Заповедь

Он покосился на нее и увидел, как она торопливо натянула платок на голову и покорно опустила глаза. Тузар ахнул: перед ним была ни дать ни взять настоящая осетинка. И с трудом верилось, что минуту назад она подтрунивала над ним.

— Ну как? — прошептала она. — По глазам вижу: вы удивлены. Значит, все хорошо.

Но на обратном пути, когда Хохкау скрылся из глаз, Зина вновь стала подшучивать над Тузаром, а он конфузился.

С тех пор так и повелось... Тузар давал себе слово, что будет с ней суров, а она, не догадываясь о его намерениях, выбегала из дому, совала ему в руки портфель, весело похлопывала по плечу в знак приветствия, ничуть не стесняясь глазеющих на них жителей Нижнего аула, и Тузар краснел, поскорее дергал вожжи, стремясь избавиться от пристальных взглядов аульчан. О том, как Зина запросто обращалась с молодым горцем, скоро стало известно в Хохкау, и как-то Мурат, глядя в сторону, предупредил Тузара:

— Ты, парень, смотри ничего не позволь себе... Родители девушки далеко, но я считаю ее своей сестрой...

Тузар зло посмотрел на него, и тот понял: он уверен в себе...

Они возвращались из Хохкау. Быстро наступал вечер. Зина попросила остановить бедарку возле леса, чтобы сорвать несколько ландышей. Как всегда в таких случаях, Тузар остался у бедарки, поправляя сбрую. Снег уже сошел, но кое-где в низине белел клочьями.

Вдруг он услышал испуганный вскрик, а затем протяжный вопль. Тузар бросился в чащу. Ветви цепляли лицо, ноги вязли в сырой земле... Он бежал на крик, на ходу выхватывая кинжал. И успел... На корточках, спиной прижавшись к стволу дерева, замерла Зина, а напротив нее стоял на задних лапах недавно проснувшийся, тощий от голода бурый медведь, оторопело вслушивался в вопль девушки и поводил головой из стороны в сторону... Зная, как страшен медведь весной, когда бродит в поисках пищи по лесу и крушит все на своем пути, Тузар в несколько прыжков оказался между зверем и Зиной. Обеими руками держась за рукоять кинжала, он готовился принять смертный бой. Медведь было шагнул вперед, потянул ноздрями воздух, опустился на четвереньки, неуклюже повернулся и побежал в чащу...

Не веря чуду, Тузар все еще стоял, весь напружинившись, готовый в любую секунду сделать выпад вперед и всадить кинжал в зверя... Кажется, тот действительно испугался. Тузар обернулся. Зина сидела, в бессилии опустив голову на грудь...

— Тебе плохо? — спросил Тузар.

Она подняла голову, стыдливо произнесла:

— Встать не могу.

— Не тронул тебя?

— Нет... Помоги мне.

Зина не могла стоять на ногах, и тогда Тузар поднял ее на руки. Перешагивая через оголившиеся корни дерева, Тузар споткнулся и почувствовал, как ее руки обхватили его за шею. Дыхание девушки обожгло щеку. В голове у горца помутилось, он шел, боясь уронить свою ношу... Осторожно усадив Зину в бедарку, он вздохнул, поправил вожжи, сел на доску, дернул вожжи...

Они были уже недалеко от аула, когда Тузар почувствовал ее руки на своей шее и замер. Она прошептала:

— Ты сильный и мужественный, Тузар, — и поцеловала его в щеку.

Вожжи выпали из рук парня. Он обхватил девушку. Зина не отстранилась, продолжая что-то шептать, прижалась губами к его губам, дыхание их слилось. Они не заметили, как остановилась лошадь... И вдруг Зина зашептала в отчаянии:

— Не-ет... Не-ет... — и оттолкнула его от себя...

С этого дня они жили ожиданиями свиданий. Зина уже не смела на людях хлопать парня по плечу... И когда они бывали порознь, мысли их заполняли воспоминания о мимолетных и чистых поцелуях...

Они не говорили о своем будущем, но как-то у Тузара невольно вырвалось:

— Женятся мои братья, тогда и я пришлю к тебе сватов...

— Твои же братья не на свободе? — удивилась она.

— У осетин младший может жениться только после того, как старшие сыграют свадьбы, — пояснил он.

— Строгие у вас законы, — только и сказала Зина и вздохнула...

