Заповедь

— Почему так? — перебил Франца Мурат. — В Мексике хотел как лучше, а всем плохо. В Маньчжурии тоже так было.

Франц назидательно поднял вверх палец, пояснил:

— Есть старый поговорилка: делать добро — ждать зло.

— А-а, — махнул на него рукой горец. — Что ты говоришь?!

— Да что там Мексика? — отмахивался Николай от воспоминаний. — Жара! То ли дело тут!

— Да, да! — не хотел жалеть о прошлом и Франц. — Мы найдем золото! Я видеть, как это будет. Ты будешь так рад, Мурат! Он тоже рад. Мы ехать Гамбург, Кавказ и твой город тоже, Николай. — Франц выхватил из внутреннего кармана пиджака потрепавшуюся вырезку из газеты и напомнил друзьям: — Здесь есть золото! Англичанин Хармшельд говорит, он писать: здесь, на Аляска, можно каждый день заработать четыре тысячи долларов! Надо верить! Здесь есть золото!

Но утром, когда они вылезли из чума, плато сверкало снежной белизной. Белым безмолвием смотрели на друзей горы, ложбина меж ними, покрытая коркой льда речка. Ударом лома Франц взломал тонкий лед. Он не смотрел по сторонам, он не желал замечать снега. Он отгонял мысль о приходе зимы. Холодно блеснула вода. Франц лотком зачерпнул ее, начал промывать породу. Только и разница: песни не было слышно. Николай и Мурат переглянулись и тоже направились к шурфу, очищенному упрямым Францем от снега и бесстыдно чернеющему на белом плато. Вдали показалась группа людей, волокущих за собой сани.

— Франц, гляди: уходят люди, — показал на них Николай.

Но Франц упорно двигал лотком...

На следующий день ударил мороз.

— Надо уходить, — заявил теперь и Франц и стал собирать свои пожитки.

Слез не было. Была суровая правда: им не повезло. И ничего с этим не поделаешь. Теперь важно было выбраться отсюда, унести ноги, пока живы. И друзья неторопливо, но не теряя больше ни минуты, собрались в путь.

Это была дорога через ад, устланная трупами людей. Сперва их еще кое-как заваливали камнями. Но после двухдневной пурги умерших оставляли там, где они падали, истощенные дорогой и голодом. Мурат видел, как люди стреляли друг в друга из-за куска застывшего хлеба. Видел итальянца, брошенного земляками, из-за сломанной ноги ставшего им обузой. Он сидел в снегу, выставив перед собой ногу, и играл на скрипке. Он не глядел по сторонам, не обижался на земляков за то, что его оставили на этом проклятом ледяном плато, ибо еще направляясь на Аляску, знал, на что шел. Мурат видел, как обезумевший выстрелил в брата: ему показалось, что тот хочет отнять у него ком снега, который в глазах безумца блеснул золотом. И бородатый отец их похоронил сразу: одного — наяву, другого — в душе. Мурат всматривался в то, что осталось от двигающихся и уже застывших людей, и гнев рос в нем... И однажды на привале он обратился к другу:

— Скажи, Николай, почему мы все не дома? Франц не дома... Ты не у себя дома в Туле, а тут, на краю земли? Швед не дома? Итальянец не дома? Я не в горах?.. Почему?!

Глава 16

Почему у племяннику ты решил, что возвращался я домой с УБИТЫМ настроением?.. Радости, конечно, не было — не достиг я богатства.

Но я не корил себя: не желал быть похожим на того горца, что, не совладав с лошадью, свое зло срывает на седле. Я честно трудился, не отказывался ни от какого дела,, не щадил себя. И если мир оказался сварливее самого непокорного мустанга, то в чем же мне себя упрекать? У каждого человека есть предел сил.

И пусть горько мне было возвращаться домой без удачи, ловить на себе укоризненные, а то и насмешливые взгляды, зато в душе у меня было покойно: я свое лицо сохранил... И я горжусь, племянник, что сумел в невзгодах, выпавших на мою долю, не изменить заветам предков, тому, чему меня учил мой отец...

Мурат возвращался по той самой узенькой горной тропинке, которой отправлялся в дальний путь. Ему хотелось предстать перед земляками в лучшем свете, и он, завидев аул, остановился, натянул на себя приобретенную во Владикавказе новенькую черкеску, вытащил из хурджина галоши и надел их поверх сапог. И не беда, что не было дождя и нещадно грело солнце. Пожалуй, это даже к лучшему: галоши под солнечными лучами так блестели! Он провел по ним ладонью и заспешил к аулу.

