Заповедь

— Вот что тебя беспокоит... Новой жизни захотелось, иных разговоров... Но разве того, что теперь у всех есть земля, мало? Разве это не новое? Что теперь не надо бежать к Тотикоевым просить лошадь съездить по дрова, мало? И мельница стала общей, пожалуйста, хочешь — пользуйся...

— Все это так, так, — прервал его Мурат. — Но жизнь-то по-прежнему тяжела и просвета в ней нет...

— Наслушался ты нашего полкового лектора, все его слова взял на веру, — укоризненно покачал головой Умар. — А у того язык — что горная речка: бежит и журчит, бежит и журчит, бежит и журчит, и остановить нет мочи... Много он сулил, много. Все беседы его начинались и заканчивались одной фразой: «Вот побьем Деникина... » Будто только и осталось дел, что побить белогвардейцев. А я так думаю: побить Деникина — это только полдела. Вот теперь начинается главное... Я, дружище, не обманывал себя. Знал, что новая жизнь сама по себе не придет. Ее строить надо. И надежда тут не на кого-то — на самого себя!.. Вот обработаю землю, получу добрый урожай, заложу подвалы зерном, — и перестанут дети клянчить лишний кусок чурека — прекрасно! А там, глядишь, и дзыкка на столе появится — побаловать малышей. Отвезешь в город на базар мясо, а взамен доставишь домой отрез на платье жене или обновку детям — опять же радость в семье... Что качаешь головой? Что тебе в моих словах не нравится?

— Мечты у тебя какие-то... — Мурат поискал слово, которое не так хлестко бы ударило по брату... — обыденные...

— А я не фантазер, не летаю как нарт на облаках, — ступаю по грешной земле... И тебе советую.

... Продолжение этого разговора неожиданно произошло через неделю, когда в Хохкау въехала линейка и с нее соскочили на землю двое горожан. Тимур, с утра прибывший в Хохкау сообщить о предстоящем визите гостей из Владикавказа, шепнул Мурату:

— В кожанке сам секретарь обкома Скиф Кайтиев, а усатого крепыша-здоровяка, председателя райисполкома Кокова вы знаете, — и шагнул навстречу худому и высокому, в очках, начальнику, намереваясь представить Мурата, но гость опередил его:

— Не надо, и так вижу, что это наш Мурат Гагаев! Мне из Архангельска прислали твою фотографию. На обороте написано: «Северный Чапай».

— Шутили так, — улыбнулся Мурат. — Федька прозвал...

— Ты жив?! — воскликнул Кайтиев. — Почему же не дал знать о себе?! Почему пропал?!

— Не пропал я, здесь живу, — развел руками Мурат.

— Да знаешь ли ты, что тебе в Архангельской области памятник поставили?! — Кайтиев во все глаза смотрел на горца, небритого, в промокшей черкеске с порванным, неумело заштопанным воротом. Вот он, герой гражданской войны, которого лично знают Ворошилов, Буденный, Уборевич, которому при жизни поставили памятник, потому что в Архангельск на запрос по ошибке пошел ответ, что Гагаев не возвратился в Осетию, и там решили, что он, как многие в ту пору, в дороге стал жертвой холеры, вольно гулявшей по измученной земле. А этот человек возвращается в родной аул и, будто не было у него легендарных подвигов, усердно обрабатывает клочок земли, никому не обмолвившись и словом, кем он был и как прославился. Не верится! Вот ты какой! Это ты участвовал в захвате Царского села? Арестовывал генерала Краснова?

— Было, — кивнул головой Мурат.

— Я же о тебе все знаю! — закричал Кайтиев. — Большое письмо пришло из Архангельска. Сам читал его, сам запросы в районы давал... Мне бы сейчас найти этого работничка из райцентра, что ответ дал, будто Мурат Гагаев на их территории не проживает! Ты был среди тех, кто усмирял контрреволюционное Быховское восстание, — стал вспоминать Кайтиев, — кто обезоруживал польский легион Домбро-Мусницкого, сражался с белофиннами... Что еще я не назвал?

— Всего не упомнишь, — сказал Мурат.

— Надо, надо все помнить! — возразил Скиф. В письме рассказывалось о твоих подвигах в тылу белых. Не забыл отчаянные рейды?

— Нет, не забыл, — усмехнулся Мурат. — Когда англичане и Колчак пошли на соединение друг с другом, я сам попросил, чтоб мой отряд был маленькой собачкой.

