Путеводная звезда

Васька ничего не замечал: солнце, теплая соленая вода и долгий сон явно притупили волчье чутье вора. Илья довольно долго наблюдал за ним, опираясь рукой о ребристый, покрытый трещинами камень, затем присвистнул.

Васька взвился, как пружина. Узнав Илью, шарахнулся к морю. Его загорелое дочерна лицо исказилось от страха. Илья молчал, не шевелился. Васькины глаза отчаянно заметались по отвесным скалам вокруг, остановились на щели – единственном выходе, который загораживал Илья… и уткнулись в землю. Бежать было некуда. Закрыв глаза, Васька прижался спиной к утесу. Илья смотрел, как дрожат Васькины губы, как сереет его лицо, как бегут по нему капли пота, слушал, как хрипло, тяжело Васька дышит, прижимая руку к груди, словно ему не хватает воздуха. Молчал. Молчал до тех пор, пока Ставраки не выдержал.

– Ловко, сволочь… поймал меня, – сдавленно выговорил он и вдруг сорвался на крик: – Ну что, чего ты ждешь? Вот он я, весь! Убивать будешь? Ну так не тяни, давай, сукин сын! Режь меня!

– Не ори, – спокойно сказал Илья, садясь. Поджал под себя ноги, как в таборе, достал трубку, хлопнул ладонью рядом с собой, предлагая сесть и Ваське. Тот буквально съехал на песок, первым делом взглянул на собственные нож и кнут, но они были за спиной Ильи. Тот перехватил Васькин взгляд, усмехнулся: – Не дотянешься. И не трясись, ничего тебе не будет. Ты откуда?

– Ч-чего?..

– Откуда, спрашиваю?

– С Буджака… – растерянно ответил Васька, во все глаза глядя на Илью. Тот невозмутимо дымил трубкой, смотрел мимо Васьки в темнеющее вечернее море.

– Где живете?

– Я… в Кошпице. Кони… Меняю, продаю…

– Один?

– Она от меня ушла.

– Уже? – Илья недоверчиво взглянул на Ваську. – И месяца не протешились? Да не бойся, не трону я тебя! Не ври! Взаправду, что ли, убежала?

Ставраки отвернулся, сжал кулаки. Помолчав, с трудом выговорил:

– В Кишиневе… какой-то господарь ее увидел. Богатый барин, на своих лошадях к трактиру подъезжал. На другой же день уехала с ним. В его имение.

– А ты что же не держал? Тьфу… Совсем цыгане повыродились. Хотя ты не ром, кажется…

Губы Васьки дрогнули от обиды, но он промолчал. Глядя в землю, хрипло сказал:

– Думаешь, она к тебе вернется? Никогда!

– Я знаю, – отозвался Илья. Выбил трубку, сунул ее за голенище. Васька исподлобья наблюдал за ним. Илья поднялся, стряхнул с себя песок и крошки табака.

– Ну что, парень… Поговорили – и ладно. У меня времени нет, и ты, вижу, торопишься. Будь здоров.

Не оглядываясь, Илья вышел из бухты, прошел мимо каменистой гряды, повернул к лошадям, но дойти до них не успел. За спиной его послышалось пронзительное, злое лошадиное ржание и резкий окрик:

– Морэ!

Илья медленно обернулся. Васька уже сидел верхом на неоседланном вороном – как был без рубахи, с кнутом в руке, черный, злой, весь вытянувшийся на спине жеребца. Налетевший с моря ветер взъерошил его и без того лохматые грязные волосы, растрепал гриву вороного. На оскаленной Васькиной физиономии читалось невероятное презрение.

– Ты сам не цыган, Смоляко! Слышишь – ты не ром! – бешено выкрикнул он, поднимая коня на дыбы. – Ты гаджо! Самый распоследний! Лепешка лошадиная! Хорошо, что она ушла от тебя! Я знаю, она тебе никогда не была нужна! А ко мне она вернется! Душу положу, что вернется! Я для нее все сделаю! И господаря того зарежу! И тебя – если она скажет! А ты…

Он хотел было сказать еще что-то, но не стал. Плюнул на дорогу, гикнул, ударил вороного – и тот с места рванулся в степь. Гнедые, как подхваченные, полетели за ним. Над степью поднялась туча желтой пыли, а когда она улеглась, уже не видно было ни Васьки, ни косяка лошадей. Илья посмотрел вслед едва виднеющемуся облачку, нахмурился, запустил обе руки в волосы. Усмехнулся чему-то и не спеша вернулся на берег моря. Разделся, полез в мелкую, теплую, желтоватую воду, окунулся с головой несколько раз, только сейчас почувствовав, как горит лицо. Гряды клешней закрывали солнце, и Илья во второй раз за сегодняшний день пожалел, что плохо плавает: заплыть бы сейчас подальше в море, взглянуть оттуда на солнце, узнать, сколько времени… Взъерошив мокрыми ладонями волосы, он вышел на песок, неторопливо начал одеваться.

