Страница 135 из 162
Однако все же предстоящая широкая публикация Солженицына создает новую ситуацию, которую нелегко будет переломить.
«Да ведь вот мой десяток томов… критикуйте, разносите! раздолье!» – негодовал Солженицын на подлую манеру спора, когда вместо осмысления книги вырывают цитату, искажают фразу, отсекают контекст, а то и вовсе приписывают чужое.
Мы прочтем эти десять или сколько там у нас получится томов. В отличие от Запада, соскучившегося читать про историю России, мы не соскучимся: речь о нашей судьбе, не только о прошлой, но и о будущей. Круг подлинных идей Солженицына, явленных в его книгах, неминуемо будет получать все большее распространение. Иные опасаются сегодня, что эти идеи могут укрепить экстремистские тенденции. Напрасно. Именно голос Солженицына, трезвый, примиряющий голос, предлагающий задуматься над мирными выходами для страны, над бесплодием всякой национальной ненависти, над продуктивностью пути медленных и терпеливых реформ, может сыграть благотворную роль в нашем раздираемом социальными и национальными противоречиями обществе.
Но будем помнить все же, что Солженицын не политический лидер, а художник и мыслитель, и круг его идей – вовсе не новый катехизис, цитаты из которого должно прилагать к оценке политической ситуации. Противник всякого рода идеологий, он менее всего годится на роль основателя новой идеологии, закрепощающей волю и мысль человека. Пребывание в русле идей Солженицына никого не порабощает духовно.
Но нам сегодня во всех общественных начинаниях не худо бы попытаться, как предлагает Солженицын, применить к общественной жизни категории индивидуальной этики. «Такой перенос вполне естествен для религиозного взгляда, – пишет Солженицын. – Но и без религиозной опоры такой перенос легко и естественно ожидается. Это очень человечно – применить даже к самым крупным общественным событиям или людским организациям, вплоть до государств и ООН, наши душевные оценки: благородно, подло, смело, трусливо, лицемерно, лживо, жестоко, великодушно, справедливо, несправедливо… И если нечему доброму будет распространиться по обществу, то оно и самоуничтожится или оскотеет от торжества злых инстинктов, куда б там ни показывала стрелка великих экономических законов».
Новый мир, 1990, № 1
КОГДА ПОДНЯЛСЯ ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС
Что сказала бы наша пресса в период острого приступа антисталинизма о публицисте, который взялся бы утверждать, будто с начала горбачевской эры атака на Сталина «была чрезмерной», что надо Сталина оставить в покое и захоронить на национальном кладбище рядом с Иваном Грозным, Петром Великим, Екатериной I и Лениным, что Сталин не был «исключительно кровавым лидером» на фоне таких «безжалостных» политиков, как Гитлер и Муссолини, Черчилль и де Голль? Припечатала бы – «сталинист»? Или вступила в полемику, пытаясь объяснить, что есть разница между ГУЛАГом, строенным для соотечественников Сталиным, и «варварскими бомбардировками» гражданского населения Германии и Японии, осуществленными во время войны Англией и США, между безжалостностью Гитлера и безжалостностью Черчилля?
Что сказала бы наша антимилитаритская пресса, осудившая на своих страницах и танки в Чехословакии, и вторжение в Афганистан, о литераторе, который признается, что у него никогда до 1986 года не возникало никаких возражений против советской внешней политики, и возникли они лишь в эпоху перестройки, когда «советские, как послушные студенты» обещали и эвакуировали свои войска из Афганистана, чем ослабили мощь государства? А мощь эта нужна, чтобы сохранить мир, потому что напряженность в мире создает вовсе не советская манера соваться со своей помощью в горячие точки, а угроза с Запада.
Что сказала бы наша демократическая пресса о писателе, который называет демократию «роскошью для богатых стран», советуя бедным, вроде СССР, обращаться к «старому доброму насилию», и обвиняя при этом интеллигенцию в том, что она тянет советское общество не «вперед, к более прогрессивному общественному строю, но назад, к капитализму»?
Бедного Полозкова, бравых полковиков-депутатов Петрушенко и Алксниса, генералов Родионова и Макашова, высказывающихся в том же духе, хоть и менее отважно, дружно осмеяли и осрамили. А Эдуарду Лимонову все вышеперечисленные сентенции, извлеченные из прошлогодних номеров «Собеседника», не мешают быть гостем и автором «Огонька», «Знамени», «Московских новостей», «Известий», «Юности», «Авроры».
Да ведь политические высказывания Лимонова – не более чем эпатаж, возразят мне, пожалуй. Меняет маски, хочет быть на виду. Вы хоть рассказ в «Юности» откройте: «Мне удалось всучить им себя. Под „им“ я подразумевал „мир“, „общество“, „сосаяти“, – что по-русски звучит как сборище тех, которые сосут…есосов».
Удалось, удалось выпустить книгу, привлечь внимание скандальным саморазоблачением. Эксгибиционизм как литературный прием. Автор, кажется, не слишком уважает этих…есосов? Ну так и обществу не стоит снисходить до Лимонова, и если отмахнулись от него репликой в «Литгазете» да сердитой статьей В. Кондратьева в «Известиях», так и будет.
Это б и верно, да вот беда – как раз Лимонова-то принимают у нас вполне всерьез. То один литератор сетует, что Лимонов замечен и оценен «за рубежом – пора бы оценить и соотечественникам», то другой с одобрением пишет о разрушении им всяческих табу. «Пока проза Лимонова не будет опубликована у нас в стране, мы не можем говорить о полной свободе творчества», – написано в «Авроре». Не больше и не меньше. Да публикуйте на здоровье, только не путайте «разрушение табу» с литературой. Если хотите, культура вообще на табу основана. Бесстрашное описание гениталий любимой женщины – реальной, названной полным именем, или гомосексуального полового акта не становится явлением культуры только от того, что оно нарушает моральный запрет. Скорее такой запрет – естественный рефлекс культуры. Но я, простите, невольно ухожу в критику – привычка.
Речь же здесь не о прозе Лимонова – черт с ней – но о политической публицистике.
Первый вопрос: почему в глазах нашей литературной общественности она существует как бы отдельно от прозы?
Стоило, к примеру, Распутину быть заподозренным либеральной прессой в ретроградстве – так даже к классической «Матере» все охладели. Правый же экстремизм Лимонова не мешает даже появлению на страницах «Знамени» его повести в «стиле позднего соцреализма», как аттестует ее автор.
Значит, не принимают всерьез? Не скажите. Не отличающаяся чувством юмора программа «Время» вряд ли бы анонсировала 7 июня с такой помпой интервью с «русским писателем, живущим в Париже», если бы почитала высказывания этого писателя цирковой буффонадой.
А на следующий день «Международная панорама» донесла до многомиллионного зрителя весь лимоновский набор политических рецептов. В трудные времена, мол, выбирают диктатора, как делали в Риме, в стране надо навести порядок, демократия нужна советской буржуазии, а народу – сильная коллективистская власть. От совета образовывать «комитеты национального спасения» и обращаться к армии для наведения порядка Лимонов, правда, на сей раз удержался – не знаю, добровольно ли, или телевидение поостереглось выпускать столь радикальный призыв в эфир.
Невзорова за литовский репортаж вмиг «отлучили от прогресса», даже «600 секунд» немедленно и дружно оплевали – хотя передача не стала менее динамичной, информативной и профессиональной. А ведь Невзоров не призывал к вооруженному мятежу.
И даже наши ястребы-полковники не решились пропагандировать соблазнительно-простой большевистский проект Лимонова: поднять армию против «советской буржуазии», буржуазной демократии и сепаратизма под лозунгом «одна страна, одна родина, один народ – советский». Всякому находящемуся внутри страны отчетливо видно, что осуществление подобных лозунгов означает не конец хаоса, а начало гражданской войны. Запах крови, отрезвляющий горячие радикальные головы, в Москве, Ленинграде и Риге, видимо, ощутимей, чем в Париже.