Страница 91 из 178
Но Мурат продолжал свое нелепое занятие, чутко прислушиваясь к гулу.
Скрипнула калитка, и на улицу вышел Дахцыко. Был он бледен и пристально следил за действиями Мурата. Аульчане, усмехаясь, укоризненно качали головами. Лишь один Урузмаг невозмутимо ковылял рядом с Муратом.
Вдруг председатель сельсовета повторно стукнул булыжником о плоский камень, вслушался в стук, еще раз ударил. Гулкий отзвук подтвердил догадку, и Мурат поднял на Тотырбека сияющее лицо...
— Помоги-ка, — сказал он, отбросил в сторону булыжник, которым стучал, потер ладонью о ладонь и, уцепившись за край плоского камня, с силой двинул его в сторону...
Взору сбежавшихся аульчан открылась глубокая яма, откуда пахнуло кукурузным зерном...
— Ух ты! — восхищенно вырвалось у Урузмага. — Тайник! Под ногами прохожих! Ни за что бы не догадался!..
Мурат опустил ногу в яму, спрыгнул и попросил:
— Подайте мне мешок.
— В этих ямах наши предки много веков назад прятали зерно от полчищ хромого и свирепого Тамерлана, — сказал Хамат.
— А еще раньше и от монголов, — добавил Иналык.
— Расчет был прост: кому придет в голову, что тайники находятся под ногами? Эти ямы многих горцев спасли от голодной смерти...
— Позавчера захожу к ним, а они меня лепешкой угощают, — выглянув из ямы, оживленно рассказывал Мурат. — Ну я и понял, что есть у них зерно, есть!..
Через полчаса рядом с тайником стояли семь мешков, набитых кукурузой. Восьмой был полон наполовину... Выбравшись из ямы, Мурат приказал Тотырбеку:
— Иди, запрягай арбу.
— Ты все мешки отвезешь в Алагир? — спросил Хамат и упрекнул: — Дахцыко и его хозяйку оставляешь без муки.
— У него наверняка еще где-то тайник имеется, — возразил Мурат.
— А если нет? — повысил голос Хамат и потребовал: — Один мешок оставь!..
— Не спорь с ним, уважаемый Хамат, — бессильно махнул рукой Дахцыко. — Он до власти дорвался. Теперь ему до нужд людей дела нет. Он даже наш хороший обычай гостеприимства против нас же повернул.
— Как ты смеешь? — рассердился Мурат. — О совести говоришь? А сам от народа зерно прячешь в тайниках, в которых наши предки утаивали хлеб от врагов. Слышишь, от врагов!..
Дахцыко нахмурился, с горечью сказал:
— А почему ты не подумал о том, какие чувства бурлили у меня в груди, когда я пошел на такое? Да, голодный желудок песен не любит. И если я использовал то, что горцев от монголов да турок спасало, значит, дальше уж нам некуда податься...
... Когда на загруженной зерном подводе Мурат отправлялся в Алагир, Урузмаг попросил:
— Купи мне, пожалуйста, замок. Ну, которым закрывают двери...
***
Мурат толкнул дверь в кабинет Кокова и встретил взгляд сидевшего за столом Дауда.
— Где начальник?
— А тебе что? — вновь углубился в бумаги секретарь.
— Я там излишки зерна привез, — и не удержался, похвалился. — Досрочно. На целый день раньше...
— Хорошо, иди. Сейчас выйду.
— А скоро придет товарищ Коков? — спросил Мурат. — Я хотел бы, чтоб он сам принял зерно.
— Его не будет, — коротко ответил Дауд.
— А завтра?
— И завтра не будет, — повысил голос секретарь. — И вообще — не будет.
— Его сняли с работы?
— Он сам ушел, — стал терять терпение Дауд.
— На другую работу?
— Ушел туда, откуда нет возврата.
— Умер?! — ахнул Мурат.
— Застрелился.
— Из-за кого? — недоумевал Мурат.
— Из-за нэпа.
— Кто этот нэп?
Дауд поднялся и, прищурившись, процедил сквозь зубы:
— Новая экономическая политика. Как уяснил, что это возврат к прошлому, товарищ Коков пал духом и... застрелился... Паникер слабохарактерный, — выругался он...