В щель между камнями тянулась красная полоса света. Неожиданно ее заслонила чья-то тень. Взглянув через плечо, Илья увидел Митьку с кислой физиономией.

– Почему ты его не убил? – возмущенно спросил он, когда Илья, поглядывая на солнце, прошел мимо него к дороге. Илья усмехнулся:

– А что, надо было?

– А что – нет?! Чего ради я задницу рвал? – взвился Митька. – Ты что, забыл? Он же у тебя жену увел!

– Угу… – Илья, не отрываясь, смотрел на красный диск солнца, поглаживал по шее буланого, тычущегося ему в плечо. – Моя жена – не твоя забота, чаворо. А за задницу свою не беспокойся – до свадьбы образуется, слово даю.

Митька открыл рот, закрыл, снова открыл, и Илья уже ждал, что мальчишка вот-вот выскажется в духе улетевшего в степь Ставраки. Но Митька все-таки промолчал, хотя и сплюнул презрительно на землю ничуть не хуже Васьки. Вскочил на спину Кочерыжки, свистнул и полетел карьером по дороге к Одессе. Илья проследил за ним взглядом, снова усмехнулся, сам не зная чему. Забрался на буланого и тронул его неспешным шагом.

Не хотелось ему думать ни о чем. Не хотелось, и все. Ни о Маргитке, ни тем более о Ваське. Только сейчас Илья понял, как устал за сегодняшний день, начавшийся в четыре утра. Солнце все ниже и ниже опускалось в дымку горизонта, раскаленная степь остывала, небо становилось зеленоватым, выцветшим, чуть слышно шелестело море за утесами. Тихо, вкрадчиво затрещали цикады, с утесов доносились вскрики чаек. День таял, и над степью зажигались первые, еще чуть заметные звезды. До поселка, до трактира одноглазого Лазаря, до маленькой комнаты с дозревающими на подоконнике помидорами оставалось не больше двух верст.

Неожиданно Илья вспомнил, что поругался с Розой. Хороши, наверное, были они оба: стояли и орали друг на друга на весь базар, народ потешали… Ну, ладно Роза, что за спрос с бабы, а он с какой стати разошелся? И из-за чего? Из-за татар вонючих – тьфу… Да сгори они вместе со своими худоконками, больше лошадей будто взять негде… Вздохнув, Илья начал вспоминать, чего мог наговорить Розе во время скандала на Староконном. Вспомнил он немного, но настроение испортилось. Что ж… на худой конец, выгонит. Ему не привыкать.

Над морем взошла огромная рыжая луна. В ее свете впереди смутно забелели домики поселка. Поежившись от потянувшего с моря ветра, Илья хлопнул по шее буланого, завернул его на едва заметную в сумерках дорогу.

В окне Розы горела керосиновая лампа. Желтый свет падал во двор, где под грецким орехом на рогоже спал Митька. Спал вниз лицом, изредка всхрапывал и даже не шевельнулся, когда проходящий мимо Илья наступил нечаянно ему на руку. Войдя в трактир и толкнув дверь Розиной комнаты, Илья увидел хозяйку, сидящую за столом и штопающую при свете керосинки Митькины штаны. Илья тихо прикрыл за собой дверь, положил у порога кнут и вопросительно взглянул на Розу. Та отодвинула шитье и поднялась из-за стола.

– Есть хочешь? – задала она обычный вопрос, на который после паузы последовало не менее обычное:

– Хочу.

Лампа перекочевала на подоконник. На столе появилась оплетенная красноталом бутылка вина, деревянная миска с помидорами и неизменным арбузом, рыба, хлеб, соленый козий сыр. После длинного дня, в течение которого у него крошки не было во рту, Илье было все равно, что Роза ставит перед ним – лишь бы побольше. Сидя на постели, Роза следила за тем, как из деревянной миски исчезает ее содержимое.

– Не пей ты вина, господи! – устало сказала она, когда рука Ильи потянулась за бутылкой. – Что с него, проклятого, толку, только башка разболится.

– Роза… – удивился он, оглядываясь. Роза встала, подошла сзади, обняла его за плечи – и Илья понял, что Митька не удержал языка за зубами. – Не жалей ты меня! – с досадой сказал он, отворачиваясь к темному окну. – Терпеть не могу.