Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Тут надо пояснить ещё один момент. Ярче всего этот пласт восприятия мог проявиться и проявлялся лишь у носителей светского сознания, отошедшего от христи­анского понимания историософских основ Руси-России и русскости. Для московских книжников и политиков, для современников восстания Хмельницкого вопрос о том, что такое Русь Великая и Русь Малая, был ясен. Точно так же он не требовал пояснений для малорусского духовен­ства и людей православной, церковной культуры (скажем, тех же паломников). Для них эта идущая от предков «па­радигма единства» и православное понимание русскости были определяющими, озвученными в церковной тради­ции, в летописной и антиуниатской полемической литера­туре, «Синопсисе» И. Гизеля, и пропущенными в том числе через собственный опыт.

Конечно, они не могли не видеть тех различий, которые имели место в быту, этнографическом облике, социально­-политических традициях друг друга, в народной речи (хотя эталоном и основой языка культуры был общий церковно-славянский язык). Именно поэтому обеими сто­ронами ощущалась грань между этими — очень близки­ми, но всё же немного разными общностями. Но тот самый первый пласт, глубинный образ друг друга как «тоже Руси» определял их сознание и видение друг друга.

Показательны хотя бы записки того же Герасима Ско­пина. Он фиксирует некоторые особенности церковной службы, принятые у малороссийского духовенства, видит архитектуру храмов Украины; отмечает, в каком населён­ном пункте живут малороссы или, как в городке Суджа, на­селение, смешанное с великорусским (или где появляются евреи). Но точно так же он обращает внимание и на разли­чия, которые имелись между собственно великорусскими областями (например, в женской одежде или используемых мерах длины)[63]. Для православного паломника эти разли­чия любопытны, но не существенны перед тем, что виделось ему главным. А из бытовых моментов для него были важнее не нюансы произношения того или иного, и так вполне по­нятного, слова, а то, что отношение к богомольцам у велико­россов и малороссов одинаково доброе и гостеприимное.

Светские взгляды на те же проблемы — что со стороны ка­зачьей верхушки, в немалой степени воспринявшей польские по своему происхождению социально-политические мифы и стереотипы, что со стороны секуляризированного россий­ского общества, заимствовавшего европейские идеологии на­прямую из Западной Европы, минуя посредника в лице Поль­ши, утратили эту изначальную очевидность и вынуждены были её заново изобретать на основе уже новых концепций.

Глава III

Путешествия: зрительное постижение пространства

Таким образом, целый комплекс причин и привлёк в конце XVIII века к Малороссии пристальное внимание российского общества. Одним их первых, кто это сделал, были русские путешественники, следовавшие через Мало­россию транзитом — дальше на юг, в Новороссию и Крым или же специально посещавшие бывшую Гетманщину и правобережные земли. Были среди них «командировоч­ные», ехавшие по делам военной или гражданской служ­бы, были и те, кто отправлялся в путь из научного или ту­ристического интереса. Но все они обращали внимание на географическое положение, народный быт, природу тех местностей, где бывали, и записывали свои впечатления. Записки издавали, их читали — так и складывался коллек­тивный образ региона.

Одной из причин роста популярности и самих путе­шествий, и такого жанра, как литература путешествий, была тогдашняя европейская мода на «открытие» неизве­данных земель и описание реальных или вымышленных странствий в экзотические края, причём не обязатель­но заморские. Скажем, для путешественника из Англии или Центральной Европы такой экзотической страной была Италия, а в начале XIX века к ней прибавилась и Греция. В этих землях (географических наследниках античности) европейцы хотели отыскать колыбель своей цивилизации — так же, как и в случае с «новой» Россией, преимущественно не христианскую, а античную. С той, правда, разницей, что, в отличие от России, Западная Ев­ропа действительно одним из своих корней имела языче­скую античность.

Больше того. В соответствии с наследием эпохи Воз­рождения и долгое время господствовавшей в европейской культуре эстетикой классицизма, история тоже ассоции­ровалась именно с античностью, с греческими и римски­ми культурными образцами и гражданскими идеалами. По мере того как классицизм отходил в прошлое, меня­лось и отношение к истории (особенно её возвышенно­-героической составляющей), перестававшей считаться лишь уделом древних. Так же, как стали меняться и эстети­ческие нормы и образцы в культуре.

Особую популярность литературе путешествий прида­ли новые европейские интеллектуально-эстетические на­правления: плавно перетекавшие друг в друга сентимента­лизм, предромантизм и романтизм с их интересом ко всему необычному, нетривиальному, отсылающему не к знанию, а к личному опыту и чувству, с их поиском идеала вне совре­менного цивилизованного общества. Романтизм, зародыши которого имелись уже в некоторых идеях эпохи Просвеще­ния (в частности, у Ш. Монтескье), стал реакцией на ужа­сы Французской революции и войн конца XVIII — начала XIX века, порождённых рационалистическими теориями предыдущей эпохи, реакцией оттеснённого на второй план чувства на культ разума, реакцией традиции на элитаризм, «восстанием» духа свободы против утилитаризма.

Одним из проявлений этих течений и особенно роман­тизма стал интерес к народу. Но «народу» не как важней­шему элементу социально-политических доктрин эпохи Просвещения, носителю суверенитета и власти. А народу, взятому, прежде всего, как этнографический коллектив: с «народной культурой», песнями, обычаями, одеждой, характером и душой, народу как первооснове культу­ры, детству человечества. Естественно, что такой «народ» было проще отыскать там, где было меньше цивилизации с её передовым социальным опытом, суетой и конфликта­ми, в неспешно живущих, как бы застывших в прошлом окраинах — тех же Италии и Греции. Чуть позже «народ» и его культуру стали «замечать» не только в прошлом, но и в настоящем, и не только в чужих, но и в своих краях, где для этнографов и фольклористов открылись богатства не меньшие. И в том числе в России. «Предания русские ничуть не уступают в фантастической поэзии преданиям ирландским и германским» (служившим тогда эталоном народности и народного искусства), — замечал по этому поводу Александр Пушкин[64].

Увлечение «народом» привело даже к изменениям в ев­ропейской социальной психологии: в XIX веке чем дальше, тем больше под ним стали понимать только простонаро­дье, тогда как раньше народом или нацией, напротив, счи­тались лишь привилегированные и образованные слои. На последние же теперь начинали смотреть как на соци­альные группы, утратившие в ходе общеевропейской кос­мополитической нивелировки связь с народной культурой и растерявшие народные черты.

Россия не осталась в стороне от веяния времени и тоже «от­дала дань» и античности, и романтическому восприятию Ита­лии как «земле поэзии» и «отчизне вдохновенья». О ней писа­ли стихи многие, в том числе В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, Д. В. Веневитинов и даже, как полагают, сам Гоголь (причём сделал он это задолго до того, как впервые увидел Италию):

Следуя интеллектуальной моде, в поисках такого же уголка российская образованная публика обратила взо­ры к Малороссии. В ней она увидела свою «экзотическую страну», подобие «музыкальной и красочной Италии» с чудесной природой, «пастушкам и», открытыми людь­ми и простыми нравами. Конечно, все путешествующие обращали внимание на её географические особенности как южного края, страны необозримых лугов, плодонос­ной природы, изобилующих хлебом пространных нив. «Цветущие сады плодоносной Украины, живописные бе­рега Днепра, Псла и других рек Малороссии», — так бук­вально двумя штрихами набросал облик этой земли писа­тель и журналист начала XIX века О. М. Сомов[66]. Был он не путешественником, а уроженцем Украины, но для ил­люстрации того коллективного образа Малороссии, кото­рый вырабатывало русское общество, его слова подходят как нельзя кстати.

63

Скопин Г. А. Дневная записка пешеходца — саратовского церковни­ка из Саратова до Киева по разным городам и сёлам. Бытие в Киеве и обратно из Киева до Саратова // Православный паломник. № 11. С. 47; № 12. С. 55.

64

Цит. по: Манн Ю. В. Гоголь. Труды и дни: 1809-1845. С. 223.

65

Анонимное стихотворение «Италия» было опубликовано в 1829 году в журнале «Сын Отечества и Северный архив» (Т. 2, № 12). Как полагают авторитетные исследователи-гоголеведы, это мог быть фраг­мент из его раннего стихотворного произведения «Ганц Кюхельгартен». См.: Манн Ю. В. Указ. соч. С. 154, 356.

66

Сомов О. О романтической поэзии. Статья III. С. 135.