Страница 136 из 162
Вот и попытаемся понять загадку непостижимой терпимости к Лимонову, особенно невероятной на фоне нашей общей нетерпимости. И у меня только один ответ на этот вопрос.
«Литература возвращается домой, – пишет Андрей Дементьев, перечисляя имена писателей-эмигрантов, посетивших „Юность“, среди которых имя Лимонова. – Читайте их произведения – это, наверное, самое главное в познании незнакомых миров, разлученных злой волей с нашим внутренним миром» («Юность», № 2, 1991).
Кому же хочется быть заодно со «злой волей»?
У нас ведь мода нынче такая: умильно смотреть на эмиграцию, без особого разбора почитая каждого уехавшего пострадавшим в «борьбе с тоталитаризмом». Ну а уж если перед нами настоящий борец – тогда мы почтительнейше выслушиваем любое.
Вот, не угодно ли, – совсем другая картина, но, как ни странно, все из той же, из той же оперы.
Знаменитый диссидент, яркий, стойкий, мужественный человек, впервые после своего сенсационного обмена на генсека чилийской компартии возвращается в Москву. Толпа встречающих в Шереметьеве, фотовспышки, микрофоны, лес протянутых рук. Репортер «Огонька» красочно описывает волнующие моменты встречи, прежде чем подобраться к самой сути дела. Вот она: «Обращаюсь к вам с вопросом, которым здесь встречают каждого эмигранта: что делать».
И Владимир Буковский безжалостно отрезает:
– Бастовать! Вы этот паразитизм бросайте™ Должна забастовать страна!..
– И что произойдет в этом случае? – растерянно спрашивает журналист.
– А что произойдет? У них много танков. Когда они обращены на запад, это страшно. Но Россия большая. Я шутки ради подсчитал, что на один танк здесь приходится 327 км2. Вот и представьте себе танк, застрявший где-нибудь в Тюменских болотах. Много он сделает?
Что тут скажешь?
– А почему вы так боитесь гражданской войны? – с нескрываемым оттенком превосходства прервал как-то мои тревожные сетования один парижский русский. – Свобода требует лишений и жертв.
– Вы готовы приносить жертвы здесь, в Париже, – спросила я, – или вернетесь в Москву?
Увы – многие радикальные призывы, несущиеся с эмигрантской стороны, можно объяснить этой восхитительной готовностью перенести наши лишения и жертвы.
Но о Владимире Буковском никак не скажешь, что он не продемонстрировал своей собственной жизнью готовности к жертве: героическое противостояние режиму, тюрьмы, голодовки, лагеря.
Однако ж героизм, подвижничество – все это способы самореализации личности. Человеческая жертва добровольна. И никто не имеет права требовать жертвы от другого. Танк, застрявший в тюменских болотах, смешная картинка, особенно если рассматривать ее на телеэкране, в новостях Би-би-си… А если танк застрял под окном твоего дома?
Знакомая журналистка пытала меня после встречи с Буковским: ну как относиться к этим героическим личностям, когда они несут вздор? «Так у него все это легко, размашисто, просто, – жаловалась она. – Рубит сплеча и совершенно не понимает, что происходит в стране. Теряют они чувство реальности за бугром, что ли… И возразить неудобно.
А почему, собственно, неудобно? Вот так прямо взять и сказать: восхищены, мол, вашим героизмом, что же до нынешних рекомендаций, то они, простите, нелепы.
Вы утверждаете, что если не будет всеобщей забастовки, то к зиме будет голод. Это, может, из Кембриджа кажется, что как только все заводы остановятся, так с неба булки посыплются. Но мы-то – отсюда – прекрасно видим, что это не скачок в «царство свободы», а шаг в сторону разрухи и хаоса, эпидемий и голода. И с помощью всеобщей забастовки не предотвратить гражданскую войну – но ускорить.
Что ж журналистка? Повздыхала, согласилась со мной – и, разумеется, промолчала. Демократическая пресса осветила пребывание Буковского в стране, взметнув в воздух положенное число чепчиков, – хотя множество трезвых умов давно уже поняли: если кого нам и следует бояться, так это «пламенных революционеров», обнаруживающих бесстрашие перед танками.
