Быть или казаться?

Борис рассказал мне про свою жизнь, полную опасностей и странствий. Он долго воевал, был солдатом, офицером, в партизанском отряде в Крыму, куда его послали, сражался против фашистских оккупантов, был много раз ранен и тяжело контужен, после войны работал рабочим, строителем-верхолазом, сварщиком, прорабом, инженером, фотокорреспондентом в Сибири и на Алтае. Несколько лет назад решил вернуться в Центральную Россию. Из воспоминаний детства сильнейшим стало воспоминание о Брянщине и о Десне. Его жена — врач. Она списалась с облздравотделом. Ей предложили несколько мест на выбор. Разложили Красновы карту и стали выбирать. Выбрали Выгоничи. И только когда приехал туда Борис, он сквозь туман лет узнал станцию, откуда целую жизнь назад мы возвращались в Москву. И вспомнил, что уже был однажды в жизни в Выгоничах.

Выбор, который чудом привел его на это место, не разочаровал его.

— Увидишь сам! — сказал он.

Я приехал к нему. Туда, где побывал мальчишкой. Видно, мы оба в душе остались мальчишками. У нас был план: повторить наше плавание. Достанем лодку, палатка есть, спальники тоже, котелок и все прочее найдется. Но годы и война сделали свое. Друг мой тяжко изранен и прихварывает. Я тоже не богатырь. Отложили мы свой план. Найдем спутников поздоровее и помоложе. Не для того чтобы перекладывать на них греблю, установку палаток, приготовление походной еды — это мы оба и умеем и любим, а чтобы, если нас или одного из нас прижмет, не оказаться в безвыходном положении. Не великое то будет плавание, но мы ждем от него многого.

А пока я прожил десять дней в гостеприимнейшем доме Бориса. Познакомился с его женой — врачом-окулистом местной больницы. С ее пациенткой, которой она сделала здесь сложную операцию. С их сыном, он перешел в седьмой класс и ему трудно представить себе, какими мы были в то время.

Мы с моим другом заново узнавали друг друга, И радовались — разговор шел так, будто не прерывался. Рассказывали друг другу о своей работе. Борис показал фотографии — он одержимый фотограф. Руководит местной студией фотолюбителей. Снимает все примечательные события в жизни Выгоничей. Печатается в районной и областной газетах. Хоть и трудно на газетном листе передать богатство света на его снимках, точность и тонкость построения кадра, он безжалостно рвет неудачные, пробует разную аппаратуру, меняет методы, упорно добивается самого лучшего решения. Я привез от него пакет фотографий, среди которых есть превосходные. Кроме того, еще в детстве увлекшись литературой, он продолжает писать: заметки для местных газет, стихи и рассказы для себя.

Мы поехали в Брянск и бродили по городу, который Борис знает прекрасно, а я однажды в детстве увидел с лодки, проплывая мимо него.

Борис косил траву и ворошил сено. Я, как мог, помогал ему. Мы гуляли по зеленому поселку, где его все знают и он знает всех. Играли в шахматы. Ходили к школьникам, которые трудятся в лесхозе. Я рассказывал им о нашем путешествии и о нашей встрече, о книгах, написанных и тех, что пишу. Борис фотографировал.

И десять дней оказались такими же наполненными, как те десять дней сорок с лишним лет назад. Мы оба с благодарностью вспоминали Паустовского и Фраермана, подаривших нам обоим такие впечатления, что они не померкли за всю долгую жизнь, хотя каждый из нас многое повидал и многое перенес.

Чем старше становлюсь, тем сильнее понимаю, какую силу сохраняют в душе впечатления юности. Точнее сказать, какую силу они обретают с годами. Ну в самом деле, могли мы с моим другом пятнадцатилетними мальчишками помыслить, что спустя столько лет с необычным волнением будем вспоминать десять дней на Десне. Всего десять дней… А после них прошла целая жизнь. Была война. Работа. Радости. Горе. Все, что, не скупясь, отмерила судьба нашему поколению. Но оказывается, все встречи с людьми, испытания, опасности не вытеснили из нашей памяти тех долгих десяти дней нашего детства.

В памяти каждого школьные годы — огромный важный пласт. Школьных учителей, и хороших и плохих, помнят до старости. Их представляют себе наяву и видят во сне.

А мы с Борисом не меньше, чем своих школьных учителей, запомнили Паустовского и Фраермана. Я после нашего путешествия не раз встречался с ними. А Борис больше никогда не видел. Только книги их читал.

Почему же мы так запомнили дни, проведенные с ними?

Они ничему нас не учили. Не наставляли. Во всяком случае словами. Вместе с нами гребли. Только лучше, чем мы. Вместе с нами ставили палатки. Только сноровистее, чем мы. Вместе с нами разводили костер и готовили походную еду. Привычнее, чем мы. Они не учили. А мы учились. Грести, ставить палатки, готовить на костре, не теряться в трудную минуту, а такие в нашем плавании были. И многому другому. Неизменной спокойной приветливости и уважительности, с которой они обращались друг с другом. Старые друзья, они говорили друг с другом без тени фамильярности и на «вы». Правда, по именам. Фраерман звал Паустовского «Коста», Паустовский Фраермана — «Рувим». Неизменно ровны были они с нашей командой. Они взяли на себя большую ответственность. Поводов, чтобы понервничать и даже сорваться, было достаточно. Среди нас были и избалованные, и неготовые к походной жизни, и не желавшие выполнять свою долю работы. Не все ладилось в плавании — то подмокнут продукты из‑за того, что протекла небрежно поставленная палатка, то путь преградит не обозначенный на старой карте наплавной мост, а перетаскивание лодок через него собьет наше расписание. Да мало ли что еще! Но я не помню, чтобы паши старшие Товарищи рассердились на нас или на обстоятельства.

Впрочем, однажды Паустовский и Фраерман рассердились. Мы обедали на берегу у костра. Ели гречневую кашу, поджаренную с салом и луком по рецепту Константина Георгиевича. Он рассказывал, что такую готовили в чумацких обозах, которые везли когда‑то через украинские степи соль и рыбу. Каша была вкусная, а хлеб — не очень. Он зачерствел. Дежурные принесли из ближайшей большой деревни свежий. Купили в пекарне. Он выглядел и пах так, как выглядит и пахнет только что выпеченный в печи деревенский хлеб. Дежурные нарезали его на большие ломти. Один из нас потянулся за свежим хлебом и бросил на землю недоеденный кусок черствого.

Паустовский и Фраерман хмуро переглянулись. А потом Константин Георгиевич негромко сказал, что с детства помнит обычай: уронил нечаянно кусок хлеба, подними и поцелуй. А Рувим Исаевич сказал:

— И было доверие: если бросаешь недоеденный хлеб, значит где‑то твой близкий голодает…

А больше они ничего не сказали. Но то, что сказали, запомнилось и помнится до сих пор. Как многое другое, что узнали мы от них в этом недолгом путешествии. О природе. О людях. О книгах.

Каждый из нас, взрослых, во всяком случае многие, могут одарить детей — и своих и чужих, — а какие дети чужие? — так, как одарили нас когда‑то Паустовский и Фраерман. Чтобы одарить детей чем‑то, что запомнится на всю жизнь, не нужно быть писателем. Вовсе нет. Это может каждый, стоит захотеть.

Под окнами нашего дома спортивная площадка. Ребята гоняют на ней мяч. Часто с ними подолгу играет взрослый. Он не снисходителен к ребятам, не притворяется, что ему интересно с ними. Он действительно увлечен. Носится среди ребят, самоотверженно падает на землю, ловя мяч, радуется хорошему удару, ужасается, когда промажет. Он не командует игрой. Участвует в ней на равных. Но когда он на площадке, игра обретает осмысленный характер. Мяч и шайбы уже не просто гоняют по невесть каким правилам, а разыгрывают элементы волейбола, футбола и хоккея. Принимают всех, кто хочет. Играют азартно и дружно. И еще одна особенность у площадки, когда здесь этот взрослый участник, — с нее доносятся смех, веселые возгласы, но никогда не звучит брань, которая, чего греха таить, в другие дни тут бывает слышна.

Пройдут годы и десятилетия. Когда‑нибудь сегодняшние мальчишки вспомнят улицу, на которой росли, вспомнят спортплощадку. Непременно вспомнят взрослого, приходившего играть с ними. Добрым словом вспомнят его веселое дружелюбие, необидные подначки, неназойливые советы, Он подарил им много часов своего времени. И нечто большее. Внес в их среду талант радости и дружелюбия, привычки человека, воспитанного в коллективе, умеющего жить в коллективе, по-настоящему компанейского.