Страница 51 из 88
возвратиться. Господин не остался впоследствии в долгу: темная эта личность, действуя во
мраке, приготовила немало горя нашему поэту. .
Мысль о тогдашнем положении простолюдина постоянно мучила Шевченка и нередко
отравляла лучшие минуты.
Тарас Григорьевич из иностранных языков знал один лишь польский и перечитал на нем
много сочинений. Как нарочно в то время я сам прилежно занимался польской литературой
и у меня собралось довольно книг и журналов. В ненастную погоду Шевченко не встает,
бывало, с постели, лежит и читает... К Мицкевичу чувствовал какое-то особенное влечение.
Зная Байрона лишь по нескольким русским переводам, Тарас Григорьевич художническим
чутьем угадывал великость мирового поэта; но, читая великолепные переводы Мицкевича
из Байрона, он приходил всегда в восторг в /109/ особенности от «Доброй ночи» из «Чайльд
Гарольда». Действительно, пьеска эта не уступает подлиннику и вылилась у поэта
гармоническими и симпатичными стихами. Тарас Григорьевич долгое время любил
повторять строфу:
Sam jeden błądząc po świecie szerokim
Pędzę życie tułaczę,
Czegoż mam płakać, za kim i po kim,
Kiedy nikt mnie nie płacze? 1
Несколько раз принимался он переводить лирические пьесы Мицкевича, но никогда не
оканчивал и разрывал на мелкие куски, чтобы и памяти не осталось. Иные стихи выходили
чрезвычайно удачно, но чуть какой-нибудь казался тяжелым или неверным, Шевченко
бросал и уничтожал все предыдущие строфы.
— Мабуть, сама доля не хоче, — говаривал он, — щоб я перекладав лядські пісні.
В 1844 г. расстались мы надолго. Случай увлек меня на Кавказ и Закавказье, где
величественная природа и совершенно незнакомый край с его диким населением поглотили
все мое внимание. Я не имел вестей о Шевченко, но везде, где находил несколько
украинцев, в кругу ли чиновников или в каком-нибудь полку, везде встречал я истрепанные
экземпляры «Кобзаря» и «Гайдамак» и полное, искреннее сочувствие их автору.
106
По возвращении на родину я встретился с Тарасом Григорьевичем в уездном своем
городе, чрез который он проезжал из Миргорода, где сошелся с Лукьяновичем. Шевченко
хлопотал о подорожной, и как время было после полудня и все городские власти спали по
обычаю после обеда, то и не представлялось возможности исполнить его желание.
Получение подорожной действительно у нас обставлено весьма стеснительными формами
для проезжего. Я предложил Шевченку заехать ко мне, погостить день-другой, а потом
обещал доставить его куда надобно. Он спешил к Закревскому, но тотчас же принял мое
предложение, и мы отправились в Исковцы. Тарас Григорьевич рассказал мне, что
сблизился с Виктором Алексеевичем, который не сложил еще с себя звания старшины
общества мочеморд и подвизался в нем с успехом во славу Бахуса. При этом он сообщил
мне множество анекдотов. В два дня Тарас Григорьевич прочел мне несколько своих
сочинений. Дивные вещи были у Шевченко. Из больших в особенности замечательны
«Иоанн Гус», поэма, и мистерия без заглавия. В первой он возвысился, по моему мнению,
до своего апогея, во второй, уступавшей «Гусу» по содержанию, он рассыпал множество
цветов чистой украинской поэзии...
Шевченко рассказывал мне, что прочел все источники о гуситах и эпохе, им
предшествовавшей, какие только можно было достать, а чтобы не наделать промахов против
народности — не оставлял в покое ни одного чеха, встречавшегося в Киеве или других
местах, у которых расспрашивал топографические и этнографические подробности.
1 Скитаясь в одиночестве по миру бескрайнему, влача жизнь изгнанника, — отчего же мне плакать, о
ком и по кому, если никто не плачет по мне?
Считаю обязанностью упомянуть об одном обстоятельстве, которое освещает с
чрезвычайно важной стороны личность Шевченко. /110/ Напечатано было его русское
стихотворение «Тризна». Он нашел его у меня и засмеялся своим симпатичным смехом.
— Ти читав? — спросил он и на утвердительный мой ответ прибавил: — От треба було
вискочить як Пилип з конопель. Чому не писать, коли сверблять руки, а друкувать не
годилось.
— Говоря правду, ты лучше пишешь по-нашему.
— От спасибо А дехто хотів одурить мене, зачепить, знаєш, авторське самолюбіє, так я
ж і сам бачу. Швець знай своє шевство, а у кравецтво не мішайся, — прибавил он с
улыбкою.
Бросив книгу, он улегся на кровать.
— Нехай йому цур! Ось сядь лиш та розкажи мені про Кавказ і про черкесів.
Долго мы беседовали о горцах; его все занимало, он расспрашивал о малейших
подробностях тамошнего быта. Потом мы мечтали о поездке по Днепру в дубе на
Запорожье, потом до Лимана поискать остатков старины, исчезающих уже от
исследователей; но как у нас у обоих не хватало средств, то мы и откладывали это до более
благоприятного времени.
Зимой мы съехались у Закревских. Шевченко был у них как свой и с удовольствием
проживал в их гостеприимном доме. Иногда съезжались к Виктору Алексеевичу некоторые
поклонники Бахуса и совершались знаменитые празднества. Но Тарас Григорьевич любил и
женское общество, нередко просиживал в гостиной у хозяйки в дружеском кружке, весело
болтая, слушая музыку или звучным своим голосом распевая заунывные украинские песни.
Никакие тогда усилия поклонников Бахуса не в состоянии были его отнять у нас, и
кончалось тем, что Виктор Алексеевич с товарищами приходил из флигеля и все вместе мы
просиживали далеко за полночь. Однажды мы собрались к родным Закревских, верст за
десять. Время прошло незаметно. Мария Алексеевна превосходно играла Шопена, София
107
Алексеевна рассказывала занимательные эпизоды из прежнего быта украинских панов.
Тарас Григорьевич был весел и разговорчив. Давно уже повечерело, мы начали собираться в
обратный путь. Горничная объявила, что расходилась метель. По обычаю нас начали
удерживать, но молодые спутницы наши решились ехать, тем более, что дорога знакомая,
лошади отличные, да и метель, по-видимому, не могла в час времени разыграться до такой
степени, чтобы уничтожить след. Призвали кучера, и тот с своей стороны ободрил и сказал,
что в случае необходимости он не пожалеет лошадей и доставит нас в полчаса на место.
Виктор Алексеевич тотчас же сделал свое распоряжение. Он попросил бутылку рому и
предложил Тарасу Григорьевичу распить ее на всякий случай: во-первых, для сохранения
подолее теплоты, если бы пришлось сбиться с дороги, во-вторых, с целью поскорее уснуть
и не чувствовать никаких неприятностей. Но Шевченко не внял убеждениям приятеля и не
исполнил его желания. Тогда Виктор Алексеевич, осушив ром во славу Бахуса, завалился в
свою кибитку и пожелал всем нам покойной ночи. Мы разместились в санях с барынями и
выехали за ворота. Разыгрывалась степная метель, не та, которая, осыпая снегом сверху,
залепляет глаза, но не шибко заметает дорогу, а самая страшная, низовая, которая, вырывая
снег с земли, крутит его в воздухе и с визгом и каким-то воем носится над обширной
степью. Через несколько минут мы уже не видели огней усадь-/111/бы. Лошади сперва
бежали бодро, но скоро кучер известил, что мы сбились с дороги, и когда мы раздумали
поворотить назад, то никто не знал, какое принять направление. Мороз крепчал, ветер
изменялся беспрерывно. Дамы немного трухнули, тем более, что в это время по степям
обыкновенно рыскают стаи волков, а несколько дней назад, как нарочно, мы провели вечер в
рассказах о подобных приключениях. Делать было нечего; решились пуститься на волю
судьбы с надеждой, что прибьемся куда-нибудь, если не заберем вправо от почтовой
Киевской дороги. Кучер наш ехал небольшой рысью; Виктор Алексеевич, уснувший в своей