Занятно, что Лимонов в своем необольшевистском романтизме, призывая организовывать комитеты национального спасения для устранения от власти «новой буржуазии», советует принять способ представительства, который называется «прямой демократией». (Попросту говоря, собирай толпу и хватай властъ.) Но ведь и Буковский, казалось бы, известный правозащитник, тоже призывает не на право опереться. И загадочная близость необольшевистского романтизма и романтизма антикоммунистического, их презрение к реформизму, к праву, к постепенности, их готовность апеллировать к толпе – заставляют задуматься о какой-то странной закономерности.
«Я только боюсь союза неонацистов с ультралевыми. Об этом возможном союзе я писал еще в 1982 году. Ни одна немецкая газета не напечатала», – запомнилась мне фраза Фридриха Горенштейна, попавшаяся на глаза еще в августе прошлого года со страниц «Огонька» (№ 35). Я отметила ее тогда, подумав, что, видимо, есть общие закономерности и одинаковые рифы у стран, выходящих из тоталитаризма. Не зря и мне часто кажется, что «Демократический союз» и «Память» – явления одного порядка.
«Память» мы, впрочем, всенародно заклеймили, после чего либеральная пресса потеряла к ней всякий интерес – выяснилось к тому же, что течение никого не представляет. «Демсоюз» с его тоскливой радикальной фразеологией и истеричными лидерами, с осточертевшей тактикой «партии нового типа», презирающей всякую парламентскую деятельность, «выборы», «законы», мы всерьез не принимаем. Отечественный радикализм как левого, так и правого толка нас раздражает. К посещающим же страну эмигрантам бросаемся, как к оракулам, с простодущным вопросом: «Что делать?» – а получив озадачивающие ответы, отводим в сторону глаза…
Буковский как личность, конечно, уникален. Но взгляды его – типичные взгляды диссидента, положившего жизнь на то, чтобы сказать «нет» режиму, и по инерции требующего от других кричать это «Нет» в то время, как режим давно уже рухнул и задача состоит в том, чтобы расчищать обломки. Пригодны ли подобные советы? Наконец, добросовестны ли они?
Года два назад в «Литературной России» появилась статья И. Шафаревича «Феномен эмиграции». Недавний диссидент предсказывал разрушительные последствия, к которым может привести массовое возвращение эмигрантов в Россию, опираясь на аналогию, слишком хорошо известную по 1917 году, когда тысячи политэмигрантов после падения царского режима устремились на Родину, чтобы принять участие в активной политической деятельности, и, привыкшие к отрицанию, не смогли предложить ничего позитивного, и в результате взорвали страну. Демократическая печать сочла своим долгом возразить, высказавшись за широкое возвращение книг, идей, людей, строя совсем другие прогнозы. Проверить их, увы, нельзя, ибо предсказание провалилось в главном: никто не вернулся. (Если не считать двух-трех знаменитостей, согласившихся получить московские квартиры, не расставаясь, разумеется, с зарубежным гражданством.)
Иные из нас стали испытывать ощущение некоторого конфуза. Как же так? Не мы ли переживали, как праздник, первые встречи политэмигрантов с оставшимися в метрополии? Не мы ли писали в своих статьях, что культура едина, что разделение искусственно, что эмиграция сохранила нестесненную свободу слова и с опережением поставила ряд вопросов, которые мы ставим – теперь? (Это не ирония – увы – самоцитата.)
Наши аплодисменты слушали благосклонно и даже охотно наезжали за ними, а вот от предложений баллотироваться во всякие там новорожденные парламенты и издавать не там, а здесь независимые газеты и журналы отказывались. Получается, что та злополучная эмиграция, катившая в голодную, разоренную войной Россию, была все-таки идейной эмиграцией. Да, беспочвенная, оппозиционная, не умеющая ценить традицию, не знающая нужд народа, она промитинговала и пробалабокала с февраля по октябрь, более того – толкнула страну к октябрю, не понимая, что сама погибнет в зажженном ею огне. Легко судить сегодня… Но как – не склонить голову? А нынешняя?