Страница 97 из 107
НИНА ГРАНИНА. Повесть о старом Харбине[347]
Глава первая Кружка на карте удостоен Совсем еще в недавний срок, Рукою русской был построен Наш любопытный городок; Теперь он город, он огромен, Многоэтажно-много домен, Он изменил начальный вид; В нем не найти былого знаков О дне, который говорит Об изыскательских бараках, Где первый Морзе застучал, Где поселились инженеры, Чертежники и офицеры И где казачий взвод стоял. Их не найти под мертвым слоем Угасших невозвратных лет: Дождями смыт и выжжен зноем Былого нехранимый след, И лишь как отзвук отдаленный Он в нашу проникает глушь, Похожий, может быть, на стоны Печальных, неотпетых душ; Услышав, мы к нему приникнем, Ему внимая, мы поникнем; Он требует — былого речь Извлечь из праха и сберечь. Нам горестно расстаться с милым, И мы приходим к старожилам. Чтоб слушать в чуткой тишине Рассказы их о Харбине; Пока еще их можно встретить. Они на Чуринских скамьях Сидят; нельзя их не заметить. Былое светит в их глазах; Они расскажут вам охотно, Беззубый раскрывая рот, О том, что призраком бесплотным Еще живет, еще поет. Но чтоб была спокойна совесть, Спешите их услышать повесть: Всё меньше их, всё чаще их, Почтенных стариков седых, За Чурина увозят дроги, И на сырых столбцах газет Читаем в скромном некрологе: «Служил такой-то на дороге… Еще построечника нет!» Мне посчастливилось: печальный Старик с поникшей головой И с речью точно отзвук дальний, Но смыслом ясный и живой, Поведал мне о том, что ныне Хочу стихами рассказать; В них будет речь о некой Нине, О горестной ее судьбе, В них речь о многих, слитых с нею, И я, читатель, как сумею, Об этом расскажу тебе. Назад! Пятидесятилетье, Как занавес, ушло от глаз; Еще места пустынны эти — Работа только началась; Но вот возводятся казармы; Вокзал украсили жандармы; Красивый храм сооружен; Есть даже клуб с названьем сложным — Собраньем железнодорожным В те годы полно звался он; Но в том движении особом, Когда Великая война Слова сливала в имена, Он в сокращеньи стал Желсобом; Чтоб местный стиль не изменять И мы его так будем звать. Вчерне окончена работа: В лесах, но город возведен; И, отерев лицо от пота, Мужья выписывают жен, Чтоб возродить в пустынном крае, Уже в Маньчжурии, в Китае — На радость сердцу своему — Свою родную Чухлому. Кривить душою бесполезно: Стал жизнью глубоко уездной Жить юный русский городок; Но, право, вспомним не без вздоха, Да разве нам жилося плохо В уездных наших городах, В тепло натопленных домах? В них славно пилось, плотно елось, Крепка была их благодать; И на себя возьму я смелость Их защитить и оправдать. Браня их, мы позабываем О том, что, сирые, теперь Мы называем нашим раем, К чему навек закрыта дверь: О неком равенстве и братстве В достатке, если не в богатстве, О людях, честных и простых, Как Пушкина чудесный стих; И если ты, читатель, хочешь, То и о чарах лунной ночи В саду над мощною рекой; О соловьиной сонной чаще, Где ты пылал, юнец горящий, Перед своею дорогой! Тут все придирки будут вздором; Да не звучат слова укором: Харбинский быт — уездный быт; Пусть сероват он, беззатейный, — Стать некой редкостью музейной Ему грядущее сулит… Но этим мы потом займемся: Грозовый рокот — отдален; Мы к настоящему вернемся, — Мужья выписывают жен Из-под Москвы, из Украины, Из Польши и с кавказских гор; И болтовни их женской вздор — Как задний фон для той картины, Что я на полотне большом Едва черчу карандашом. Ни Даш, ни Маш, ни Секлетиний В харбинской не найти пустыне, А без прислуги как ни рвись, Но барыням не обойтись; И дамы нанимают боек; И вот еще в пыли построек Рождается под гам и стук Маньчжуро-русский волапюк. Английский boy и русский бойка — Совсем не то, уверю вас, У нас совсем, совсем не стойка Надменность в отношеньи рас; Нам всё равно, каков ты кожей, Какие признаки на роже, Коль ты попал под сень крыла Самодержавного орла; Мы говорим: не супостатом Отныне будешь ты, а братом, Для нас уже различья нет, Татарин родом ты иль швед… Я не историк, и в поэме Я не историю пишу: Я только бегло заношу То, что предшествовало теме, Которая уже давно Стучится в льдистое окно Моей берлоги на Раздельной, Где вечером в тоске бездельной Я нынче мерзнуть обречен; Пока всё это — общий фон. Но вот война шумит над нами, Пришла пора тревожных дней, И к ней за длинными рублями, Как бы к золотоносной яме, Известной щедростью своей, Спешат в Харбин дельцы, деляги, Купцы, кабатчики, бродяги, — Один везет веселый дом, Другой газету открывает; Тот продает, тот покупает, И свистопляс идет кругом. Стал этот первым виноделом, Другой иным занялся делом, Сколачивают капитал; А.где-то там, на близком юге, Гремит война… ……………………………… ………………………………. Отряд отходит за отрядом. В одном из них, от пыли сер, Идет саперный офицер Лет двадцати, немногим боле; Его еще безусый рот Гримаса искривила боли; Он ранен в ногу, но идет, Идет, пока не упадет. ……………………………… Как ураган, война промчалась; Все эшелоны пронеслись; Как будто прояснилась высь, И много золота осталось В карманах тех, кто на войне Делишки делал в тишине. вернуться347
Нина Гранина. Р. 1944, №№ 12–13. Желсоб — клуб Железнодорожного Собрания в Харбине, одновременно и основной русский ресторан ранних лет существования Харбина, «маньчжуром, поваром косатым…» — ношение косы мужчинами — знак подчинения китайцев маньчжурам в период империи Цин (1644–1911 гг.). В древнем Китае ни мужчинам, ни женщинам с самого рождения не стригли волосы — считали, что волосы даются родителями и потому натуральные. Только в период династии Цин мужчинам стригли переднюю часть волос, над самым лбом, и косы падали по спине, по примеру маньжчуров. «Вот что такое Цицикар…» — в 1927 году Несмелов некоторое время жил в Цицикаре, поэтому его описание более чем захолустного городка написано по личным впечатлениям.