Быть или казаться?

Но разве только их он сделал богаче?

Когда Паустовский и Фраерман отправлялись с нами в наше путешествие, у них позади уже был огромный опыт двух войн — первой мировой и гражданской, потом годы работы, потом далекие скитания по крайнему Северу у Фраермана, по берегам Карабугаза и Карелии у Паустовского. За коротким путешествием с нами последовали другие дороги мирного и военного времени. Но когда я встречался в послевоенные годы с ними обоими, они неизменно вспоминали десять дней на Десне. Вспоминали, как нечто важное. Это путешествие бесконечно много дало нам, но оказывается немало дало и им.

Незнакомец на спортивной площадке у нас под окном многое дает детям, с которыми вместе играет. Но немало получает от этого общения и сам. В какой оздоровительной группе сверстников, среди каких «бегунов от инфаркта» провел бы он так весело, с таким азартом, с такой отдачей эти часы? Где бы он еще мог так раскованно и естественно вернуться в собственную юность?

Почти каждый вечер у меня в дверях звонит звонок. Появляется наша маленькая соседка. Она учится в школе с расширенным преподаванием немецкого языка. Приходит, чтобы я проверил, как она приготовила уроки. Когда‑то преподавание немецкого языка было моей специальностью. Давно уже я не занимаюсь этим делом, но языка не забыл. Я поправляю произношение моей соседки, проверяю, как она переводит, как запомнила слова, как написала упражнения. Она старается: вначале приносила четверки, потом пошли пятерки с минусом, теперь одни пятерки.

Чем я полезен моей соседке, ясно. Но эти уроки оказались интересными и для меня. Я никогда не преподавал детям. Все приходится объяснять совсем по-другому, чем объяснял взрослым. Искать способы. Моей соседке, кажется, интересно заниматься со мной. А мне интересно заниматься с нею. Так же как интересно играть с другим соседом — пятиклассником в шахматы или беседовать с ним о кактусах. Как интересно переписываться с девятиклассником, живущим в другом городе. Интересно общаться с детьми, подростками, молодежью.

Мне жаль взрослых, которые, когда они видят детей, изображая интерес, которого нет, спрашивают: «Как учишься?» и «Кем собираешься стать?» Удивительно ли, что дети не любят поддерживать общения на такой основе! Мы взрослые тоже не обрадовались бы, если бы нас для первого знакомства спросили: «Как справляетесь с работой?» и «Удалось ли вам стать тем, кем вы собирались?» Чего ради, впервые увидев человека, пускаться с ним в такие откровенности?

Я имел счастье не раз видеть среди детей Корнея Ивановича Чуковского. Он был тогда уже очень стар. Но едва у него на даче или в детской библиотеке, им созданной, появлялись дети, он немедленно вступал в общение с ними: читал им стихи, рассказывал сказки, показывал картинки других детей, затевал игры и хороводы. Его обществом дети упивались. Но и он был счастлив с ними. Скучал, когда долго не видел детей. Ему тогда и работалось хуже, и настроение у него портилось.

В газетах и журналах встречаешь разные советы, как сберечь здоровье и продлить жизнь. Мне думается, что один из самых надежных открыли флагманы нашего плавания по Десне, незнакомый мне человек со спортплощадки в нашем дворе, старый поэт и сказочник Корней Иванович Чуковский. Одарите детей радостью! И вы одарите не только их, но и себя.

Что для этого нужно? Прежде всего действительный интерес к детям. Сыграть его невозможно. Другом детей нельзя казаться. Им можно только быть, оставаясь самим собой. Не пригибаясь к детям, не подлаживаясь к ним. И не боясь того, как на это посмотрят окружающие. Ну сочтут вас, взрослого, который увлеченно — не по службе, не выполняя «нагрузку», занимается детьми, чудаком. Пусть сочтут! Быть таким чудаком не так уж плохо. Более того, прекрасно!

В запущенном подвале огромного дома вскоре после войны появился пожилой человек: очень худой, в выцветшем, штопаном и перештопанном офицерском кителе, латаных сапогах. Звали его Иван Константинович. Он получил в этом доле комнату в коммунальной квартире. И те, кто побывал в его комнате, говорили, что она заставлена ящиками, из которых он постепенно достает книги и что книг там видимо-невидимо. Был у него еще старенький патефон довоенного производства. Мебелью служил топчан да две табуретки.

