Страница 53 из 104
2 Мая. Цветут сады. Пылится ель. День, как вчера, хороший, но похуже — второй сорт.
3 Мая. Еще пооблачнее, еще похуже. Тетерева токовать перестают мало-помалу. Вальдшнепы еще токуют. Ласточки очень заняты гнездами. Ночью дождик небольшой.
Разговаривали:
— А все-таки коммуна очень способствовала сознанию.
— Еще бы! у меня по лености хламу в доме было очень много, и не знаю, чем бы это окончилось, не заведись крысы, стал я уничтожать крыс и очистил дом. Крысы очень способствовали очистке моего дома, как пожар устройству Москвы и коммуна — государству.
Коммуна — это название скелета нашей покойной монархии, это кости государственной власти, по которым нельзя узнать лица; а кости государственной власти — ее принудительная сила, общеобязательная, как смерть. И как смерть противоположна жизни, так и коммуна — свободе; захотели свободу, так вот же вам испытание: коммуна.
Между тем истинная свобода находится по ту сторону такого разделения: раб разделяет чувство свободы и принуждения, монах разделяет женщину на мадонну и проститутку, а рожденный свободным, как рожденный чистым, не знает такого разделения. И только такой человек может создавать нам свободу.
Были в Плоском у Дедкова. Холенков Гаврила Васильевич.
Охота на тетеревей с подвижной будкой. Делается будка из ореховых прутьев, обручи, расставленные на ¼ арш., вся обшивается еловыми лапками. При переходах держатся руками за обручи.
5 Мая. Все блестит после дождя, желто-зеленый дуб, пышные березы, сады в полном расцвете. Кукушка неустанно кукует, до 67 лет жизни обещает. Пушица летит. Подбел цветет на болоте. Жуки жужжат. Комар тронулся всей силой. Отпылилась ель.
Два больших хищника-тетеревятника взвились, играя друг с другом, над Чистиком, один из них, который вел игру и, видимо, самец, был серого цвета, а другой светлого; оба они, поиграв в воздухе, опустились и пропали в мелком осиннике.
С треском вылетела очень близко, видно, с гнезда тетерка и немного подальше от нее черныш.
Потом еще один вылетел черныш и еще ближе, видно, токованье оканчивалось и, теряя первые перья от линьки, тетерева начинают подпускать ближе.
Мы выбрались из кочковатого мелкого леса на клюквенное открытое раздолье Чистика. Каждая кочка была покрыта розовыми цветочками подбела и тут же краснелась перезимовавшая моченая клюква. Совершенно белый сокол то поднимался над кочками, то опускался в них. Всюду в воздухе стонали кроншнепы. Чибис кокетничал в воздухе белой подкладкой своих черных округленных крыльев. Сорвался один дупель, потом другой, третий — высыпка дупелиная. А бекасы уже оттоковались, и только изредка слышался их короткий крик барашком. Перейдя все болото и потом мелкую березовую заросль на канаве, заросшей осокой, мы спугнули цаплю, близехонько от нас, плохо управляя <1 нрзб.> своим раскидистым и плохо налаженным для взлета существом, она наладилась на прямую линию и пошла через лес. В сосновом лесу собака спугнула, кажется, рябчиков, но они на свисток не отзывались.
Перевалив через гриву, мы подошли к речке, узенькой, ржавой, покрытой кувшинками. Далеко не доходя до нее, земля под нами стала качаться, бурчать и вдруг проваливаться иногда на целую ногу, так что себя самого приходилось вытаскивать за ушки сапога. «Тут самое утиное царство!» — сказал я. И не успел сказать, как вылетела кряква и за нею селезень, который свалился от выстрела на ту сторону речки. Минуя Городище, заросшее высоким хвойным лесом, — пристанище волков, мы перешли в Кишкинский мох, потом на Мартыново поле и тут еще согнали одну тетерку с гнезда. Возвращались по дороге лесами, блистающими свежей зеленью.
Сват из Еловки рассказывал, что в их деревню приехали рабочие на американском поезде от Москвы до нас за 3 р. николаевскими, что билет брали прямо в вагоне и что поездов три рода: скорый, курьерский и lux. Видимо, есть зерно правды: не польские ли это поезда?
Семья наша, как и каждая семья, была ячейкой, к которой примыкали семьи родственников, соседей, старинных знакомых. Когда нас разорили и умерла мать, сестра и я переехали в другое место, то, казалось, умерли и все родственники, тетки, двоюродные сестры, племянницы — никаких отношений, все распалось. А страшно, кажется, они все были так близки, так любили, так уважали некоторых из нас. Распалось, потому что отношения были не личные, а домами, через мать, через род — дом наш исчез, и все рухнуло.
Есть люди, которые не могут жить без другого человека и пилят и сосут этого близкого всю жизнь, мучая его и сами тем мучаясь и питаясь мучением своим и своего близкого. Такая была сестра моя Лидия в ее отношениях к матери. А матери было так, что если бы никого не осталось возле нее, она бы сама создала себе восторг жизни, встречая всюду у большинства людей то, что она любила. Ей не нужно было возле себя постоянной стены ближнего, заслоняющей так называемым нравственным людям Божий мир. Ее любимое существо встречалось ей всюду, переходящим от одного человека к другому. Она делала все, что могла, для семьи, для общества с радостью и не могла понять, почему на дне ее радостной чаши жизни, и, кажется, такой здорово-естественной, заслуженной, оставался горький осадок — Лидия. Нет, она не была нравственное существо, потому что основа ее веры была вера в удачу, и успех личный без вреда другому она и считала всей нравственностью. Живым укором ее веры в жизнь была Лидия — неудачница. Смутно где-то в глубине души она чувствовала вину за радость к жизни и страх перед наказанием за это (хотя жила безукоризненно в общежитейском смысле) — и это наказание видела в Лидии и терялась, бессильная, перед ее существом.
Есть такие вопросы для своей жизни, которые, как ни думай, все равно не одумаешь за свою жизнь, и решаются эти вопросы после и другими людьми, каждый человек оставляет после себя как бы наследство, и потомки должны его продолжать. Вот и мать моя лично не могла разрешить вопрос о Лидии, и обе они ушли, не решив ничего. Теперь, думая о своем, я все время обращаюсь к ним, чтобы не вышло нерешенным, как у них.
Любящая рука разрешает мелочи жизни, и это называется женским хозяйством. Выньте это из жизни, останется номер гостиницы и ресторан, клуб.
6–8 Мая. Табак отсырел, пошли перемочки, сегодня воскресенье, с утра все небо плотно — ровно-серо, обложено. Из этого полутумана слышится ку-ку. Прислушаешься, и долетает иногда колокольный звон жизни.
Нашли гнездо кроншнепа с тремя большими (с куриное) яйцами, конусообразными, покрытыми по зеленому коричневыми пятнами.
Ждали все какой-нибудь катастрофы в природе по случаю слишком ранней, дружной и роскошной весны, думали, что суховеем кончится, или засухой, или морозами, а кончилось тем, что начались дожди, и весна закончилась еще роскошнее, чем началась.
10 Мая. Засвистела иволга утром, ночью дергач старается. Ясно, роскошно, роса и труба пастухов.
Ночь на понедельник в Чистике. Земля теплая, душистая, на небе облачно-крепко. На три аршина впереди белеет дорога, облака собрались птицею во все небо, летящей на восток, те крепкие облака, днем плотно-синие, а ночью черные. Черная птица закрывает восток. Отчего же светлеет и светлеет путь? Или рассвет? Вот голова птицы разорвалась и, как луна невидимая, светит преузорный свет. Пахнет сильно березовыми вениками, так тепло, что кустики ночевать просят. По-прежнему дрожит свист кроншнепа, изображает свистом, как брезжит свет. Коростель неустанно старается. Потом взялись кукушки кругом по всему горизонту в лесах. Так много их, будто в кузнице молотками стучат. Бекасы хорошо токовали, куропатки, тетерева.