Бетанкур

— Строит мосты, — не вдаваясь в лишние подробности, пояснил Бетанкур.

— Нужное дело, — согласился таможенник и уладил последние формальности с документами и личными вещами иностранца, причем дорожный несессер испанца был тщательно обыскан и проверен на наличие двойного дна. Больше всего таможенника интересовала не контрабанда, а книги революционного содержания на французском языке. Бетанкур вез с собой несколько томов английского путешественника Уильяма Кокса, изданных в Женеве. Сначала сочинения этого автора вызвали повышенный интерес у чиновника, но, когда он получил в подарок две увесистые бутылки шамбертэна урожая прошлого века, интерес к книгам тут же иссяк. Однако два дорожных пистолета и часы работы Абрахама Бреге у Бетанкура все же отобрали. Только после этого таможенник отдал команду караульным пропустить экипаж.

— Имеете ли вы рекомендательные письма к кому-нибудь в Санкт-Петербурге? — задал последний вопрос чиновник таможенного ведомства.

— Нет, — уверенно ответил Бетанкур, хотя и имел несколько таких писем. Ещё во Франции русский посланник по-дружески предупредил его, что не нужно быть чересчур откровенным на таможне, а то новые русские знакомые могут попасть под подозрение тайной полиции за связь с французами — Россия стояла на пороге войны.

На вопрос Бетанкура, почему у него конфисковали пистолеты и часы, таможенник ответил, что их он сможет получить обратно, когда решит покинуть Санкт-Петербург и Россию. Но никакой бумаги, удостоверяющей изъятие, Бетанкур не получил. Таможенник, говоривший по-испански, куда-то пропал, а оставшийся не говорил ни по-испански, ни по-французски.

Черно-белый полосатый шлагбаум подняли, и экипаж въехал в город. Надо сказать, что в дороге Бетанкур расстался с двумя кожаными саквояжами с зимней одеждой, купленной в Париже специально для поездки в Россию. Между Копорьем и Петербургом не было ни одной почтовой станции, и, чтобы переночевать или пообедать, нужно было заезжать в частные дома. Крестьяне здесь не только пахали, но и поджидали «заплутавшие» экипажи, чтобы обворовывать их. Остановившись на ночлег на одном постоялом дворе, Бетанкур не досчитался в своем экипаже двух больших, туго набитых саквояжей. Как это произошло — не мог объяснить никто, даже кучер-швед, хорошо знавший эти места.

Бетанкур пересек таможенную заставу рано утром. Город ещё спал, но одинокие дрожки то и дело попадались навстречу. Бетанкур заметил, что шапки всех встречных извозчиков походили на баскский национальный головной убор — шляпу с тонкими полями и плоским колпачком, расширяющимся кверху. А все всадники, и молодые, и старые, носили бороду. Кафтаны русских извозчиков были из синего, темно-зеленого или серого сукна, без воротника, ниспадающие широкими складками, перехваченные в поясе ярким шелковым или шерстяным кушаком. Поравнявшись с экипажем Бетанкура, они кричали: «Дорогу! Дай дорогу, Бога вашу мать!»

«Бога вашу мать» было первым русским выражением, которое запомнил Бетанкур. Потом, уже при строительстве Исаакиевского собора или московского экзерциргауза, он часто использовал его, давая выход своему испанскому темпераменту. А пока путь въехавшего в город экипажа лежал на Миллионную улицу, где для Бетанкура уже несколько дней назад были приготовлены комнаты в доме знаменитого масона армянского происхождения Петра Макаровича Маничарова.

Экипаж свернул к Михайловскому замку и медленно покатил по набережной Фонтанки. Ни Бетанкур, ни сам город ещё не знали, сколько они сделают друг для друга. Испанец с усталым равнодушием взирал на чуждую архитектуру, а город посыпал его мокрым снегом, сразу таявшим под копытами лошадей.

Поначалу архитектура города показалась Бетанкуру похожей на казарму — настолько всё было тихо и размеренно. Ближе к Невской першпективе стали попадаться скачущие галопом офицеры. За окном мелькнуло первое красивое женское личико. Бетанкур оживился и полез в карман за часами, но тут карета чуть не столкнулась с фельдъегерской коляской, и Бетанкур сильно ударился о дверную ручку экипажа. Боль, пронзившая правый локтевой нерв, была столь сильна, что он тут же забыл и про часы, и про женское личико.