Вот и аул... В нем совсем ничего не изменилось... Обернувшись на топот копыт, Мурат увидел скачущих по улице всадников; за спинами у них подрагивали стволы винтовок. Проходя мимо хадзара Кетоевых — ворота были открыты настежь, — он невольно заглянул вовнутрь. Заур — в черкеске, бешмете и тоже с винтовкой — усаживался на коня, через седло которого был перекинут хур джин: он явно готовился в дальний путь. Рядом стояла женщина, за подол которой держался малыш двух-трех лет...

— Ну, Михаил, — обратился Заур к сыну: — остаешься хозяином дома!..

Жена подала малыша, отец прижал его к груди и вернул. Опустил плеть на круп лошади, и она вынесла его на дорогу. Женщина подняла голову, и Мурат узнал Таиру. Она уставилась на него, но, вспомнив, что она замужняя горянка, которая не имеет права смотреть на чужих мужчин, встрепенулась, подхватила сына на руки и унесла в дом...

Мурат медленно продвигался по единственной улице аула. На фоне гор он увидел еще трех вооруженных всадников, удалявшихся от Хохкау...

Вот и хадзар Гагаевых. С трепетом, как сквозь пелену, Мурат рассматривал родной дом. Постоял в проеме ворот, смутно отметил, что одна петля сорвана... И тут он увидел посреди двора расстеленный коврик и стоящего на нем на коленях... Тембола!.. Он усердно молился, как истый мусульманин: то вытягивал ладони к небу, то резко кланялся вперед так, что лбом касался земли...

— Тембол! — позвал Мурат тихо, все еще не веря своим глазам...

Но брат, не оглядываясь, продолжал делать намаз, лишь по напрягшейся его спине можно было догадаться, что он услышал зов.

— Тембол, это я, твой брат... — произнес Мурат и поставил на землю чемоданы...

Из хадзара, на ходу вытирая запорошенные в муке руки, выбежала мать — постаревшая, морщины щедро покрыли ее лицо — и рухнула на грудь сыну:

— Муратик, ты?! — заплакала, обливая его новую черкеску слезами.

У Мурата запершило в горле, чтоб скрыть слезы, он ткнулся лицом в покрытую темным истрепавшимся платком голову матери. Тяжелая ладонь легла ему на плечи, и он услышал глухой голос отца:

— Наконец-то, сын!..

Вышла Сима — с грудным ребенком на руках, а второй, Руслан, держался за полу ее платья, — стыдливо улыбнулась...

— Сима, ты?! — ахнул Мурат.

— Спустя год после гибели Шамиля, — пояснил Дзамболат, — выдержав срок, требуемый адатом, сыграли свадьбу Умара и дочери Иналыка. И я не жалею, что она невесткой вошла в наш дом... Подарила нам Руслана и Езетту...

Тембол сделал еще несколько поклонов, поднялся с колен и солидно, не спеша приблизился к Мурату, и тут чувство в нем взяло вверх, и он порывисто обнял брата.

— Что видят мои глаза, Тембол?! Ты отказался от веры отцов — от христианства? И теперь ты мусульманин?!

— Обращайся ко мне по имени хаджи Тембол, — сворачивая коврик, попросил Тембол. — Тот, кто посетил Мекку, имеет право добавить к своему имени это почитаемое самим Магометом «хаджи».

— А что тебе еще дало посещение Мекки? — осведомился Мурат.

— Силу духа, — косо посмотрел на брата Тембол.

— Невелико приобретение, — усмехнулся Мурат. — Стоило ли из-за этого пешком столько верст вышагивать, Тембол?

— Хаджи Тембол, — поморщившись, поправил его брат.

Отец, слушая ленивую перебранку сыновей, произнес:

— Собираются опять под одной крышей Гагаевы... — и усмехнулся: — Не все ли равно, какое имя у человека, если он как ушел бедняком, так бедным и возвратился?..

— А где же остальные? — заглянул в окно хадзара Мурат: — Отец, где мои братья?

— Умар ночь провел в ауле, утром вновь отправился в горы. Они с Урузмагом два месяца подряд бегают за отарой, а потом их заменят Кетоевы...

— Бедный Урузмаг, мы его так редко видим, — запричитала мать.