Страница 19 из 22
Храпела и двигала холкой.
И нежно топорщилась морда седая
Ресницами извести колкой.
И вспышками магния кроя с балконов
Смертельною известью лица,
В агонии красных огней и вагонов,
В лице изменялась столица.
За окнами люстры коробило тифом,
И бредили окна вокзалом,
И траур не крепом лежал, а кардифом [4]
У топок колонного зала.
4.
Дубовые дровни гремели сугробом,
И люди во тьму уходили,
Они по опилкам прошли перед гробом,
Они об одном говорили.
Один: – Я запомнил знамена у ложа
И черную флейту над пультом,
Я видел, как с глиною борется, лежа
У гроба, измученный скульптор.
Другой: – Как столетье стояла минута,
Проверенной совести проба,
Он был неподвижен, во френче, как будто
Диктующий лозунг из гроба.
И третий: – С мешками у глаз, среди зала —
Седая и руки сухие —
Жена неподвижно дежуря стояла
У тела в ногах, как Россия.
5.
Но я не пришел посмотреть и проститься.
(Минута, навеки и мимо!..)
Бывает, что стужею сердце как птица
Убито у двери любимой.
И падает сердце, легко умирая,
Стремительно, слету, навылет,
В сугроб у десятого дерева с краю
Морозом, игольчатой пылью.
Бывает, что слово становится слепо
И сил не хватает годами
Отцовского лба, как высокого склепа,
Прощаясь, коснуться губами.
Но совесть поступков не забывает
И в каменной памяти пыток,
Поступок становится слепком. Бывает —
Такой непомерный убыток!
1924
Баллада
Шел веку пятый. Мне – восьмой.
Но век перерастал.
И вот моей восьмой весной
Он шире жизни стал.
Он перерос вокзал, да так,
Что даже тот предел,
Где раньше жались шум и шлак,
Однажды поредел.
И за катушками колес,
Поверх вагонных крыш в депо,
Трубу вводивший паровоз
Был назван: «Декапот».
Так машинист его не зря
Назвал, отчаянно вися
С жестяным чайником в руке.
В нем было: копоть, капли, пот,
Шатун в кузнечном кипятке,
В пару вареная заря,
В заре – природа вся.
Но это было только фон,
А в центре фона – он.
Незабываемый вагон
Фуражек и погон.
Вагон хабаровских папах,
Видавших Ляоян,
Где пыльным порохом пропах
Маньчжурский гаолян.
Там ног обрубленных кочан,
Как саранча костляв,
Солдат мучительно качал
На желтых костылях.
Там, изувечен и горбат,
От Чемульпо до наших мест,
Герой раскачивал в набат
Георгиевский крест.
И там, где стыл на полотне
Усопший нос худым хрящом, —
Шинель прикинулась плотней
К убитому плащом.
– Так вот она, война! – И там
Прибавился в ответ
К семи известным мне цветам
Восьмой – защитный цвет.
Он был, как сопки, желт и дик,
Дождем и ветром стерт,
Вдоль стен вагонов стертый крик
Косынками сестер.
Но им окрашенный состав
Так трудно продвигался в тыл,
Что даже тормоза сустав,
Как вывихнутый, ныл,
Что даже черный кочегар
Не смел от боли уголь жечь
И корчился, как кочерга,
Засунутая в печь.
А сколько было их, как он,
У топок и кувалд,
Кто лез с масленкой под вагон,
Кто тормоза ковал!
– Так вот она, война! – Не брань,
Но славы детский лавр,
Она – котлы клепавший Брянск
И Сормов, ливший сплав.
Она – наган в упор ко рту,
Срываемый погон,
Предсмертный выстрел – Порт-Артур!
И стонущий вагон…
Но все ж весна была весной,
И я не все узнал…
Шел веку пятый. Мне – восьмой,
И век перерастал.
1925
Итальянские этюды
1.
…То за холмом по пояс,
То сев на провода,
Преследовала поезд
Отставшая звезда.
Я изнемог от зноя,
Я подносил к губам
Вино недорогое
С водою пополам.
Земля была незрима,
Окутанная мглой,
И веяло из Рима
Полуночной жарой…
2.
…Ты всем другим местам Неаполь предпочла.
На столике букет качался опахалом.
За поездом звезда стремилась, как пчела,
И на букете отдыхала…
…За Римом, на заре, темны и хороши
Крутились пихты – сонные разини —
И циркулировали, как карандаши
В писчебумажном магазине…
…Двугорбая гора лила стеклянный зной,
Она над поездом сернистый дым простерла.
Залива синий нож сверкает кривизной
И подбирается под горло…
1927
Ялта
На толстых сваях поплавок
Стоял по щиколотку в тине.
Прибой барахтался в корзине.
Я молод был и одинок.
Как раз на уровне залива
В стакане колебалось пиво,
И солнце окуналось в нем
Вкрутую сваренным желтком.
В тот день мельчайшие детали
Как в детстве радовали глаз,
От серой чешуи кефали
До мимо проходящей Вас.
Обнявши спутницу за талью,
Роняя маленькую тень,
Вы показались мне деталью,
Украсившею этот день.
Шел, между прочим, пароходик,
Качая чаек, шла вода.
Так тема иногда приходит,
Не возвращаясь никогда.
1930
«Пока любви не больше году…»
Пока любви не больше году,
За крошкой нужен глаз да глаз.
Не потому ли мы природу
Ей в няньки наняли как раз.
У нас дела. У нас свиданья.
Нас нету дома день и ночь.
Природа – опытная няня —
Без нас воспитывает дочь.
Чтоб не сошло с ума от скуки
Дитя, забытое роднёй,
Она берет его на руки
И развлекает болтовней.
Она целует и качает
И ей бормочет целый день:
Вчера был холод, нынче тает.
А завтра вырастет сирень.
– Ах ты, малютка дорогая,
Утри глаза и будь умней.
И книгу древнюю листая,
Картинки объясняет ей.
Но воздух душен. Ей не спится.
И нянька плачет вместе с ней.
И засыпает, и томится,
И видит страшное во сне,
И бредит в темноте незрячей,
Ловя как стебель тонкий луч,
Природой комнаты горячей,
Где двое заперты на ключ.
1930
«Давайте говорить серьезно…»
Давайте говорить серьезно:
Что остается делать нам?