Когда боль утихла, рыжий четырехугольный массив угрюмо выплыл навстречу Бетанкуру, но он не успел рассмотреть его. Тогда он ещё не знал, что это был Михайловский замок, где несколько лет назад убили русского царя Павла I. Внимание испанца больше привлек заурядный деревянный мост через Фонтанку: он не мог припомнить, когда в Европе встречал столь ветхое строение, да ещё в центре столичного города. Может быть, такой мост он видел в Бадахосе, родном городе Мануэля Годоя в испанской провинции Эстремадура? «Да нет, — подумал Бетанкур, — тот, пожалуй, был прочнее».

В доме Маничарова Бетанкура встретил управляющий — мсье Пиррон, обрусевший француз, отец которого когда-то отправился в Россию зарабатывать деньги и обучать дворянских детей французской грамматике, да так и не вернулся на родину. Мсье Пиррон, потерявший отца в раннем возрасте, говорил на отвратительном французском языке, но при этом был любезен, ласков и обходителен. Он проводил Бетанкура сначала в верхние апартаменты, а потом в столовую. Пока кучер и прислуга распаковывали чемоданы, усталый Бетанкур принялся завтракать.

Сам Пётр Макарович Маничаров его не встречал, так как ещё не вернулся после очередной карточной игры у князя Юсупова.

Несмотря на ранний час, Бетанкуру подали фаршированную каштанами утку, горячие блины со сметаной и черной икрой. Августин очень удивился. Он не думал, что каштаны употребляют в пищу ещё где-нибудь, кроме Франции и Испании. После французской революции эти съедобные плоды вошли в моду и стали неотъемлемой частью парижской кухни, однако то, что их умеют великолепно готовить и в России, для него оказалось полной неожиданностью. Бетанкур обожал каштаны, он называл их черными трюфелями. Позднее управляющий объяснил Бетанкуру, что в Петербурге половина русской кухни — французская. В доме же армянина Маничарова всё старались делать на французский лад, но, так как сам мсье Пиррон во Франции никогда не был, не всегда получалось удачно.

Как только Бетанкур приступил к трапезе, дом Маничарова заходил ходуном: лакеи забегали, горничные засуетились, истопники принялись рьяно подбрасывать дрова в камины и печи, швейцар, бывший екатерининский драгун, вытянулся по-военному у парадных резных дверей, даже настенные механические часы из золоченой и патинированной бронзы сначала страшно зашипели, а потом громко и мелодично забили.

— А, гниды, — послышался снизу зычный голос хозяина, — стоит дом на полчаса оставить, как всё прахом пошло. Где Федька? Подать сюда шельмеца.

Откуда-то срочно привели заспанного седого мужика в ситцевом исподнем, помощника управляющего.

— Я тебя что просил? — закричал Маничаров, угрожающе застучав тростью по мраморному полу, на котором в шахматном порядке чередовались белые и черные клетки.

— Что? — заспанно, но не испуганно, сверкая ещё крепкими зубами, переспросил Фёдор.

— Свечку за здравие в церкви поставил?

— Поставил.

— Попу денег дал?

— Дал.

— Он Бога просил, чтобы я сегодня ночью в карты не проиграл?

— А я почём знаю? Наверное, просил, я при нём свечку не держал. Если бы вы мне столько денег дали, я бы до самого Бога сам дошёл и всё бы Ему про вас обсказал. Уж мы б с Ним столковались.

— Не богохульствуй, — скидывая с плеч и передавая швейцару шубу на собольем подкладе, процедил сквозь губу выпивший Маничаров. — Руки-ноги отнимутся! Язык отсохнет! Над Богом смеяться грешно.

— А над людьми? — поинтересовался Фёдор.

— А что над людьми? — закатил глаза Маничаров. — Люди — грязь. Только прикажи — бабы новых нарожают. Где Пиррон?

— Иностранца принимает, — пояснил помощник управляющего, пряча в штаны ладонь, когда-то помятую колесом мортиры и оттого всегда скрюченную.

— Какого иностранца? Родственника? Гнать всех дармоедов в шею. Чтобы духу их в моем доме не было.