— Собачкой? — удивился Кайтиев.

— На медведя никогда не охотился? Одному на него нельзя — разорвет, с собачкой надо идти. С умной. Ты идешь на медведя — он на тебя идет. Держи кинжал и жди. Медведь к тебе подошел, лапы поднял... И тут собачка — маленькая такая, едва видна — цап его за мягкое место! Медведь о тебе забыл, назад оглядывается. А ты шагай вперед и коли его!..

— Верно! — со знанием дела процедил Коков.

— А за что тебя трибунал судил? — вспомнил Кайтиев.

Мурат поежился, кисло улыбнулся:

— Своевольничал я, хотел сразу всех людей счастьем одарить... — и умолк, ушел в себя; ему от одного упоминания о давнем происшествии стало не по себе...

Гости вошли в хадзар. Скиф огляделся.

— Неужто ты, герой гражданской войны, живешь здесь, в этой комнатушке с тусклыми, едва пропускающими свет окошками?! — возмутился он и кому-то погрозил кулаком: — Ах, черствые люди! Почему о тебе не позаботились?..

Мурат махнул рукой, попытался превратить все в шутку:

— Да что мне, бобылю, надо? — и, прихватив нож, направился к двери.

— Куда ты, Мурат? — попытался остановить его Скиф. — И зачем это нож с собой прихватил?.. Спешим мы.

— Дело гостей прийти в дом, дело хозяина — когда они из него выйдут, — напомнил Мурат осетинский обычай...

Ему бы насторожиться, поразмыслить о том, ради чего большой начальник двое суток добирался до Богом забытого поднебесного аула... Только ли для того, чтоб увидеться с ним? Велика важность. Задумайся Мурат об этом — глядишь, и догадался бы, что не без умысла Скиф Кайтиев прибыл в Хохкау...

И тогда, когда утром Скиф приказал Тимуру обойти хадзары аула и пригласить всех жителей на нихас, Мурат, который всегда на фронте кожей чувствовал приближающуюся угрозу, не разглядел опасности... Насторожись он тогда — сколько бы разочарований избежал в жизни!..

Мурат хотел привести гостей на нихас тогда, когда все аульчане будут налицо. Но Скиф настоял пойти заблаговременно, объяснив это желанием поговорить с людьми... Хамат встретил гостей, как и положено старшему, с чувством собственного достоинства, ничуть не заискивая перед высоким начальством.

— Твоя просьба провести сход, дорогой Скиф Кайтиев, застала дома не всех аульчан. Пришлось послать гонцов в горы, — сказал он. — Подождем, когда все соберутся.

Как и положено, Хамат поинтересовался здоровьем гостей. Потом поговорили о погоде...

Хотя было воскресенье, когда по законам адата не полагалось работать, тем более на глазах старцев, собравшихся на нихасе, Умар, конечно же, опять затемно отправился на свой участок земли. Нетрудно представить, как роптала его душа, когда добравшийся до участка Руслан сообщил отцу, что его ждут на нихасе. Но и спустившись к нихасу, он нет-нет да поглядывал на зеленевший пятачок земли на склоне горы. Перехватив его взгляд, Иналык погладил бороду и спросил:

— Скажи, сын Дзамболата, если бы тебе вдвое увеличили надел, силенок хватило бы обработать?

У Умара от такой перспективы дыхание сперло в груди, и, точно боясь, что радужное видение может улетучиться, он поспешно выдохнул:

— Хватило бы!

— А втрое? — продолжил сладкую пытку Иналык.

— Ночью работал бы, — но хватило бы!.. — голос Умара был так тверд, что никто не усомнился в его вере.

— А вот отдайте ему свои участки, — и вы убедитесь, — усмехнулся Хамат и пояснил гостям: — Умар настоящий хозяин. И воля есть, и терпение, и руки у него золотые... Земля таких хозяев любит — расцвел его участок. Мог бы быть под стать брату и Касполат, да здоровье на войне оставил...

— Последнее ранение Касполата было тяжелое, — пояснил Кайтиеву Умар. — Рана маленькая, но много крови потерял. Мы в атаку шли, я видел, как он упал с седла, но останавливаться не велено было. Уже после боя мы с Муратом отыскали его...

— Значит, брат падает, а ты должен скакать вперед? — укоризненно произнес Дахцыко.

Умар вздохнул, пробормотал, оправдываясь: