Заповедь

До этой минуты Тузар держался стойко, но тут, услышав добрые слова старца, пустил-таки слезу. Стыдясь своей слабости, пробормотал:

— Как жить нам?..

Когда и в третьем хадзаре не удалось отыскать тайник, Дауд набросился на Мурата:

— Теперь я знаю, почему ты ускакал той ночью. Ты спешил предупредить аул о нашем приезде. И они все попрятали.

— Не было этого, — жестко ответил Мурат. — Я никому не сказал.

— Не сказал? Тогда объясни, где зерно?

— Какое зерно? Посмотри на эти клочки земли, — повел Мурат рукой по склону горы: — Что на них получишь?

— Значит, нет зерна? — переспросил Дауд.

— Нет.

— Сами в долину за зерном спускаемся.

— Нет у нас.

— В таком случае я принимаю другое решение, — заявил Дауд. — Вместо зерна изымем излишки мяса, — и посмотрел Мурату в лицо. — И пусть никто не скажет, что эти склоны горы не могут прокормить тучные отары овец.

— Мясо? Не имеете права, — заявил Иналык.

— Имеем. Все, что на пользу советской власти, имеем право совершать. И возьмем из расчета: одну овцу вместо... трех пудов хлеба!.. — и, не обращая внимания на ропот горцев, потребовал от Мурата: — Показывай дорогу к ближайшей отаре!..

Тягостно, всей кожей ощущая упрекающие взгляды односельчан, Мурат молча и тяжело стал подыматься в гору.

— Он повел их! — разнесся над аулом женский истеричный вскрик.

Да, он повел их к склону горы, скрывавшемуся за нависшей над рекой скалой, где в это время года обычно паслась общая отара овец жителей Хохкау. Мужчины в ожидании посмотрели на Хамата. Старец провел ладонью по бороде и устало вымолвил:

— Пусть идет. Мы их здесь подождем... И чтоб никто ни одного грубого слова не произнес, — предупредил он...

Весь аул стоял и смотрел вслед пришельцам, следовавшим за Муратом. Они обошли скалу... Каково было удивление Мурата, когда на склоне горы не оказалось отары!..

— Она должна быть здесь! — вырвалось у него...

Дауд снял черную шляпу, провел ладонью по лбу, стряхивая выступивший пот, вновь нахлобучил свой необычный в этих местах головной убор и многозначительно протянул:

— Знакомый трюк. Не тобой выдуман, товарищ председатель сельсовета. Сомневаюсь, что ты знаешь, как за подобные проделки поступают с наглецами. Знал бы — не рискнул повторить контрреволюционные штучки... В общем, поедешь с нами. Отчет о своем предательстве будешь давать самому товарищу Кокову... — И посочувствовал: — Будет нелегко. Мой начальник и не таких обламывал. Ясно?!

Пришельцы возвратились в аул; забросили в арбу конфискованные мешки с зерном...

— Сядешь рядом со мной, — показал Мурату на переднюю арбу Дауд. — Садись.

— Куда ты, сын Дзамболата? — спросил Хамат.

— В Алагир, — глухо ответил Мурат.

— Как же возвращаться будешь? Возьми коня. Эй, Умар, — закричал отец, — запряги коня.

— Поехали, — скомандовал милиционеру Дауд и, когда арба сдвинулась с места, нахмурил брови. — Не надо коня! — и тихо добавил, обращаясь к Мурату: — Он тебе больше не понадобится...

***

... Коков заметался по кабинету, хватаясь за кобуру, махая кулаками перед лицом Мурата, взывая к небу...

— Ты забыл о классовой борьбе!.. — рычал он. — Мы боремся за мировую революцию, а нам кинжал в спину вонзает свой же большевик?! Да-да, ты предал партию, народ, ты предал дело революции!.. На фронте я таких стрелял на месте. Из этого револьвера! И сейчас готов его вытащить. Думаешь, дрогнет рука? Нет! Нет! Нет!!! Будь у меня брат, за подобный поступок я бы расправился и с ним!.. Как ты посмел предупредить этих кулаков, этих извергов?!

— Да никому я ни слова не сказал! — рассердился Мурат.

— А кто предупредил? Об акции знали лишь ты, он, — ткнул Коков пальцем в грудь Дауда, да с такой силой, что тот сел на скамейку, — и я! — ударил он себя в грудь. — Я не мог! Дауд — не мог! Остаешься ты! Ты — человек безвольный, жалостливый! Но кого щадишь? Тех, кто пил кровь народную!..