В этой комнате он только ночевал. Все остальное время проводил в подвале. Вместе с дворовыми ребятами, с которыми подружился, вытаскивал из подвала десятилетиями копившийся там хлам. Все, что можно было использовать: старые садовые скамьи, колченогую витрину, разваливающиеся полки, шкаф без дверец — ребята под его руководством отмывали от грязи, чинили, красили. Потом в подвале появился огромный стол, выброшенный кем‑то на помойку.

Когда я побывал там, первоначальный период был уже позади. Подвал стал читальней. Иван Константинович перетаскал с помощью ребят туда почти все свои книги (хотя ему говорили: это безумие — книги пропадут!). Подвал был музыкальной гостиной — на тумбочке стоял старый патефон, и можно было слушать охрипшие, но все еще прекрасные пластинки с довоенными записями Лемешева, Норцова, Козловского, Рейзена, Барсовой. Подвал был игротекой — во всех углах возились с игрушками малыши. Подвал был художественной студией — здесь рисовали и лепили… И душой всего этого был Иван Константинович.

Жэков тогда еще не было. Существовали домоуправления и управдомы. Управдомы менялись. Относились они к странному подвалу по-разному. Ивана Константиновича то поддерживали (с тех пор, как он появился, ребята перестали хулиганить во дворе), то притесняли (мало ли чего они там могут натворить!). Однажды в подвале появился въедливый пенсионер-общественник. Так он называл себя сам. Детские рисунки ему не понравились.

— Черт знает чему детей учишь! — сказал он Ивану Константиновичу. — Синих зайцев рисуют? Не бывает таких.

Начался спор. Общественник обратился за поддержкой к мальчику лет семи.

— Это кто?

— Заяц! — уверенно сказал мальчик.

— А почему синий?

— Вечером зайцы синие.

Иван Константинович восхищенно всплеснул руками:

— Лучше не скажешь!

Но «общественник» взял реванш. Ребята постарше делали набросок с гипсового слепка Венеры Таврической.

— Это кто же тебе позволил такую похабель разводить? Чему детей учишь?

— Убирайся вон! — сказал Иван Константинович со стальной нотой в голосе.

В доме, который последний раз ремонтировался до войны, протекала крыша, плохо работало отопление, вода не доходила до последнего этажа, на лестницах много выбитых окон. У управдома забот — выше головы. А тут еще разбирайся в заявлении, что один из жильцов развращает детей и подростков синими зайцами и голыми женщинами. Дня через три, когда Иван Константинович пришел утром в подвал, на дверях висел огромный замок. И ключа ему не дали. Тут вмешались родители, оценившие, как много дает их детям то, что происходит в подвале, хотя это и не имеет никакого официального имени и статута.

Историей заинтересовали местного журналиста. Он написал теплый очерк об Иване Константиновиче и, поскольку тот был высок и худ, сравнил его с Дон Кихотом, сказав, что сходство не только внешнее. Сравнение тем, кто знал чудака, понравилось. Когда я, спустя несколько лет, пришел знакомиться с клубом в подвале, он уже получил официальное название клуба, дворничиха, объясняя мне, как разыскать руководителя, называла его то Константиныч, то Кихотыч. А младшее поколение членов этого клуба уже твердо усвоило, что их руководителя зовут Иван Кихотыч.

Иван Кихотыч, когда я с ним познакомился, был очень стар, а может выглядел так из‑за всего, что выпало на его долю. Он показал мне работы юных художников и скульпторов, куклы и маски для кукольного театра, отремонтированный ребятами старый электропроигрыватель, который занял место рядом с довоенным патефоном, самодельные игрушки. Познакомил со своими добровольными помощниками, которые появились у него за это время: четой молодых художников, занимавшихся с детьми рисованием, старой актрисой — она вела кукольный кружок, столяром из домоуправления — мастером на все руки. Наш разговор перебивали ребята, прибегавшие со двора, втаскивавшие какие‑то находки, о чем‑то спрашивавшие, что‑то показывавшие.