Страница 21 из 83
Борис появился как раз в тот момент, когда я пыталась ударить незадачливого насильника ногой в живот. Оценив обстановку, Борис спросил у меня:
— Тебе помочь?
— Да, помоги вышвырнуть его отсюда!
— Нет проблем, а ты иди смой кровь и приложи лед к носу, а то распухнет сильно.
Глава 11
МАЧЕХА
— Ты делаешь те же ошибки, что и Аська, — сказал мне с укором Борис, когда я переоделась и привела себя в порядок.
Мы с ним пили на кухне ароматный, только что заваренный Борисом чай. Я сделала несколько глотков — жасминовый. Давно надо было обратить внимание на эту пачку, сиротливо стоявшую в шкафчике.
Посмаковав напиток, я решила наконец ответить на критику:
— Если под ошибкой ты имеешь в виду этого пьяного идиота, то он ошибка природы, а не моя. Он при мне пришел второй раз, причем первый раз его впустила Маринка, не спросив меня, а сегодня я ему открыла только потому, что была уверена, что это ты пришел.
— А глазок в двери, интересно, зачем существует? Все-таки ты слишком беспечна.
Выговор был заслуженный, и я промолчала, шмыгнув распухшим носом. Борис уверял, что уже завтра все пройдет и ничего не будет видно… Мы выпили по чашке чаю со сливочной помадкой с цукатами, съели по персику, и наконец Борис заговорил о деле, из-за которого пришел. Его интересовало, не заключала ли фирма, в которой я тружусь, договора с какой-либо среднеазиатской страной, все равно какого и все равно о чем. Я решила, что неэтично предавать интересы фирмы, образно говоря, кусать руку, кормящую меня, о чем и сказала. Борис возразил, что ничего я не предам, поскольку подробности его не интересуют, только сам факт. Я мысленно перебирала все договоры, которые успела увидеть. Речь в них шла в основном о поставках руды, леса, нефти и немного алюминия, преимущественно одно сырье, и везде фигурировали районы Сибири, никакой Средней Азии. Я ответила отрицательно, выслушав меня, он задумался. Я собралась спросить его, зачем ему эти сведения, но поостереглась. Не стоит лезть в то, что меня не касается, и без того хватает поводов для головной боли. Борис заговорил на нейтральные темы, я его поддержала — рассказала о посещении выставки, но о встрече, происшедшей там, конечно же умолчала. Тема его неожиданно увлекла, он попробовал описать мне работы одного молодого художника, которые случайно открыл для себя давно, но потом сказал, что довольно смешно описывать живопись словами, гораздо лучше увидеть.
— Знаешь, кажется, та выставка еще не закрылась, она небольшая, если хочешь, я зайду за тобой в воскресенье часов в одиннадцать и отведу туда. Лучше бы пойти завтра, но у меня, к сожалению, дела.
Я тотчас согласилась. Уходя, Борис поцеловал меня в щеку совсем легко, едва коснувшись.
Суббота прошла в мелких хозяйственных хлопотах. Вечером я бездельничала, дочитала купленную книгу, посмотрела телевизор, но в основном я морально готовилась к завтрашней встрече. Борис не на шутку волновал меня, и это тревожило. Я боялась усугубить и без того непрочное свое положение в этом мире, где я никто, где у меня даже имени нет, уж мне ли влюбляться?
Борис был точен и пришел без пяти одиннадцать, я встретила его во всеоружии. На мне было тонкое обтягивающее платье золотисто-бронзового цвета, оно все переливалось, ткань была почти невесомой. Платье было довольно открытым, но не настолько, чтобы в нем нельзя было появляться в дневное время. Я обула босоножки на высоком каблуке и слегка подкрасилась. Борис окинул меня внимательным взглядом, но не сделал никакого комплимента, даже не улыбнулся, а, наоборот, отвернулся. И тут меня осенило: ведь это Аськино платье! Наверняка он его видел на ней. Ну и дура же я, так опростоволоситься! А еще хотела впечатление произвести. Я затопталась на месте, не зная, что делать, и испытывая сильное желание сорвать с себя это платье, оно уже жгло мне кожу, словно отравленная шкура Несса. По-прежнему не глядя на меня, Борис сказал:
— Ты, кажется, готова. Пойдем?
