, что мне надо ехать в Индию…

— Я же говорю тебе, что дело не в Индии!

— Тогда в чем же?

— Сегодня… вчера и позавчера… ты так крутился на кровати, что разбудил меня. Ты, наверное, видишь дурные сны, Адам. Во всяком случае, ты разговариваешь во сне. И знаешь, что ты произносишь? «Лиза». Без конца повторяешь это имя. Твердишь одно и то же: «Лиза, Лиза, Лиза». Как будто мало того, что ты только и думаешь о ней, когда не спишь. Ты оскорбляешь меня тем, что даже во сне думаешь только о ней.

Адам покраснел.

— Прости, Сибил.

— Ты не отрицаешь этого?

— Нет. Я вижу ее во сне. Я пытаюсь не думать о ней, когда бодрствую, но сны мне неподвластны.

— С моей точки зрения, ничего нет более нудного, чем ревнивая жена, но я не вижу оснований, почему надо постоянно повторять имя одной и той же женщины даже в моей кровати. Я проведу остаток ночи в другой комнате.

— Сибил, я сожалею. Я стараюсь…

— Возможно, когда ты возвратишься из Индии, тебе удастся освободиться от этого наваждения. А пока что, спокойной ночи.

Она взяла лампу и вышла из спальни. Оставшись один, Адам подошел к окну и прислонился к оконному переплету. Сжав кулаки, он зажмурил глаза.

Когда он их раскрыл, в них блестели слезы.

В другой спальне, в соседней комнате, Сибил опять разревелась.

— Значит, вы хотите на мне жениться? — спросила Лиза неделей позже, когда Джек Кавана опустился перед ней на одно колено. Они обедали в шестнадцатом кабинете кафе «Англэ», по словам некоторых, самого лучшего ресторана в мире. Лиза только что съела порцию креветок, приготовленных Адольфом Дуглером, опять же, по мнению некоторых, лучшим поваром в мире.

— Аделаида, драгоценная моя, у меня от тебя просто дух захватывает, — воскликнул Джек, молитвенно сложив на груди руки. Его глаза покраснели от выпитой бутылки «Шато лафит» — в кафе «Англэ» имелся подвал на двести тысяч бутылок, и вино можно было подавать на столы по миниатюрным рельсам. — Думаю, что я влюбился в тебя с первого взгляда. Но эту минувшую неделю… ну, я ни о чем другом не могу думать, как только о тебе. Ты ослепила меня. Пожалуйста, скажи, что станешь моей.

Как ни странно, но она видела, что он говорит это серьезно. Джек безумно влюбился в нее. Его предложение звучало соблазнительно. Человек приятной наружности и богатый, может быть, не совсем отесанный, но ведь и Адам был не из вышколенных. Она встала из-за обильно уставленного блюдами стола, прошла по устланному ковром полу к зеркалу, чтобы взглянуть в него. Она знала, что этот кабинет — один из самых знаменитых в Европе. Шестнадцатый номер в кафе «Англэ» — «le grand Seize»[4], как он был известен в Париже, — нередко становился местом совращения дам. Джек не один раз за прошедшую неделю старался соблазнить ее, но она не сдалась. А теперь ей надо было принимать решение, потому что он скоро должен возвращаться в Америку. Америка для человека, которого разыскивала английская полиция, выглядела вполне привлекательно, хотя мысль о том, чтобы выйти замуж за рабовладельца, вызывала у нее некоторое беспокойство. Однако Джек успокоил ее, сказав, что с рабами «не строг», как он выразился. Джека она не любила, но суровый факт заключался в том, что ее беременность становилась заметной. Она отчаянно нуждалась в отце для своего ребенка, и вот перед ней на одно колено опустился Джек, предлагая безопасность, законность и благосостояние. Лиза решила поступить с ним справедливо, частично открыв ему правду.

Она обернулась к нему:

— Я польщена, что удостоена чести, сэр, услышать ваше предложение. Но перед тем как ответить вам, считаю, что должна рассказать о себе правду. Меня зовут не Аделаида Маркхэм. Я придумала это имя, когда скрылась из своего дома в Англии.

Он медленно поднялся на ноги.

— Почему вы убежали из дома? — спросил он.

— Я обнаружила, что забеременела.

Он моргнул.

— От кого ребенок? — спросил Джек глухим голосом.

— От англичанина, которого, возможно, я никогда в своей жизни больше не увижу.

Она увидела, как он сжал кулаки. На лбу его выступила испарина. Он молчал почти целую минуту. Наконец прошептал:

— Позволите ли вы мне объявить о своем отцовстве?

Она заколебалась, потом ответила:

— Да. Почему бы и нет?

— Сохраните ли вы это в секрете?

— Да.

— Поклянетесь ли вы мне, что у вас никогда не будет другого мужчины, пока я остаюсь вашим мужем?

Она вся напряглась.

— Сэр, хотя я и не невинна, — произнесла она, — но никогда не стану обманывать. Конечно, я буду выполнять свои брачные клятвы.

Он лишь на мгновение проявил нерешительность, но затем кинулся к ней, заключил ее в свои объятия и прижал свои пахнущие вином губы к ее губам в страстном поцелуе. Потом вздернул голову и завопил:

— Яаху! Я-а-ху! Я оторвал себе самую красивую невесту в мире! Ах, радость моя, когда мои друзья дома, в Виргинии, увидят тебя, они позеленеют от зависти, как стручки гороха. Я-а-ху! Это надо отметить шампанским!

Он позвонил в колокольчик.

— Черт побери, — ухмыльнулся он, — не романтическая ли возникла ситуация? — Она заметила, что по мере опьянения его речь становилась все более простонародной. — Ты станешь самой замечательной штучкой во всем Глучестерском графстве! Но постой-ка, я даже не знаю твоего настоящего имени! Я же не смогу жениться на тебе, если не узнаю твоего имени, верно? Как тебя зовут?

— Елизавета Десмонд.

— Елизавета… Мне нравится это имя.

— Друзья зовут меня просто Лиза.

— Лиза, — он слегка вздохнул. — Послушай, любовь моя, это имя мне кажется самым прекрасным из всех, которые я когда-либо слышал. Самое красивое имя в мире. Я-а-ху!

4

Большой шестнадцатый (фр.).