Страница 96 из 178
— Но не задерживайтесь, — предупреждал он их. — Забежите домой, быстро подкрепитесь — и сразу ко мне...
Абхаз обижался, когда ему напоминали, как отец воспринял его рождение, случившееся в самый разгар летней страды. Прискакал на поле Урузмаг и прокричал радостную весть:
— Еще одним Гагаевым стало больше на свете!.. У тебя, брат, родился сын!.. И такой звонкоголосый!..
Умар было подбежал к своему коню, намереваясь тотчас же отправиться домой, но смирил свою прыть, похлопав по шее лошади, повернул назад и поднял сгоряча оброненную тяпку:
— Ладно, еще часа два осталось до темноты... Поле не ждет, а малыш никуда не денется... — и ритмично замахал тяпкой...
Руслану ничего не осталось, как последовать его примеру.
Умар часто подходил к люльке, где сладко во сне цокал губами его младший Абхаз. Сима радовалась, глядя, как он любуется сыном, и не догадывалась, что мысли переносили его в те годы, когда он сможет рассчитывать и на пару рабочих рук будущего помощника. Однажды жена, стесняясь, сообщила:
— Скоро в нашей семье пополнение будет...
— Да?! — мгновенно среагировал Умар и окинул ее оценивающим взглядом. — Надеюсь, сына дашь?
— Сердцем чую: джигит... Я уже и имя ему задумала. Алан...
— Алан... — попробовал на слух Умар и удовлетворенно чмокнул: — Подходит!.. — И еще раз повторил: — Алан Гагаев!.. — Он схватил жену за плечи и резко повернул ее лицом к себе: — Ты рожай, рожай... Сколько можешь — рожай!.. Мне много, очень много сыновей надо!.. Дашь дюжину — тебя озолочу...
У Умара с Муратом после памятного изъятия излишков зерна из тайника Дахцыко что-то разладилось. Он все так же испытывал чувство благодарности за передачу ему хадзара Кайтазовых, но никак не мог забыть, с каким азартом Мурат опорожнил тайник Дахцыко. Через два дня между ними состоялось объяснение.
— Как ты пошел на это? — спросил брат. — Ведь мне известно, что ты опекал Зарему, а она как-никак дочь Дахцыко.
— Конечно, больно было, — насупил брови Мурат. — Где-то там внутри копошилась мысль, что нехорошо поступаю, — и раздраженно промолвил: — Но он-то каков? Знал про голод в стране, а прятал хлеб?! Подозреваю, что у него еще где-то тайник.
— Напрасно подозреваешь, — укорил Умар Мурата.
— Так у него же по-прежнему на столе появляется чурек.
— Появляется не потому, что еще тайник есть, — усмехнулся Умар, — а потому, что наши предки завещали нам помогать друг другу...
— Ты хочешь сказать, что с ним поделились зерном аульчане?! — озадаченно посмотрел на брата Мурат.
— Да.
— Зря! — рассердился Мурат. — Надо было проучить жадюгу!.. Он вот и в товарищество по совместной обработке земли не желает вступать.
— А кто-нибудь желает?
— Пока нет, — сокрушенно поник головой Мурат. — Весь аул обошел: никто не согласен, своего счастья не видят. Может, ты, красный боец, подашь пример?.. — с надеждой заглянул он в глаза Умару.
— Нет, не подам, — сказал брат. — Я пока в силах сам обрабатывать свой участок.
— Видишь, и ты туда же. А надо бы не уговаривать, а насильно всех.
— Эх, Мурат, Мурат, что-то в тебе надломилось, — почмокал языком Умар.
— Наоборот, я стал более волевым, отбросил излишнюю мягкость. И всем так надо поступать. Иначе мы не добьемся мировой революции.
— Почему ты не задумаешься о том, как эта жестокость, которой ты восхищаешься, отражается на человеке? — спросил Умар.
— Хорошо должна отражаться, — сказал как отрезал Мурат. — Люди не понимают своей выгоды, вот и приходится принуждать. Потом, когда поймут, благодарить будут...
— А ты всмотрись в односельчан. Или хотя бы пройдись по аулу. На дверях каждого хадзара висит... замок. Замок!.. Вспомни, никогда в Хохкау не было замков. Первый привез Батырбек, который установил его на мельнице. Какое тогда это вызвало негодование и сколько насмешек?! А сейчас никто не возмущается. От кого закрывают двери? Ты когда-нибудь слышал, чтобы в ауле у кого-то что-то пропало?.. Не догадываешься, почему появились замки?
— Не догадываюсь, — Мурат и сам с удивлением замечал, что в ауле все больше замков становилось, но не придавал этому значения. А вот спросил Умар, и он в самом деле был весьма озадачен странным поветрием.
— Замки-то появились после того, как ты конфисковал зерно у Дахцыко, — многозначительно произнес Умар.
— Ты намекаешь, что они закрывают двери от меня!? — с негодованием воскликнул Мурат.
— Ну что ты... — поморщился Умар. — Люди почувствовали... как бы это сказать... свою незащищенность. Да, да, ведь ты с таким же успехом мог ворваться в любой дом, и никто не мог бы тебе возразить: власть и права на твоей стороне. Вот люди и почувствовали себя неуютно. И чтобы хоть как-то успокоиться, невольно, даже не сознавая этого, прибегли к замкам...
— Нет, нет, — возразил Мурат. — Не то ты говоришь... Не то...
Сталкиваясь с Умаром, Мурат каждый раз вспоминал его слова и невольно ежился. Нет, они не избегали друг друга, но и встреч не искали...
***
... В трудах и заботах, в зыбкой надежде на приход лучших времен пролетели лето, осень... Зима выдалась теплой, малоснежной. Казалось, весна будет ранней. Но не тут-то было. Март точно ошалел: что ни день — каприз. Утро ошпарит близким, неистово ослепительным солнцем, лучи которого проникают сквозь плотное домотканое полотно черкески, а к полудню невесть откуда опускается в ущелье вязкая вата тумана и пронизывает до костей влажным холодом. С неба начинает сыпать не то дождь, не то крупа жесткого снега, и склоны горы, покрывшись тонкой корочкой льда, серебрятся в густой дымке...
Мурат кутался в башлык, но холодные капли больно били по лицу и рукам. Копыта коня то и дело скользили, заставляя быть начеку. Наконец показался Хохкау. Пришпоривать коня не пришлось: животное, почуяв близость тепла жилища, само ускорило ход, затрусило на дрожащих от напряжения ногах.
Настроение было под стать погоде. В Алагире, куда Мурат отправился заручиться поддержкой с тайной надеждой выпросить под задуманное дело стальной плуг или, на крайний случай, тяпки и косы, его не только не подбодрили, но и подняли на смех.
— Вы послушайте, с чем приехал этот горец! — закричал Дауд, призывая в свидетели заполонивших кабинет людей, и в негодовании замахал руками: — Он задумал создать в Хохкау... товарищество по обработке земли!..
— Проснулся, — хихикнул кто-то в углу.
— Вот именно! — презрительно процедил сквозь зубы Дауд. С того времени, как сменил Кокова на посту председателя райисполкома, он изменился: тело его округлилось, лицо стало одутловатым, жесты — энергичными, резкими. Лишь на голове торчала та же несуразная шляпа. — Где ты был три года назад? Тогда я тебя поддержал бы. Даже в пример другим поставил бы. Но сейчас!.. Тоже могу в пример, только не для подражания, а совсем наоборот — для осуждения!..
— Но ведь товарищества есть, — возразил Мурат.
— Есть, — кивнул головой Дауд и поднял вверх указательный палец. — Но дни их сочтены. Сейчас речь не о них. О кол-хо-зах!.. Слышал такое слово?
— Как не слышал? — возмутился Мурат.
— А слышал, так почему стоишь в стороне? Где твоя большевистская напористость? Почему не рапортуешь о создании колхоза в ауле?.. Ждешь команды сверху? Так вот, получай ее. Возвращайся в Хохкау и принимайся за дело. Чтоб через неделю доложил о создании колхоза. Такова воля партии!..
— Но надо, чтоб кто-то подробно рассказал людям, что такое колхоз и как его создавать, — растерялся Мурат.
— Это — пожалуйста! — охотно кивнул Дауд. — Сперва тебе все разъясним, ты в свою очередь — хохкауцам, подготовишь их, убедишь, а тут и мы нагрянем: проведем собрание, изберем председателем колхоза... тебя!
— Меня?
— Да-да, тебя, — Дауд опять обратился за поддержкой к присутствующим: — А что, товарищи, вглядитесь в него — чем не председатель колхоза? Кого мы должны выдвигать? Конечно, красных бойцов, тех, кто свою кровь проливал за советскую власть. — Он деловито нагнулся к Гагаеву, посоветовал: — Ты начни свою агитацию с того, что новую жизнь надо сообща строить. Это до революции каждый пытался счастье добыть сам по себе, в одиночку. И не получалось. А теперь другое время: люди сперва общего счастья достигнут, а уж после каждый получит свою долю.