***
Я рассказываю тебе, Алан так, как было, ничего не придумывая. Не желаю ни приукрасить свои дела, ни очернить Тотикоевых и Кайтазовых, хотя я и вижу в твоих глазах, племянник, недоумение: как, мол, ты, дядя, прославленный герой гражданской войны, мог так поступать... Тебе и твоим сверстникам, сидящим в теплой комнате, сытым и довольным жизнью, начитанным, легко рассуждать о совести, справедливости, человечности и смотреть на нас с укоризной, будто мы не имели сердца и были извергами... Нет, и у нас душа болела, и каждая пролитая из-за наших поступков слезинка оставляла внутри рубцы...
***
... Тимур вновь приехал в Хохкау. Мурат собрался выслушать очередные указания Дауда, но милиционер, несмело улыбнувшись, сказал:
— Из Владикавказа звонил Скиф Кайтиев. Он сообщил в Петроград и Архангельск, что ты жив-здоров. Оттуда пришло приглашение тебе, уважаемый Мурат, просят принять участие в праздновании юбилея Октября...
— Поездка во время уборки урожая?! — Мурат гневно взмахнул головой. — Как можно?
— Кайтиев считает, что тебе не следует отказываться. Твоя поездка — это СОБЫТИЕ! — поднял указательный палец вверх Тимур. — ПОЛИТИЧЕСКОЕ!.. Так говорит Скиф. А урожай и без тебя уберут. Кайтиев пошлет и сопровождающего...
Мурат хотел дать жесткий отказ, но тут почувствовал, как в груди защемило. Это происходило всякий раз, когда он вспоминал Зарему... Его же приглашают в Петроград!.. Значит, он сможет повидаться с Заремой?! Как она там? А вдруг нуждается в его помощи?
— Когда? — с трудом выдавил из себя.
— В дорогу? — догадался Тимур. — В конце октября...
... Пройдя в заставленный табуретками с шипящими примусами коридор, Мурат постучал в ближайшую к выходу дверь. Она распахнулась. На пороге стояла уже немолодая русская женщина в вязаной кофте и шерстяном платке, накинутом на плечи, а из-за ее спины выглядывали любопытные глазища... Тамурика!..
— Мария, это же Мурат! — услышал он восклицание, и Зарема, выскочив в коридор, ткнулась лицом в грудь нежданному гостю...
Комната была большой и холодной.
— Вот, привез вам гостинцы, — произнес Мурат растерянно...
Не успел он опустить на пол мешок, как Тамурик накинулся на него. Да и Зарема, и Мария, выловив из мешка пирог, тут же разломали его на части и, смеясь, стали жадно жевать все еще вкусно пахнущий, несмотря на долгий путь, цахараджин.
— Прости, — пробормотала Зарема, — но очень уж мы проголодались.
— Не дотянули наши гроши до дня зарплаты и стипендии, — пояснила Мария. — Деньги у нас быстро улетучиваются.
Жуя и проглатывая еду, Зарема, Мария и Тамурик при появлении из мешка, казавшегося бездонным, сыра, говядины, курицы, лука — и чего там еще уложили заботливые руки матери Мурата — радостно вскрикивали...
— Вы как волшебник, нежданно-негаданно появившийся как раз в тот момент, когда нам очень нелегко, — сказала Мария.
Потом они сидели втроем, а Тамурик носился по комнате. На столе величаво отсвечивал медными боками гордость и единственная ценность Марии — пятилитровый самовар, вперемешку лежали пироги, мясо, лук, кинза, доставленные из Хохкау, петроградские бублики. Мурат не сводил глаз с Заремы. То ему казалось, что она ничуть не изменилась, а то вдруг отдельный жест, мельком брошенный взгляд делал ее незнакомо-отчужденной.
Мурат признался Марии, что поразился смелости Заремы, которая, не зная языка, с ребенком на руках отправилась в далекий и чужой, холодный и голодный край, где не было ни одного знакомого человека, к которому можно было бы в тяжелую минуту обратиться за помощью. Зарема, посмотрев ему в глаза, сказала, что сама была поражена тому, с какой теплотой и заботой относились к ней, горянке, знавшей по-русски лишь два слова — «здравствуй» и «спасибо», к ее сынишке, настороженно поводившему глазами из стороны в сторону, случайные пассажиры поезда, не на одни сутки застревавшего безо всякой видимой причины в чистом поле. Уже в те месяцы каждое новое знакомство убеждало ее, что она неверно судила о людях, — они отзывчивы и доброжелательны...
Мария поведала Мурату, как Зарема и Тамурик оказались в ее большой, холодной и пустой комнате.
... Ее начальник, секретарь Петроградского горкома партии Николай Петрович Гринин стремительно вышел из кабинета, бросив ей на ходу: