Страница 71 из 78
Как выяснилось впоследствии, он обещал место аспиранта другому, который проиграл Сереже на приемных экзаменах — мой сын сразу сдал кандидатские минимумы по всем трем экзаменам.
Донской был где-то под Москвой на спортивных сборах, и Сереже надо было поехать к нему, чтобы подписать план работы.
Поганец оказался тут как тут: «Зачем тебе ехать? Давай я подпишу и дело с концом». Так он стал Сережиным научным руководителем, после чего забраковал выполненную работу и дал Сереже новое задание — делать опыты для своей докторской диссертации.
Тем временем Сережа попал в новый переплет.
Александр Петрович Межиров, известный поэт, как-то по приезде в Тбилиси познакомился с Сережей и одобрил его стихи.
Учась в аспирантуре, сын снимал угол. Время от времени по своим поэтическим делам он бывал у Межирова. У Александра Петровича была дочь Зоя. Сереже дали понять, что девица эта не столь строгих правил, а затем ему был предложен бесплатный кров.
Сообщение об этом повергло меня в смятение. Я со своими кавказскими предрассудками мечтал об иной жене для сына. Но пока телефон раскалялся от моего гнева и увещевания, Зоя забеременела.
Тут Межиров обратился к мужской чести Сережи. Впрочем, по-видимому, беззаботное житье в хорошей квартире сыграло свою роль. Мы с женой Сашей приглашены на свадьбу.
До свадьбы мы пару дней прожили на даче Межирова в Переделкино, и от этого писательского заповедника у меня осталось много впечатлений.
Мы вышли с Александром Петровичем на прогулку.
— Вот дача Пастернака…
— Я его стихи не очень понимаю, ваши мне нравятся больше, — сказал я, — а роман «Доктор Живаго» не произвел на меня большого впечатления. Мне кажется, что вся заслуга Пастернака в том, что он первым, находясь и оставаясь на территории Союза, открыто высказал то, что, собственно, давно было сказано и до него. И Достоевский, и Бердяев предвидели, что русская интеллигенция будет способствовать революции. Так и случилось — интеллигенты сначала приветствовали ее, а затем были унижены и уничтожены разбуженной ими стихией. Все это, к сожалению, мне известно не понаслышке. Кроме того, я поклонник Гоголя и Салтыкова-Щедрина. А Пастернак-прозаик, мне кажется, стоит где-то на уровне Эренбурга.
— Что вы говорите! — как обычно слегка заикаясь, сказал Межиров. — Одно его стихотворение стоит всей моей поэзии! — и тут стал читать, уже не заикаясь, стихи Пастернака.
Стихи произвели на меня очень большое впечатление. А Межиров читал стихотворение за стихотворением, пока мы через поле шли к могиле бывшего хозяина дачи.
На обратном пути мы встретили Евтушенко, шедшего с футбольной тренировки. Я тогда зачитывался его смелыми, обличительными стихами и мечтал пожать руку почитаемого поэта. Моя мечта осуществилась самым будничным образом. На пороге одного из дачных домиков мне довелось пожать руку и другому прекрасному писателю Фазилю Искандеру. Я много раз перечитывал полные своеобразного юмора описания его абхазского детства.
В Москву поехали на машине Межирова. К нам подсел Яков Козловский, блестящий переводчик Расула Гамзатова. Я сказал ему о том, что люблю стихи Расула:
— Какой это прекрасный образ, — летит журавлиный клин, и в нем поэт замечает просвет и мысленно видит себя среди улетающих птиц!
— Да, — саркастически усмехаясь, ответил Козловский, — в подстрочнике журавль действительно был…
Ответ маститого переводчика заставил меня задуматься. Вся суть его сарказма дошла до меня, когда я сам стал, помогая Сереже, переводить с подстрочника стихи грузинских поэтов.