Я подумала, что менять платье теперь было бы совсем глупо, с подавленным вздохом взяла свою сумочку, и мы вышли. Настроение было испорчено, ничего хорошего от сегодняшнего дня я уже не ждала. Мы сели в красную «мазду» Бориса и поехали. Дорогой молчали, я уже больше не ругала себя за оплошность, но и говорить не хотелось, а он, видимо, вспоминал Аську. Галерея состояла из анфилады небольших комнат с невысокими потолками, но душно не было. Обещанные картины стоили того, чтобы их увидеть. Изображенное на них казалось странноватым, но только на первый взгляд. Чем больше я вглядывалась в них, тем яснее видела за тревожными, мятущимися штрихами и мазками красок, как тоскует и стремится к свету душа художника. Точно эта душа знает, что сколько потоков низменных страстей ни проносилось над ней, светлый берег радости обязательно будет, он и сейчас уже кое-где проглядывает, то светлым мазком, то сломанным, но таким прекрасным цветком. А на последней картине за спинами явно ссорящихся на уродливо-гротескной городской улице мужчины и женщины был виден луг. На этом лугу ребенок, вроде бы девочка, с венком на голове из желтых, белых и голубых цветов держала на раскрытой ладони очень яркую бабочку. Увидев эту картину, я подумала: вот он, берег радости, совсем недалеко, за нашими спинами, стоит только перестать злиться и спорить, просто повернуться к нему лицом, и обретешь свет, тишину и любовь. Я долго стояла возле этого полотна, а когда повернулась к Борису, то увидела на его лице улыбку, радостную и немного смущенную.
— Я так боялся, что ты не поймешь! Но это потому, что я еще тебя не знаю, а ты, оказывается, все можешь понять, может быть, даже лучше, чем я.
Я была благодарна ему за высокую оценку моего чутья, за то, что он забыл про мою глупую ошибку. Я и сама в этот момент забыла обо всем, что нас разделяло, и чувствовала себя так, словно, кроме этих картин, его и меня, в этом мире ничего не существовало. Жизнь любит, как мне кажется, преподносить такие редкие подарки, но длятся они, как правило, лишь мгновение. Наше мгновение кончилось.
Рядом с нами оказалась пара: очень эффектная высокая блондинка лет тридцати, сверкающая бриллиантами, словно елка игрушками, и при ней мужчина, старше ее по крайней мере лет на двадцать, явно скучающий и потому раздраженный. Странно было видеть их здесь, на этой небольшой выставке, явно не из разряда модных и рекламируемых. Они подходили скорей к дорогому ресторану, к какой-нибудь светской тусовке.
— Борис! Как я рада, что встретила тебя! Я только что говорила о тебе Нику, правда, Ник? Но, дорогой мой, почему же ничего не продается? Я бы хотела купить что-нибудь. Вон ту, со сломанной незабудкой, и вон ту, кажется, она называется «Расстрел». И особенно картину с девочкой, я от нее в восторге! Тебе ведь тоже понравилось, Ник, дорогой мой, что же ты молчишь?
Ник что-то буркнул и отвернулся.
— Здравствуй, Нора, что ты здесь делаешь?
— Ну как что? Странный вопрос! — Нора театрально всплеснула своими красивыми ухоженными руками, и от перстней, сверкающих на ее пальцах, аж зарябило в глазах. — Неужели ты полагал, что я не пойду смотреть твои работы? Или ты думал, я не узнаю, что ты наконец выставил их? Но уж и галерею ты для этого выбрал, должна тебе сказать. Ведь мы с Ником предлагали тебе самые лучшие залы. И все молчком, тайком, ну не совестно ли тебе?
— Вот это правда, здесь даже стыдно появиться, — вдруг ожил Ник.
Меня обуревали сложные чувства. Сначала я разозлилась, что Борис обманул меня, сказав, что ведет смотреть работы какого-то неизвестного художника. А мне было и невдомек при входе, что имя, красующееся на плакате — Борис Суворин, — это его имя. Потом я подумала о том, сколько скелетов в моем собственном шкафу, сколько мне самой приходится лгать и изворачиваться, и я простила ему его ложь. Но кроме этих чувств, примешалось еще раздражение на претенциозную Нору и ее угрюмо-хамоватого спутника. Однако, поверх всего, сильнее всего было конечно же восхищение талантом Бориса.