Казаки

— Козакы в поход йдуть! — сказал Кус и встал.

— И наш казак молодець выходыть. Дай Боже всим им счастлыву дорогу и в своий, и в царскии справи доброго и помысного повоженя!

Он перекрестился. .

— И счастлыво им до дому повернутысь! — произнесла Булавчиха.

У Ганны снова на глазах навернулись слезы, и она прикладывала к глазам рукав своей вышитой сорочки, хотя и желала пересилить себя, казаться спокойною.

— Скильки у сий чарци кропель, стильки лит жыты б твоему сынови, а нашому зятеви, в добрим здоровьи, ни якого лиха не зазнаючи! — сказала Кусиха, обращаясь с чаркою к Молявчихе. .

— А нам бы все служиты таким добрым да милостывым господарям! — произнес наймит.

После обеда все встали развязнее и веселее. Кусиха так расходилась, что пощелкивала пальцами и подскакивала, да несколько раз повторяла, что ей ради такого радостного случая хочется танцевать. Кус тотчас начал было ей вторить. Увлеклась даже понурая Варка Молявчиха и уже не стала, как делала прежде, упираться, когда Кус схватил ее за руку и приглашал танцевать с ним в паре. Кусиха, хлопая в ладоши и подпрыгивая, пела:

Кукурику пивныку, на току,

Чекай мене, дивочко, до року!

Хыба ж бы я розуму не мала, • ,

Щоб я тебе цилый рик чекала ' Хыба ж бы я с розуму изийшла,

Шоб я соби красчото не знайшла!

Остановившись, она закричала:

— Да що се мы танцюем без музыки! — Потом, обратившись к наймиту, проговорила:

— Явтуху! Серденько! Иды поклыч Васыля скрыпныка, да колы можно ще кого-небудь, хоч того дударя, як, пак, ёго ...

— Юрка? — сказал наймит и хотел уходить. Но Кус остановил его рукою, дернувши за полу свитки, и говорил обратившись к жене:

— Ни, ни, жинко, Параско! Сёго не можно.

— Чому не можно? — порывисто спрашивала Кусиха.

— А тому не можно, — сказал Кус: — що владыка не велив. Нам треба ёго слухаты. Не можно, не можно, не дозволю!

— Не дозволыш, так нехай по-твоему буде, — сказала Кусиха: — ты на те господарь, паи в своим доми.

Успокоившись от внезапного порыва к веселости, вся семья уселась снова на лавках, немногопоболтали, потом Молявчиха с дочерью встали, помолились к образам, поблагодарили хозяев за хлеб-соль и собрались домой. Молявчиха, кланяясь в пояс, просила Куса и Кусиху с дочкою к ней на обед на другой день. Кусы обещали. После ухода Молявчихи и Булавчихи, Кус, чувствуя, что голова его от винных паров отяжелела, отправился в садик, подостлал под голову свою свиту, залег спать в курене, сложенном из ветвей под двумя яблонями. Пчелы, вылетая из расставленных по садику ульев, наводили на него сладкую дремоту своим жужжанием. Кусиха забралась отдыхать в чулане, откуда окно выходило только в сени: там летом было прохладно и безопасно от надоедливых мух. Ганна с наймичкою перемыли посуду после обеда, уставили ее на место, подмели хату. Окончивши работу, Ганна ушла в сад и, чтоб не мешать отцу, забилась в противоположный угол садика, села под развесистою липою и там предалась раздумью. Недалеко от ней был тын, огораживавший садик с улицы, и через прогалину в этом тыне смотрели в сад четыре злые глаза, но Ганна их не замечала. Долго сидела таким образом Ганна. Пробегало в ее памяти все ее детство с той минуты, как она стала сознавать свое бытие на свете,

ласки и приголубления родителей и близких, игры с девочками и мальчиками одного с нею возраста; приходили на память песни, которые она слышала и мимо своей воли перенимала; вспомнились первые, неясные ощущения потребности любви, выражавшиеся тем, что ей все вокруг становилось как-то грустным; вспомнила первую встречу с Молявкою, первый разговор с молодцем, о котором она и своим родителям не показала ни малейшею намека, первое его объяснение и ее взаимное признание; которое тогда бросило ее в краску, — его сватовство, согласие родителей, беспредельную радость и довольство, охватившие ее душу, приготовление семьи к свадьбе... все это вспоминать было так сладко и весело! Затем — ее венчание, тотчас за ним разлука! Пришли ей на память ровесницы, уже вышедшие за'муж, — на одной свадьбе она сама была в дружках, на другой в светилках: ее подруги, повенчавшись, были покрыты и стали жить с мужьями! А она? Обвенчалась — и Бог знает покуда будет ходить девкою: не ее воля и не ее жениха! С нею не так, как с другими! Вдруг ей становилось страшно за свою будущность. Что-то темное, тесное, что-то не то колючее, не то жгучее ей представлялось. Ух! И она, пересиливая себя, вскочила и перекрестилась.

Солнце на западе стало склоняться к горе и тени от строений и деревьев удлинялись; в разных местах Чернигова начал показываться над крышами хат дымок, дававший знать, что уже люди начинают топить печи для «вечери». Ганна вспомнила,. что надобно полить цветы в саду, повянувшие от дневного зноя, вышла из сада, вошла в сени, где увидала мать; она только что вышла из чулана и умывала себе заспанное лицо. Ганна отворила дверь в противопот ложную сторону через сени в рабочую избу или поварню, взяла ведра, сказала, что пойдет по воду к Стрижню, и вышла со двора. .

Ряд дворов, между которыми был двор Куса, выходил прямо к высокому берегу реки Стрижня. Против Кусова двора сход к реке был крут, но влево, двора через три, шел . из' города к реке подземный ход, прорытый в юре. Этот, тайник устроен был для того, чтобы, на случай неприятель?-:, ского нашествия, в городе не было недостатка в воде. Главный вход его находился далеко в середине города, но и близко от Кусова двора входила в него боковая лестница ступеней на десять вниз: ей можно было очутиться в тайнике. Этим путем обыкновенно ходили за водою <<дивчата», жившие неподалеку в конце города: можно было таким образом подойти прямо воде, не таскаясь с ведрами на гору.

Туда направилась Ганна с своими ведрами. Но, идя со двора к тайнику, встретила она двух «москалей» и остановилась; она заметила, что это были те головы, что заглядывали в окно, когда она возвратилась из церкви; их тогда удалил от окна ее родитель. Ганну взяло раздумье. — Зачем это они тут слоняются? — думала она. Но москали, бросивши на нее взгляды, по-видимому, равнодушные, no-' шли в противоположную сторону от тайника, мимо Кусова двора, нимало не оглядываясь на нес. — Нет, — подумала Ганна, — я испугалась напрасно. Это люди совестливые; они меня не зацепляют! — Она смело пошла к спуску в тайник, сошла по лестнице и очутилась в темноте: только слабый свет проникал туда с той стороны, куда ей нужно было идти за водою. Вдруг послышались сзади торопливые шаги. Не успела Ганна решить, бежать ли ей вперед или назад, четыре сильные руки схватили Ганну сзади, коромысло с ведра упало, она крикнула, но ее крик потерялся в тайнике. Ей завязали рот и глаза, она не в силах была более ни .крикнуть, ни распознать, где она очутится. Ее потащили, или, лучше сказать, понесли: сама она с испуга не могла уже двигаться. Похитители унесли добычу свою к главному выходу из тайника, находящемуся, как сказано выше, в середине города.

— Где Ганна? — спрашивал Кус у своей жены уже в сумерках: — Где вона?

Кусиха не видала дочери и не знала, где она. Кусиха пошла в черную хату и спрашивала наймичку. Та сказала, что Ганна пошла за водою. '

— Давно? — спросила Кусиха.

— Давненько уже, — сказала наймичка.

— Пора б уже ий вернуться, бо вже темнис на двори.

Кусиха стала недовольна дочерью. Никогда с нею подобного прежде не бывало. Как можно так запаздывать! Верно, думала, встретилась с подругами-дивчатами и заболталась с ними, а может быть, какая из подруг к себе зазвала. Так подумала Кусиха, так сообщила и мужу. Но время шло, Ганна не возвращалась. Наступила уже совср- . шенная^ темнота, ночь была темная, месяц был уже на ущербе, всходил поздно и тогда еще не показывался на -небе. Родители тревожились не на шутку. Вышедши за ворота, отец и мать пошли в разные стороны, и оба кричали: Ганно, Ганно! Но их крик только повторялся какими-то

насмешниками, собравшимися на игрище. Шалуны стали передразнивать кричавших: Ганно, Ганно! — подделываясь под слышанные голоса, и себе кричали: Ганно, Ганна! хотя их не занимало, какую там это Ганну ищут!