— Я не предал партию, — гневно повторил Мурат.

— Предал. И если желаешь знать, ты стал убийцей. Молчи! Не возражай! Здесь говорю только я!.. Ты убийца, потому что те излишки, которые мы должны были изъять, спасли бы сотни голодающих. Но мы их не изъяли. И эти люди... погибли! Они мертвы, а ты еще жив! Какая несправедливость!.. — он на минуту умолк, тяжело дыша и ненавидяще сверкая глазищами.

— Он понял, как чудовищно поступил, — подал голос кто-то из задних рядов.

Коков в отчаянии вскинул обе руки над головой:

— И здесь жалостливые! — теперь он кричал на членов исполкома: — Вы что, хотите отпустить этого... подкулачника?

— Он же красный боец, — произнес женский голос. — Чапай!

— Был! — рявкнул Коков. — А теперь он пе-ре-рож-де-нец! И я не хочу на это закрывать глаза!..

— Нужно дать ему шанс, — предложил пожилой осетин.

— Какой еще шанс? — отшатнулся председатель исполкома.

— Установим ему срок — две недели, и пусть сам изымет излишки у кулаков и зажиточных середняков.

— Да не осталось у нас в Хохкау кулаков, — вздохнул Мурат.

— Кулаки есть везде! — убежденно заявил Коков. — Только не надо жмуриться, чтоб их не видеть.

— Были и у нас, да теперь сидят в тюрьме, — пояснил Мурат.

— Да, вот еще что! — вспомнил Коков. — Это правда, что во время последнего собрания на нихасе не было женщин? Они сами не пришли или их не пригласили?

Мурат вздрогнул: и в самом деле женщин в тот день на нихасе не было. А он и не подумал о них.

— Так это правда или нет?

— Их забыли пригласить, — сокрушенно покачал головой Мурат.

Коков вытянул ладонь в его сторону:

— Вот из-за таких и называют нас, кавказцев, феодалами. Партия настойчиво ищет пути раскрепощения женщин Востока, а этот пе-ре-рож-де-нец не пригласил их на голосование!.. Предлагаю: строгий выговор ему, неделю срока — и чтоб все излишки хлеба были доставлены сюда! Кто за это?.. Женщин прошу не стесняться — выше поднять руки, продемонстрировать этому пе-ре-рож-ден-цу, что вы равноправны мужчинам!..

***

До Мизура Мурата довез старик-осетин, который более тридцати лет доставлял руду с садонских рудников во Владикавказ.

— И до революции, и после революции занимаюсь одним и тем же, — рассказывал он: — Погоняю лошадей. Они у меня уже третьего поколения, а я вот держусь, еще крепкий, — заразительно засмеялся он. — Помню, будто вчера произошло, как приехал наниматься. Тогда приказчиком был бельгиец. Высокий мужчина, в полосатых брюках ходил. Ты думаешь, он на меня смотрел? Нет, он не поленился выйти из конторы и обошел со всех сторон подводу. Потом заглянул лошади в зубы и только после этого дал согласие... Э-э, у них ценилась не внешность человека — дело. Дело!.. Сейчас не так. В два раза меньше рейсов совершаю за неделю, а начальник — не приказчик, а хицау всех рудников — со мной за руку здоровается...

Мурат слушал старика-возчика вполуха. Одолевали мысли — тягостные, липкие... Что же произошло? Он хотел как лучше, а виноват оказался. Перед Коковым не провинился, а получил наказание. Еще хорошо, что отпустили, вполне могли в тюрьму засадить. Может быть, в одной камере с Тотикоевыми сидел бы — вот кто веселился бы, злорадствовал... Слава богу, пронесло...

С другой стороны, почувствовал, как враждебно смотрели на Мурата аульчане, когда он повел шахтеров на пастбище. Точно предал их. И никто знать не желает того, что революция в опасности, все на ниточке висит. Правильно говорил Коков: сегодня не о моем-твоем надо думать — общую беду предотвратить бы...

Очень хотелось узнать, кто предупредил аульчан, откуда им стало известно о приезде шахтеров. Он этого наглеца проучит. Надо же, как все быстро провернули. А он, Мурат, тоже хорош: ничего не заметил... И тут он вспомнил, как часто в тот день отец проводил ладонью по бороде — к этому жесту он прибегал, когда хотел скрыть выражение своего лица. Отец! — догадался Мурат. — Это он, точно: он пронюхал... И даже мне ничего не сказал. Ну хитрец!..