Заповедь

— Держи, — Николай протянул Хуану винчестер. — Крепко держи!

— Прощай, друг! Прощай, амиго! — махали друзья руками, и Хуан не сводил с них глаз до тех пор, пока фигуры не растворились в туманной дымке...

... Стучали колеса, то и дело разносился протяжный свисток паровозика, упрямо тащившего на север товарняк, в который беглецам удалось вскарабкаться, когда он замедлил бег на подъеме. На вздрагивающем мелкой дрожью, отдающем гнилью от застрявших в щели картофелин дощатом полу не спалось, и на Мурата опять нахлынули тягостные мысли.

Нелепым казалось то, что рядом не было Таймураза. Почему он остался? Почему Мурату ближе и понятнее русский Николай, немец Франц, мексиканец Хуан, чем земляк? Они не оставили меня одного. А тебя нет сейчас рядом, Таймураз. В чем я виноват перед тобой?

... Шесть дней тащил товарняк беглецов на север. Мурат спорил во сне с Таймуразом, спорил, проснувшись, спорил, мучаясь от духоты в вагоне, от жажды и голода, сводивших желудок.

— Глоток воды! Глоток воды! — стонал рядом Франц.

— Ой жарища! — рвал ворот рубахи Николай...

Поезд все дальше уносил Мурата от Таймураза...

Мурат всматривался во встречные лица, прислушивался к долгим рассказам Франца, обдумывал реплики Николая, — и получалось, что зла, безразличия на земле гораздо больше, чем добра и сочувствия. И бросалось это в глаза везде. Друзья, с сожалением покинув приютивший их товарняк, который свернул на Восточное побережье, стали добираться до Аляски: где пешком, где повозкой, на подвернувшемся поезде; и на всем пути люди смотрели на них, но не видели, потому что всем было безразлично, кто они, куда, как и зачем направляются. Никто не накормит тебя, если ты сначала не почистишь коровник, не наколешь дров, не выроешь яму, да еще при этом заранее не обговоришь объем работы, а то обманут...

... Каменистое, лишенное травы, кустов, деревьев немое плато встретило их недобро. И не будь они полны надежд, которыми их заразил возликовавший от близкого счастья Франц, — им бы в самый раз пуститься в обратный путь, подальше от этой богом проклятой земли...

Отчаяние приходило неотвратимо. И ничего нельзя было с этим поделать. Когда с раннего утра до поздней ночи качаешь в руках лоток, промывая породу, и ждешь ежесекундно, что на дне его заблестит золотинка, весь в напряжении, потому что нельзя упустить ее, а часы и дни мелькают, а золота все нет, то тут у кого угодно сдадут нервы. И человек уже начинает поглядывать на друзей, ждет от них радостного вскрика, — но и им не везет, а впереди, насколько видит глаз, лежит суровая, неприветливая, безжизненная земля, и ее надо обойти, выискивая свое счастье, которое где-то здесь спрятано, притаено; сил становится все меньше и меньше, а с ними уходит и вера, и постепенно охватывает тоска. Руки двигают лотком все неувереннее, а порода перед глазами все бежит и бежит, и нет ей конца, и человек, уже не осмысливая, что делает, машинально ковыряет лопатой землю, наполняет ею лоток, зачерпывая им холодную воду, и она смывает под рывками вправо-влево всю породу, оголяя морщинистое дно лотка, на котором уже столько раз мысленно видел золотинку. Но ее все нет! И человек чувствует, как раздражение охватывает его...

Громкий крик оторвал Мурата от раздумий. Николай отбросил лоток в сторону, зло чертыхнулся. Молча смотрели на него Франц и Мурат.

— Я вот металлист! — кричал Николай. — Токарь. Я вот этими руками на станке все что хочешь сделаю! Потом сослали — лес пилил. Дорогу в Маньчжурии строили — дело! Маис рубили, коней объезжали — опять же дело. Человек, он для людей жить должен. Чтобы от его труда людям польза была! А мы тут... Из пустого в порожнее! Добычу ищем для одних себя, ровно волки! — он умолк, посмотрел на свои руки, на друзей, на речку... Покорно поднял лоток с земли, пошел к шурфу...

Мурат удивился, как это точно Николай высказал то, что не раз приходило ему самому в голову, — о ненужности людям того поиска, который ведут они и тысячи других золотоискателей.

Единственное спасение, что твое отчаяние все понимают. Когда нахлынет на одного, он забрасывает лоток в реку, откидывает от себя лопату, проклинает Бога и свою судьбу, рвет на себе ворот, а друзья не противоречат ему, не успокаивают, они молча ждут, когда он выговорится, выбросит из себя злобу и неверие... А когда, накричавшись, человек в изнеможении опустится на землю, кто-то поднимется, вытащит со дна речки лоток, медленно под напором воды удаляющийся по течению, другой притащит лопату, и положат их у его ног. Потом понимающе, по-мужски сурово прикоснутся рукой к его плечу, и опять над речкой разносится мурлыканье Франца, который, посапывая трубкой, в такт движениям лотка поет бесконечную песенку без слов. И вновь все трое двигают лотками, и вновь вода уносит серую породу, а с ней и смутные надежды друзей. А потом они молча собирают свои вещи, забрасывают за спину вещевые мешки, берут в руки лопаты и кирки, вытаскивают из земли колышки с дощечками, которыми они обозначают свои участки, и отправляются дальше, вверх по течению речки, и идут до тех пор, пока кому-нибудь не понравится новый участок, и тогда они вновь располагаются и сразу приступают к промывке породы, моля Бога и Аллаха подсунуть им жилу, уговаривая их не отворачиваться от них. Ну чем они хуже тех, к кому пришло счастье? Друзья то и дело натыкались на оставленные шурфы. Черневшие провалы заставляли вздрагивать золотоискателей, напоминая о том, что и до них в этих местах побывали искатели, и они тоже были полны надежд.

Лоток взвился ввысь и ударился о землю. Рука Мурата рвала из ножен кинжал, из груди вырывались хриплые ругательства...

Он полежал часик в чуме, скрежеща зубами в бессильной злобе. Спускаясь к реке, застенчиво улыбнулся Николаю и Францу, копнул лопатой землю... И опять порода перекатывалась в лотках друзей, и опять звучала песня Франца без слов. И опять Мурат ушел в свои думы до тех пор, пока Франц не заявил:

— Все! Надо идти дальше.

Они привычно собрали пожитки. Мурат взялся вытаскивать из земли кол с дощечкой, на которой Николай под его диктовку крупными буквами вывел: «Эта земля принадлежит горцу Мурату Гага... » — для полного написания фамилии места не хватило, но Николай успокоил друга: «И так понятно: на всей Аляске кроме тебя Муратов нет!» Вытащив кол, Мурат вдруг стал заново вколачивать его в землю.

— Мурат, ты чего? Уходим же! — удивился Николай.

Но горец, тяжело дыша, упорно вбивал кол. Николай переглянулся с Францем. Мурат ударил в последний раз камнем по колу, тяжело вздохнул и промолвил:

— Пусть стоит. Может, кто-нибудь узнает, что у Мурата на краю света своя земля была, — и молча оглядел «свою» землю.

— Богатый ты человек! — улыбнулся Николай. — Сколько у тебя камней — и ни грамма золота!

Они пошли дальше. Нельзя было терять ни одного дня. На Аляске уже становилось холодно. Приближалась зима, а они еще не нашли свою жилу. Найти надо было до снега.

Мурат вслушивался в песню Франца, а сам думал о том, почему он оказался так далеко от дома.

Франц прервал песню, стал рассуждать вслух.

— Дед мой папа иметь ахт киндер — все есть мужчин, — рассказывал Франц.— Мой папа иметь фюнф детей — тоже все мальчики. Я имею шесть киндер, — растопырил он пальцы рук и огорченно заявил: — Все девочки. Ева, Марта, Анна, Мария, Луиза, Катран! Чтобы иметь хороший муж им, я должен дать каждой дочь деньги, вещи... Приданое.

Мурат в который раз удивился:

— Почему ты, Франц, должен? Каждый жених должен дать калым тебе!

— Нет, нет, — огорченно покачал головой Франц. — У нас калым нет, все иначе. Мы европейцы! — и размечтался: — О! Когда я найти золото и выдать свои Ева, Марта...

Мурат задумался. Вот у всех народов свои законы. У нас так, у немцев совсем иначе, но и у них и у нас все законы против бедняков оказываются. Почему так? Почему цари другие законы не дадут, чтобы и бедные могли дома быть? Все неразумно на этом свете. Думаешь: хорошо будет так, а тебя за это ругают, в тебя стреляют...