Страница 15 из 22
Недоступностью воли обманет.
1920
«Подоконник высокий и грубый…»
Подоконник высокий и грубый,
Мой последний земной аналой.
За решеткой фабричные трубы,
И за городом блеск голубой.
Тот же тополь сухой и корявый
За решеткой в железной резьбе.
Те же пыльные, тусклые травы,
Тот же мертвый фонарь на столбе.
Не мечтай! Не надейся! Не думай!
От безделья ходи и кури.
За решеткой в темнице угрюмой —
Ни любви, ни весны, ни зари.
1920
«Раз я во всем и все во мне…»
Я во всем и все во мне.
Толстой «Война и мир»
Раз я во всем и все во мне,
Что для меня кресты решеток —
В моем единственном окне —
Раз я во всем и все во мне.
И нет предела глубине,
А голос сердца прост и кроток:
Что для меня кресты решеток,
Раз я во всем и все во мне.
1920
«Сквозь решетку втянул сквознячок…»
Сквозь решетку втянул сквознячок
Одуванчика легкий пушок,
Невесомый, как тайный намек.
Удивился пушок и сквозной
Над столом закачался звездой,
И повеял прохладой степной.
Но в окно потянул ветерок
За решетку табачный дымок,
А с дымком улетел и пушок.
1920
Сыпной тиф
О, этот день и с моря холод вещий.
Пустое небо, стынь и леденей.
Чем пальцам ног от холода больней,
Тем блеск стекла уверенней и резче.
Деревьев черных сомкнутые клещи
Стоят, обледеневши у корней,
И неподвижны в комнате моей
Как бы из камня сделанные вещи.
За голубыми стеклами балкона
Проносятся пурпурные знамена —
Там рев толпы и баррикады там…
А я лежу забытый и безногий
На каменных ступенях Нотр-Дам —
Смотрю в толпу с бессильною тревогой.
1920
«Всему что есть – нет имени и меры…»
Всему что есть – нет имени и меры.
Я вне себя не мыслю мир никак.
Чем от огня отличен полный мрак?
Чем разнится неверие от веры?
Кто говорит, что грани звездной сферы
Есть вечности и бога верный знак?
Пока мой глаз их отражает – так!
Но мертв зрачок – их нет, они химеры.
Мир – это я. Случайной мерой чувства,
Миражами науки и искусства
Я мерю все глубины бытия.
А нет меня?.. О, сердце, будь холодным,
Будь до конца спокойным и свободным.
Так говорю на грани смерти я.
1920
Дыня
На узкие доли
Персидскую дыню разрезав,
Блестит поневоле
Слезами восторга железо.
Нежнее сафьяна
Шафранная кожица дыни,
И сладостью пьяной
Лежат семена в середине.
Постой и покуда
Душистые доли не трогай,
У полного блюда
Помедли с молитвою строгой.
Настанет же время
Попробовать дивную дыню,
И высушить семя,
И выбросить кожицу свиньям.
1920
Поцелуй
Когда в моей руке, прелестна и легка,
Твоя рука лежит, как гриф поющей скрипки,
Есть в сомкнутых губах настойчивость смычка,
Гудящего пчелой над розою улыбки.
О да, блажен поэт! Но мудрый. Но не тот,
Который высчитал сердечные биенья
И написал в стихах, что поцелуй поет, —
А тот, кто не нашел для страсти выраженья.
1920
«Всю неделю румянцем багряным…»
Всю неделю румянцем багряным
Пламенели холодные зори
И дышало студеным туманом
Заштилевшее Черное море.
Каждым утром по узкой дороге
Мы сбегали к воде, замирая,
И ломила разутые ноги
По колено вода ледяная.
По морщинистой шелковой мели
Мы ходили, качаясь от зыби.
И в стеклянную воду глядели,
Где метались ослепшие рыбы.
Из широкой реки, из Дуная
Шторм загнал их в соленое море,
И ослепли они, и, блуждая,
Погибали в холодном просторе.
Били их рыбаки острогою,
Их мальчишки ловили руками.
И на глянцевых складках прибоя
Рыбья кровь распускалась цветами.
1920
Воспоминание
Садовник поливает сад.
Напор струи свистит, треща,
И брызги радугой летят
С ветвей на камушки хряща.
Сквозь семицветный влажный дым
Непостижимо и светло
Синеет море, и над ним
Белеет паруса крыло.
И золотист вечерний свет,
И влажен жгут тяжелых кос
Той, чьих сандалий детский след
Так свеж на клумбе мокрых роз.
1920
Шторм
Громовым раскатом смеха,
Гулом пушечного эха
Стонет море по обрывам
Однотонным переливом.
В мутной зелени вскипая,
Льется кипень снеговая
И рисует в буйной влаге
Айвазовские зигзаги.
Берег пуст. Купальни смыты.
Только там, где сваи вбиты,
Тянут волны вместе с тиной
Тело мертвого дельфина.
1920
«Пшеничным калачом заплетена коса…»
Пшеничным калачом заплетена коса
Вкруг милой головы моей уездной музы,
В ком сочетается неяркая краса
Крестьянской девушки с холодностью медузы.
С ней зимним вечером вдвоем не скучно нам.
Кудахчет колесо как будто бы наседкой,
И тени быстрых спиц мелькают по углам,
Крылами хлопая под шум и рокот редкий.
О чем нам говорить? Я думаю, куря.
Она придет, глядя, как в окна лепит вьюга.
Все тяжелей дышать, и поздняя заря
Находит нас опять в объятиях друг друга.
1921
Оттепель
1.
Зимы-коровы бок рябой
Раздался и потек.
Гвоздями пляшет под трубой
Стеклянный кипяток.
По лунным кратерам, по льду
В игрушечных горах,
Как великан, скользя, иду
В размокших сапогах.
Блестит чешуйчатый ручей
(На миг свежо ногам!),
И скачет серый воробей
По рыхлым берегам.
И среди пляшущих гвоздей
Гляжу не вверх, а вниз.
А ты, ходящий по воде,
По облакам пройдись!
2.
Еще у женщин поступь козья,
Но ботиков-зверьков следы