Вот типичный пример лирического «подарка» поэта-переводчика поэту-автору. Точно — слово в слово — я перевел по подстрочнику стихотворение Мориса Поцхишвили, посвященное им художнику Мартиросу Сарьяну:
Сережа подарил Поцхишвили чудесный поэтический перл:
Мне стало понятно, почему авторы стремятся заполучить переводчиками не версификаторов, а хороших поэтов.
Иной раз в погоне за переводчиками возникали курьезы — авторы раздавали одни и те же подстрочники разным поэтам, и переводы одного и того же стихотворения у этих поэтов настолько разнились друга от друга, что порой бывали опубликованы в одной и той же стихотворной подборке.
Так одно и то же стихотворение Григола Абашидзе абсолютно по-разному перевели Андрей Вознесенский и Игорь Шкляревский, и оба эти перевода были опубликованы в «Литературке» в одной подборке!
Свадьба моего сына и дочери Межирова проходила в «Театральном ресторане». На ней присутствовал весь цвет поэтов-шестидесятников — Евтушенко, Ахмадулина, Винокуров, Слуцкий и много других, которых я сейчас не вспомню. Станислав Куняев был свидетелем со стороны жениха на этой свадьбе. Винокуров в поздравительном тосте сказал, что если молодые сумеют прожить вместе три года, значит, проживут и всю жизнь. На него мы, родители новобрачных, зашикали, но оказалось, что он как в воду глядел…
На другой день после свадьбы к Межирову зашел Евтушенко и пригласил меня на хоккейный матч с канадцами — тогда как раз проходили эти знаменитые первые матчи советских «любителей» с канадскими «профессионалами». Женя попросил меня взять с собой плоскую бутылку коньяка и маленький стаканчик. На матче мы немного выпили, и я сказал ему:
— Ведь вы же за рулем?
— Это не имеет значения, — ответил Евгений Александрович.
В Ледовом дворце спорта в Лужниках мы сидели довольно высоко. Отдельной группой, человек, наверное, двести, недалеко от нас сидели канадские болельщики. Все они были в высоких красных цилиндрах, разрисованных золотыми кленовыми листьями. Они размахивали национальными флагами, кричали, пели, гудели в трубы — «болели» очень активно.
Я считал, что канадцы выиграют. Женя болел за наших. Мы с ним поспорили на пять рублей.
Шумели только канадцы. Наших болельщиков в переполненном зале было не слышно — билеты на это престижное зрелище были распределены только среди аппаратчиков. Было удивительно — сотня-другая канадцев на всю арену подбадривала своих игроков, наша же «элитарная» публика хранила гордое, спесивое молчание.
Евгений Александрович налил себе стаканчик коньяку, выпил, потом предложил соседу — тот отказался. Так мы с ним выпили по два-три малюсеньких шкалика. После чего Женя сказал мне: «Завтра вся Москва будет говорить, что Евтушенко на матче с канадцами вдрызг напился». Хотя было совершенно очевидно, что никто из сидящих вокруг нас зрителей не узнал популярнейшего поэта Советского Союза.
У Евгения Александровича внешность заурядная, и он, как мне показалось, с таким вожделением смотрел на красные цилиндры канадцев, что с удовольствием нацепил бы в тот вечер такой же себе на голову. Может быть, он и выпил для того, чтобы остановивший его милиционер, узнав, отпустил бы с богом, взяв под козырек.
Наши проиграли. Евгений Александрович забыл отдать мне пятерку и даже не подвез до метро.
Много лет спустя, навестив внучку Анну, я прохаживался с Межировым вечером по Переделкино, встретил Евтушенко с его новой женой англичанкой. Я напомнил о долге, и он тут же вручил мне мою пятерку. Так что мы квиты.
Однако вернемся к прохиндею — к Сережиному научному руководителю. С его помощью диссертация стала толще на сто страниц, то есть именно на столько, насколько требовалось теперь ее сократить. Я предлагал выбросить все, что было сделано за три года топтания на месте.