Заповедь

— И-эх! — разочарованно вздохнул Андрей.

И в этот момент к развилке приблизилась вторая подвода. Крестьянин нерешительно потянул на себя вожжи, неуверенно предложил:

— Махнем по энтой, муратовской?

— А увидит кто? — с сомнением покачал головой первый крестьянин.

Второй повертел шеей в одну сторону, в другую, и, убедившись в безопасности, хлестнул лошадь, сворачивая на новую дорогу.

— Ах ты, милый человек! — блеснула глазами Глаша.

Мурат жадно затянулся трубкой, несмело улыбнулся.

Глаше показалось, что он с трудом удержал слезу... Подводы проскрипели мимо несмазанными колесами, прокладывая первую колею...

— Пошло дело! — чуть не плача от пережитого волнения и радости, прошептал Андрей...

... В обед из дома попа по всему селу разнеслись задорные звуки лезгинки. Мурат легко носился по кругу, ловко вскакивая на носки, азартно подбадривал самого себя:

— Асса! Асса!

Столпившиеся вокруг бойцы, любопытства ради собравшиеся на музыку крестьяне восхищенно поводили глазами, следя, как ловко кружат по комнате горец и счастливая и радостная Глаша. Столы были накрыты добротно, но наспех тремя бабами, которых удалось затащить в дом, сплошь уставлены разными бутылками с замысловатыми надписями на пыльных боках. Мясо и картофель свалили прямо на стол. Федька вскрывал консервные банки с заграничными яствами.

Ногой распахнув дверь, в комнату ввалился Андрей; в каждой руке у него по две бутылки вина явно нероссийского происхождения. Он хотел крикнуть что-то задорное, но, заметив Глашу, танцующую с горцем, грустно застрял на пороге. Умолкла музыка. Проводив взглядом Мурата и Глашу, усаживавшихся рядом за стол, Андрей пересилил себя, задорно крикнул:

— Подарочек от аглецкой королевы. Аэропланом прислала. Назидала, чтобы передали молодоженам Мишке и Евлампии!

Засмеялись шутке бойцы. Счастливо прыснули и возбужденные Евлампия и ее жених Мишка. Сидя рядом с горцем, Мишка в который уж раз рассказывал свою нехитрую историю:

— Я ему: «Не деньги ваши мне нужны. Руки есть — работать от зари до зари буду, лишь бы Евлампии счастье добыть!»

Евлампия нежно жалась к нему, жадно вслушивалась в его слова. Приоткрылась дверь, ведущая в спальню, оттуда донесся голос попа:

— Нет им моего благословения! Нет!

— Зато есть наше! — крикнул на весь дом Мурат.

— Ой какой... — покосившись на дверь, Мишка грустно сказал: — Не любит он меня...

Мурату было видно в окно, как во двор въехали три всадника. Они не были из его отряда. Всадника в кожанке он узнал. Это волевое, суровое лицо, какое бывает у человека, привыкшего командовать, он приметил еще в штабе дивизии. Человек в кожанке недоуменно глянул в сторону дома, откуда доносились веселые голоса, тяжело спрыгнул на землю и привязал коня к столбу, подпиравшему забор. Его не смутило, что возле забора свалены доски. Упиравшегося коня пришлось тянуть к забору. Бедное животное, расставив скользящие ноги, неловко держалось на шатающихся досках. Штабной решительно направился к дому. Остановившись на пороге двери, командир в кожанке неприязненно поглядел на стол, на бойцов и уперся взглядом в Мурата. Оттолкнув стоящего у него на пути бойца, штабной направился к горцу и громко и требовательно сказал:

— Я твой новый комиссар! Вчера мы направили с посыльным приказ об отходе. Почему он не выполнен? Почему отряд здесь, а не отошел?

В комнате все стихли, лишь где-то в углу кто-то пьяно хихикал. Андрей цыкнул в ту сторону, и стало слышно, как тяжело дышит комиссар. Мурат с нарочитым добродушием ответил ему:

— Уборевич просил удерживать село сутки. А мы уже два дня здесь! — и доверительно сообщил: — И еще будем! Садись. Пей, кушай...

Но комиссар отмахнулся от его гостеприимства:

— Операция по переброске артиллерии завершена. Ситуация изменилась. Ваш отряд должен был еще вчера отступить и присоединиться к полку. Почему не отошли?

Мурат искоса посмотрел на комиссара, провел рукой по лицу, успокаивая себя, порывисто вскочил, пошел к двери, зычно крикнув:

— За мной! Все за мной!

Комиссар, решив, что горец поднял эскадрон по команде, чтобы тотчас же отправиться в распоряжение полка, победно улыбнулся. Но Мурат пошел не к воротам, а к забору, встал перед его конем, спросил окруживших его бойцов:

— Это кто? — и еще раз: — Кто это?

— Кобыла, — насмешливо произнес Андрей.

— Живой лошадь, — не обратив внимания на раздавшиеся смешки, возразил Мурат: — Живой! — он отвязал уздечку, осторожно свел коня с досок, сказал, старательно не замечая сердитого взгляда человека в кожанке: — Слез с коня — надо подпруги отпустить, вот так, — продемонстрировал он. — Чтобы лошадь тоже отдыхала. Похлопав по шее, назови по имени, поласкай, тогда другом тебе будет хорошим. А хороший лошадь — это жизнь твоя, — укоризненно сообщил он штабному. — Любит тебя лошадь, понимает, — в бою не пропадешь, не понимает — погибнешь! — он похлопал коня по шее, оттянул ему хвост; лошадь шутливо потянулась мордой к его руке, хапнула губами...

— Ишь ты! — восхитился Мишка.

— Да! — по-своему воспринял его возглас горец. — Вот мой конь хитрее меня. Снаряд рвется впереди — назад пятится, меня бережет... А этот человек, — гневно посмотрел он на штабного, — коня не любит! Слез, ушел, о нем не подумал! — и подвел итог: — Нехороший человек.

Комиссар, сев в седло, тихо промолвил:

— Ладно... Посмотрим... — и, жестом приказав двум бойцам, прибывшим с ним вместе, следовать за ним, вылетел из ворот.

... Свадьба была в разгаре, когда кто-то дернул снаружи окно. Оно подалось, и показалась голова бойца.

— Мурат! — тревожно позвал он и закричал испуганно: — Белые!

Точно шторм смыл бойцов из-за столов. Они устремились к двери, на ходу хватая винтовки.

— Куда? — крикнул Мурат. — Я еще не сказал тост за баркад. Это значит за счастье, за изобилие! — он поднял огромный рог и обратился к молодым: — Этот рог многие годы вожу с собой, никогда не вытаскивал. Думаю, сегодня из него надо выпить. За ваше счастье, Мишка и Евлампия! Будьте хорошей семьей! Будьте счастливы! Семерых сыновей вам и одну дочку! Пусть рядом с вами все будут счастливы, потому как если вы только будете жить хорошо, а рядом будут мучиться, то и вам счастья не видать! За изобилие хороших событий и чувств в каждом доме! Уа царанбон бира! — закончил он по-осетински и медленно выпил из рога.

Где-то совсем близко ухнул снаряд. Зазвенели стекла окон.

— Ну, вот теперь вперед! — вышел из-за стола горец. — По коням!

Его команда утонула в грохоте участившихся взрывов...

... Третий день наседали на эскадрон белогвардейцы, третий день отряд пытался оторваться от них, и никак это не удавалось. Отступали через молодой лес. Лошадей нагрузили пулеметами, сами шли пешими. Несколько коней были под ранеными бойцами. Рассчитывали, что этим леском можно выбраться к своим, но отряд попал в капкан: впереди оказались болота. Дальше отступать было некуда. Пришлось занять оборону по оврагу. Они уже отбили несколько отчаянных атак. Теперь их стала методично обстреливать артиллерия.

— Гляди, батя, — кивнул за спину Федька.

Оглянувшись, Мурат увидел Дмитрия, который, сняв шапку, привычно перекрестился:

— Успел, слава Богу!

— Откуда ты появился? — удивился Андрей.

— Оттель и пришел, — махнул Дмитрий в сторону болота.

— Да ну?! — поразился Федька. — Врешь! Полдня ищем — нет там пути.

— Склизкое место, — согласился мужик, — не каждому откроется, — и обратился к горцу: — Меня к тебе деревня послала...

... Под ногами отвратительно чавкало, ноги вязли в тине. То и дело кто-либо из бойцов оступался и попадал в яму, и тогда ему подавали спасительное древко — и он жадно за него хватался... Но лошадь, провалившуюся в яму, как ни тащили за поводья, спасти не удалось. С каждым движением она все глубже уходила в липкую жижицу и, издав последнее жалобное ржанье, исчезла в тине... Позади гулко раздавались взрывы — это вражеская артиллерия утюжила овраг... Добравшись до твердой земли, бойцы валились с ног. Мурат прижался щекой к земле и в блаженстве прикрыл глаза... Рядом Абрек вскарабкался на холм и замер, дрожа всем телом...