Заповедь

— Ну? — грозно сказал тот.

Мужик нехотя подошел к кустам и, развернув черкеску, разложил на прежнем месте. И только отбросив рукава в сторону, заметил на черкеске орден с красным подкладышем под ним. Он ошарашенно притронулся к нему пальцем и настороженно оглянулся на спину горца.

— Я еще там тебя приметил, — не оглядываясь, ткнул пальцем на кусты Мурат.

Мужик недоверчиво хмыкнул, переступил с ноги на ногу, возразил:

— Приметил бы — остановил.

— По моему следу шел — сам ко мне и пришел, — пояснил горец.

— А кабы я свернул со следов и с твоим сарафаном убег?

— Не убег же, — усмехнулся Мурат.

Мужик улыбнулся добродушно, искренне, но сразу же подумал, что от такого странного человека всякое можно ожидать, и стал пятиться назад.

— Стой! — приказал горец, опять же не оглядываясь.

— У тебя и на затылке есть глаза?! — в сердцах спросил мужик.

— Река — мои глаза, — показал кинжалом в сторону воды Мурат, на поверхности которой четко виднелось отражение берега и мужика. — С Сельца ты?

— Оттель, — согласился мужик и поспешно добавил: — Дмитрий я, пастух. Вертаться мне пора.

— Вместе пойдем, — оборвал его Мурат и спросил: — Шел куда?

— До Змойки, — нехотя признался мужик.

— Врешь, — укоризненно покачал головой горец: — Дорога на Змойку вон там идет. Сам по карте смотрел.

— Оно верно, — согласился мужик, — дорога бочком идет, мимо бугра, обходя энтот лес, считай, верст на сорок. А я напрямик.

— Почему прямо дорогу не сделали? — рассердился горец.

— Лес графский, — усмехнулся мужик. — Не позволяет.

Мурат с огорчением вытащил ногу из воды, ступил на берег.

— Ворочаться пора мне, — опять заговорил мужик.

— Сказал — вместе, — повторил горец.

— С этой штучкой? — кивнул мужик на орден. — Коли надумал тудыть идти, то зря сапог лечил. Англичане и офицеры тебя и с дырявым сапогом крепко приголубят, — и засмеялся остроте.

— Много их там? — не поддержал его шутливого тона горец; срывая траву, он укладывал ее внутри сапога.

— Да тыщи полторы с гаком будет, — убежденно заявил мужик и заторопился: — Ну, я пошел...

— Не могу отпустить тебя, — сочувственно покачал головой Мурат и пояснил: — О нас знаешь, там сболтнешь. А нам надо неожиданно туда нагрянуть.

— Как ты меня удержишь? — усмехнулся мужик. — Драться будешь?

Мурат молча кивнул на куст, возле которого лежал целый арсенал: револьвер, браунинг в деревянной кобуре, шашка, кинжал, винтовка, портупея, плеть... Лежали не на траве, а были аккуратно сложены на расстеленной рубашке. Это произвело на мужика впечатление. Мурат довольно покачал головой:

— Так что ты вроде пленника моего...

... Широко раскинулось в поле село. Отсюда, из леса, где притаился отряд Мурата, оно как на ладони. Видно, как меж домами бродят люди в иностранной военной форме. По главной улице промаршировал отряд в юбках.

— Глядь, в юбках! — ахнул Федька.

— Энто шотландцы, — весомо заявил мужик.

Они лежали в высокой пахучей траве и всматривались в даль.

— Как оттуда их вышибешь? — засомневался Виктор. — Не получится. Их полторы тысячи, у них пушки, пулеметы... А нас капля, девяносто пять человек, считая и Глашу!

— Ты Глашу не тронь! — рассердилась девушка.

Мурат оторвался от бинокля, повернулся к Виктору:

— Сколько нас — ты знаешь, Мурат знает. А они, — махнул он в сторону села, — не знают! Если шум большой поднять — подумают, тысячи нас!

— Оно для шума тоже глотки нужны, — покачал головой Андрей.

— Помню, как Уборевич сказал: «В Сельце у них собран кулак. Отсюда наступать начнут». А нам помешать надо, — весомо сказал Мурат. — Когда лошадь бешеный, ой как страшно! Смотри, Андрей, сколько у них в загоне лошадей... Слушайте, хитрость есть, — наклонился он к бойцам...

