Страница 16 из 22
Уже наполнили полозья
Прохладой сахарной воды.
И в зеркалах салонных дома,
Где дворники в стекло влиты,
От звона воровского лома
Откалываются пласты.
И сруб-ковчег, простые сани
Везут по ростепели лед
Кусками северных сияний
С географических широт.
А вечера еще перечат:
Кто победит и правда чья?
И вновь бубенчики лепечут
На сетках сонного ручья.
1921
Фауст (отрывок)
Надоели доктору студенты,
Надоели шумные пирушки,
Надоели тайные свиданья
И девичьи нежные глаза.
И пошел он с пуделем скитаться
По горам, морям и городам.
По горам кочует вечным жидом,
По морям – летающим Голландцем,
По столицам знатным иностранцем —
И бесценен бесконечный путь.
Много видел он в своих скитаньях,
Много стран чудесных посетил:
Танцевал на свадьбе в Барселоне,
В Индии охотился на тигров,
Увлекался гейшами в Хоккайдо
И новеллу в Риме сочинил.
Год за годом, век за веком те же
Перед ним постылые дороги,
Те же замки, горы и харчевни,
Океаны, реки и моря.
Много это или мало – вечность?
Для обычной жизни это очень мало,
Для волшебной это слишком много,
Но для сердца, проданного черту,
Миг и вечность все равно ничто.
Так и брел, рассеяно скучая,
С палкою дорожной и сумою.
Черный пудель перед ним вертелся,
Лапы клал на грудь его и лаял
Так язвительно и ядовито,
Что язык из пасти извивался,
Как у геральдического льва.
Ах, проклятый пудель-оборо́тень.
Все что видел по дороге доктор —
Океаны, острова и замки,
Города, гостиницы и женщин —
Помнил все, затем, что был бессмертен, —
Но нигде поэта не встречал —
Подлинного гения-поэта.
Лишь однажды доктор улыбнулся,
Встретившись с мечтательным поэтом
На эвксинском диком побережье
В час прибоя среди брызг и скал.
В архалуке. С чубуком вишневым,
На груди скрестивши гордо руки
Он стоял, взволнованный и смуглый,
Прямо в брызги повернув лицо.
– Тысячу сердечных извинений,
Что, не будучи знакомым с вами,
Я прервал уединенье ваше
И осмелился заговорить.
Я скитался много лет по свету,
Но нигде поэта не встречал
Гениального. Не вы ли этот
Неизвестный миру гений?
Как зовут вас?
– Пушкин…
1921
Март
Над ржаною папахою хаты
Васильковое небо цветет.
В нем курчавые ходят ягнята
И разливчивый ветер поет.
И спешит белокурое стадо
Под холодное пенье кнута,
По щетине озябшего сада,
Мимо церкви и мимо креста.
И разлуки печальные слезы
По ресницам Оксаны текут
На платок, где зеленые розы
По пунцовому полю цветут.
1921
Балта
Тесовые крыши и злые собаки.
Весеннее солнце и лень золотая.
У домиков белых кусты и деревья,
И каждое дерево как семисвечник,
Где каждая свечка – зеленая почка,
И каждая почка – зеленое пламя,
И быстрая речка, блестя чешуею,
Бежит за домами по яркому лугу.
А в маленьких окнах – жестянки герани,
Трещат канарейки и рдеют бутоны,
И всё в ожиданье чудесного мая —
От яркого солнца до розовой пыли.
О, светлая прелесть далеких прогулок,
О, нежная жажда уездного счастья,
В какой переулок меня ты заманишь
Для пламенной страсти и тайных свиданий.
1921
«Осыпанные звездами неловко…»
Осыпанные звездами неловко,
Изнемогают в мае тополя.
И душной тростниковою циновкой
Прикинулась под головой земля.
Сверчки ль звенят, иль бьется сердце сухо,
Сквозь душный сон, понять я не могу.
И клонит ночь внимательное ухо,
В траву роняя месяца серьгу.
1921
Подсолнух
В ежовых сотах, семечками полных,
Щитами листьев жесткий стан прикрыв,
Над тыквами цветет король-подсолнух,
Зубцы короны к солнцу обратив.
Там желтою, мохнатою лампадкой
Цветок светился пламенем шмеля,
Ронял пыльцу. И в полдень вонью сладкой
Благоухала черная земля.
Звенел июль ордою золотою,
Раскосая шумела татарва,
И ник, пронзенный вражеской стрелою,
Король-подсолнух, брошенный у рва.
А в августе пылали мальвы-свечи,
И целый день, под звон колоколов,
Вокруг него блистало поле сечи
Татарской медью выбритых голов.
1921
Стансы
•
О чем писать в глухой тиши предместий,
Под крик мальчишек и под свист саней,
Где оседает смуглый снег созвездий
На золотых ресницах фонарей?
И если с каждым часом хорошее
Моя соседка наяву и в снах,
О чем писать, как не о смуглой шее,
Как не о серых девичьих глазах?
•
Ты не пришла. Конец дневным утехам,
Ночь ангелом опять стоит в стекле.
Фонарь подвешен золотым орехом
На лебедином елочном крыле.
Ничто о марте не напоминает,
Но серной спички огонек живой,
Лукавою фиалкой расцветает
В моей руке стеклянно-голубой.
1921
Харьков
«Может быть, я больше не приеду…»
Может быть, я больше не приеду
В этот город деревянных крыш.
Может быть, я больше не увижу
Ни волов с блестящими рогами,
Ни возов, ни глиняной посуды,
Ни пожарной красной каланчи.
Мне не жалко с ними расставаться,
И о них забуду скоро я.
Но одной я ночи не забуду,
Той, когда зеркальным отраженьем
Плыл по звездам полуночный звон,
И когда, счастливый и влюбленный,
Я от гонких строчек отрывался,
Выходил на темный двор под звезды
И, дрожа, произносил: Эсфирь!
1921
«Зима и скверик. Пестрый бок коровий…»
Зима и скверик. Пестрый бок коровий.
Географическая карта. Там
По белизне и пятнам ржавой крови
Кустов и снега пестрые цвета.
Там воронье взлетает, исковеркав
Трезубцами лебяжий пух канав.
И в небе скачет, мчится тройка – церковь,
Звеня по тучам пристяжными глав.
1921
«Разгорался, как серная спичка…»