— Строгие, — подтвердил он. — Нарушать нельзя...

В другой раз он признался:

— Не знаю, согласятся ли мои...

Она сделала вид, что не поняла, о чем он говорит.

— Но если вдруг кто будет возражать, я уеду, — решительно произнес он. — Уеду на равнину. С тобой вместе. Лектор рассказывал, что там горцам дают землю. Другие не пропадают — не пропадем и мы...

Зная, как сложны взаимоотношения Тотикоевых с аульчанами, Зина просто сказала:

— Не так уж важно, где жить, главное — не сторониться людей. Жаловаться самим на судьбу — все равно, что рыть себе могилу. Душа очерствеет — пропадете. И детям в тягость будет жизнь...

Тузару казалось, что достаточно относиться к людям, как когда-то прадед Асланбек: отзываться на их горе и вместе со всеми радоваться их счастью — и вернется прежнее уважение, а с ним — богатство и достаток. И Тузар поклялся, что станет таким, как мудрый Асланбек. Зиу ли объявляли в селе или беда у кого-нибудь случалась — Тузар среди первых на месте сбора. Что правда, то правда, и дел у него было много, и помощники — Агубе да женщины дома. Его невысокая плечистая фигура маячила то на клочке земли, то в лесу, откуда доносился перестук топоров...

Школа своеобразно повлияла на быт каждой семьи в ауле, можно сказать, заставила приноравливаться всех к ней. По утрам главной заботой было отправить сперва мужчин на склон горы, где они, точно накрепко привязанные, корпели до темноты, а потом — детей в школу. Обед горцам теперь носила не детвора, а сами хозяйки. В домах поубавилось рабочих рук. То напоить корову, убрать навоз, разжечь огонь поручалось сыновьям, а дочери сызмальства приобщались к дойке, приготовлению еды... Ныне все это дополнительным бременем легло на плечи и без того перегруженных заботами матерей. И неудивительно, что из их уст нет-нет да вырывались проклятья, но предложи кто им забрать детей из школы — они это отвергли бы с негодованием...

Особенно сильно школа ударила по задуманным планам Умара, который был по-настоящему предан земле, отдавал ей все силы, молился на нее, с нею связывал все свои мечты на счастливую жизнь. Особенно воспрянул он духом, когда услышал беседу Захара о нэпе.

— Так теперь не будут изымать зерно?! — присутствующие на нихасе услышали дрожь в его голосе.

— Теперь установлен продналог, — пояснил Захар.

— А изымать зерно будут или не будут? — требовал четкого ответа Умар.

— Не будут, — заверил лектор и опять повторил, стараясь быть как можно убедительнее: — Не будут.

— Вот это дело! — воскликнул брат. — Вот это уже на пользу народу. Скажи спасибо тому, кто придумал такой закон!

— Скажу! — улыбнулся Захар.

Умар воспрял духом. Теперь только от его рук и умения вести хозяйство зависел достаток в доме. Ох он и работал!.. День еще зарождался, а он и Руслан уже вкалывали на участке. Последними возвращались они в хадзар. Когда наступала очередь Гагаевых пасти личных овец, сведенных для облегчения в одну отару, Умар поручал это дело Руслану, а сам опять же пропадал на склоне горы.

Он первым в ауле стал доставлять навоз на участок и щедро удобрял им землю. Для этого он сплел специальные корзины; связав их, перебрасывал через спину коня и заполнял до краев коровьими лепешками. Когда в первый раз лошадь, понукаемая Умаром, стала, напружинив ноги, карабкаться в гору, насмешников было много, и лицо Дзамболата покрывалось красными пятнами. Но осенью насмешки прекратились. Урожай и кукурузы, и картофеля, и фасоли на участке Умара был в три с лишним раза богаче. Неудивительно, что достаток пришел в его дом.

Но Умар мечтал о большем. В этом году он завез семена из долины. Как никогда тщательно обработал землю, удобрил ее навозом, даже канаву прорыл от ближайшего родника к своему участку. Эх, если бы в сутках было не двадцать четыре часа, а все пятьдесят, — мечтал он порой. А тут еще школа на добрых шесть часов отрывает Руслана от дела... Он никак не мог отделаться от чувства, что его просто нагло обкрадывают. Но, понимая, что детям без образования нельзя, Умар, через «не могу» преодолевая самого себя, согласился с тем, чтобы Руслан и Езетта ходили в школу.