... Погрузилось село в темноту. Тишина. Лишь где-то на окраине слышался захлебывающийся лай собаки, но и он вскоре закончился визгом, и опять наступила тишина... И вдруг взрыв. Зазвенели стекла. Из дома, где разместился штаб интервентов, вылетел огонь, вспыхнула ярким пламенем соломенная крыша. И тотчас же на село обрушились гром и грохот: отовсюду неслись взрывы ручных бомб, пулеметные очереди, крики... Улицы наполнились истошными воплями, командами, возгласами. Замелькали фигуры выскакивающих из окон в нижнем белье интервентов. Отовсюду послышалась лихорадочная стрельба. По улицам носилась, сталкиваясь толпами, создавая сумятицу, огромная масса людей... И тут раздался истошный крик на английском языке:

— Спасайся, кони взбесились! Снесут! Затопчут!

По улице катилась лавина взбешенных коней, снося на пути все живое. Шарахнулись в стороны люди, да поздно: лошади врезались в толчею, опрокидывая людей, топча их. Следом за табуном скакали, стреляя на ходу, Мурат и его бойцы. С крыши каменного дома по метавшимся англичанам бил пулемет.

— Молодец, Андрей! — обрадовался командир и истошно закричал по-английски: — Спасайся!!!

Толпы интервентов, путающихся в одежде, стремительно уносились из села прочь. Лавина коней, преследуемых бойцами отряда Мурата, устремилась на огневые позиции врага, опрокидывая пулеметы, топча артиллеристов.

Опять воцарилась тишина в селе. Лишь распахнутые настежь двери, сорванные с петель окна и ставни да валяющиеся повсюду винтовки, пулеметы и трупы — полуприкрытые, в ботинках на босу ногу — напоминали о ночном бое. Окружив командира шумной, возбужденной толпой, красноармейцы шли по улице, весело переговариваясь:

— Я как бомбу в окно — шарах! — захлебывался в восторге Федька. — А они нагишом из дверей, из окон тоже — шарах!.. Умора...

Из переулка выскочил Виктор; в одной руке у него были новенькие ботинки, в другой — огромный кусок колбасы. Жадно жуя, он возбужденно сообщил:

— Братцы! Мурат! Гляди, какой обоз англичане «забыли».

В переулке длинной лентой растянулись подводы, доверху набитые тюками, мешками, новенькими винтовками, пулеметами, шинелями.

— Ботинки. Одежда. Оружие. Мука. Масло. Колбаса! — возбужденно перечислял Виктор. — На целый полк хватит!

— То-то Уборевич обрадуется! — воскликнул Федька.

Женский вскрик заставил всех оглянуться. У крайней подводы толпились дамочки. В модных длинных платьях, высоких шляпках, они здесь казались не от мира сего. Сбившись в кучу, они при каждой попытке бойца приблизиться к ним поднимали отчаянный визг.

— Ты чего? — прикрикнул на бойца Мурат.

— Обыскать приказано, — растерянно ответил боец.

— Не надо, — махнул рукой горец. — Отправить в штаб. Мурат с женщинами не воюет... — глянув на бойцов, копошившихся возле подвод, приказал Федьке: — Обоз отправить Уборевичу. Напиши в записке: «Подарочек от королевы английской».

Хохот бойцов услышала Глаша, ехавшая верхом по улице, свернула в переулок. Мурат невольно залюбовался ее хрупкой фигуркой, улыбнулся, повел рукой вдоль обоза. Но Глаша не ответила на его улыбку, хмуро сказала:

— Опять, командир, вперед рвешься, под пули лезешь.

У горца глаза засверкали хитринкой:

— У Мурата лучший конь в отряде. Он несет вперед.

— А когда пеший, что несет вперед? — горько усмехнулась она.

Мурат смутился, но секунду спустя пригрозил ей пальцем:

— Уу-у! А сама что не отстаешь?

Девушка отвернулась от него, тоскливо произнесла сама себе:

— Заметил... — и тихо добавила: — Боюсь я за тебя, Мурат.

Горькие и одновременно заботливые нотки, прозвучавшие в голосе девушки, насторожили его. Глаша смело повернулась к нему, выдав отчаянную дерзость вдруг разом решившейся на рискованное признание. Горец смущенно отвел взгляд, поискал глазами Андрея. Мурат рассердился и на девушку, и на себя, и на то положение, в котором оказался, и, резко отвернувшись от нее, грубо бросил:

— За чубатого бойся — меня пуля не берет!

Глаша хлестнула коня, да так, что он с места рванул в карьер, поскакала вдоль обоза, спрятав голову за гривой коня, чтоб никто не заметил слез.