Заповедь

— Какой лошадь! — зацокал языком горец и подбежал к Санчесу, в изнеможении усевшемуся на землю, стал умолять: — Санчес, дай мне объездить ее! — Видя, что мексиканец не понимает его, в отчаянии закричал знакомое ему английское слово: — Галопар! Галопар! Скакать! Я прошу!

Санчес не стал искать нужных слов. Он молча показал на черную повязку, закрывавшую его правую глазницу, и жестом дал понять Мурату, что он упадет с коня и сломает себе шею. Это возмутило горца. Неужто они не могут понять, что у него творится в душе? Откажут они — хоть умирай! Ему обязательно надо почувствовать непокорность и свирепость коня и свою силу, свою волю. Мурату нужно сразиться с этим огненным красавцем! Мурат бросился к Диасу, схватил его за плечи, повернул к себе, страстно спросил:

— Я должен, понимаешь? Должен! Разреши! Один только раз! — Пальцы его рук от нетерпения дрожали.

— Ну, что, Санчес, рискнем? — пожалев Мурата, спросил Диас. — Пусть попробует свои силы.

Одним махом Мурат оказался на помосте. Изловчившись, прыгнул на спину лошади и вцепился в уздечку. Животное присело от гнева.

— Отпускай! — произнес по-испански Мурат.

Диас выдернул заслонку, и лошадь вырвалась на свободу. Они оказались достойными друг друга — горец и мустанг. Животное стремительно вынесло всадника на манеж, бешено закрутило его. Мустанг вставал на дыбы, бросался из стороны в сторону. Но это была только проверка, на что способен всадник. Санчес и Диас переглянулись: такого дьявола покорить трудно, пожалели парня.

— Он сам напросился, — сказал, оправдываясь, Диас.

Но горец не выпал из седла, как ожидали мексиканцы. Он точно прирос к коню. Дико заплясал мустанг, делая одну попытку за другой сбросить непрошеного седока, и, странное дело, Мурат не успокаивал коня, а наоборот: этот сумасшедший пришпоривал его ногами.

— Что он делает? — изумился Гомес и предостерегающе закричал горцу: — Прыгай! Прыгай сам! Мы отгоним его. Прыгай, а то убьет!

Но Мурат, подражая Педро, его же голосом скомандовал:

— Открывай!

Нет, мексиканцы не выпустят из манежа этого чертова коня. Он обязательно угробит человека. Диас отрицательно покачал головой. Гомес замахал руками, мол, не стану я открывать ворота.

— Диас, Санчес, Гомес! Открывай! — умолял Мурат.

Санчес поправил повязку на несуществующем глазу и, несмотря на протестующие жесты друзей, направился к воротам и решительно их оттащил, мол, чего уж теперь... Мурат пришпорил пятками коня, и тот, совсем взбесившись от такого отношения, вынес горца за ворота.

— Э-гей! — раздался торжествующий крик Мурата: он почувствовал, что жизнь начала ему светить, а душа стала легкой от ощущения полета, и, увидев возвращающегося к манежу Педро на взмыленном коне, Мурат победно прокричал: — Хорошо! О'кей!

Педро устало проводил взглядом бешено мелькающие копыта красавца-мустанга.

Глава 14

Роллинс появился на ферме еще до возвращения горца с холмов. Мексиканцы успели завести в станок нового коня. Педро, оседлав его, скомандовал: «Отпускай!» Конь выскочил на манеж, заплясал, встал на дыбы и затем неожиданно брыкнул. Педро, не ожидавший в этот момент вероломства, не удержался и сильно ударился о землю. Конь унесся в угол манежа и заметался там из стороны в сторону, не подпуская никого. Мексиканцы подняли Педро, под руки отвели к изгороди и усадили на табуретку...

Роллинс был со своим управляющим. Незамеченные мексиканцами, они наблюдали картину падения Педро. Приблизившись к манежу, хозяин отметил, с какой жадностью тот пьет воду, и сурово спросил:

— Это сегодня какая по счету лошадь?

Педро испуганно оторвал кружку от рта и показал два пальца. Мистер Роллинс не выразил сочувствия Педро, хотя понимал, что наездник делает больше, чем ему позволяют силы. Он знал и другое: любое сострадательное слово может подействовать на наездника расслабляюще. Роллинсу самому нелегко пришлось в жизни, и, глядя, с каким трудом давалось Педро каждое движение, каких колоссальных усилий стоило удержаться на очередном коне, он хоть и сочувствовал ему, но не жалел. Каждый в жизни должен пройти через испытания, если хочет добиться чего-то. Хозяин спешил, но стоял у манежа до тех пор, пока Педро на скакуне не скрылся за холмами. Роллинс сразу не ушел, хотел дать понять мексиканцам, что не простит никому слабости, чем бы она ни была вызвана. Наконец, сопровождаемый управляющим, он направился к двуколке. И тут до него донесся громкий, торжествующий крик:

— Э-гей!

По склону холма стремительно приближался всадник. Роллинс узнал в нем Мурата. Веселый, возбужденный борьбой с непокорным, гордым мустангом, еще переживавший азарт ожесточенного поединка, горец влетел на манеж, остановил лошадь, спрыгнул на землю и хвастливо показал оторопевшему, несмело поглядывавшему в сторону хозяина Санчесу на коня:

— Видал?!

Взмыленный конь мелко дрожал всем телом и тяжело дышал, но покорно стоял рядом с горцем. Мурат заметил, что его появление вызвало беспокойство у мексиканцев. Но отчего? И тут он услышал резкий окрик хозяина:

— Что у вас здесь происходит?! Кто дал ему коня?

— Как ты смел? — обрушился на горца управляющий: — Ты мог убить коня!

Мурат смиренно, но по-прежнему весело обратился к Роллинсу:

— Сори, шеф, сори! Извини!..

— Сори, — передразнил его Роллинс. Покорный вид горца, его по-детски жизнерадостная улыбка смягчили хозяина, и он подозвал его к себе.

— А этот конь, — показал управляющий на очередного скакуна, загнанного мексиканцем в станок, — галоп можешь?

Мурат едва бросил взгляд на станок, подмигнул хозяину и охотно согласился:

— Галопар?! Можно! — и, не дожидаясь разрешения Роллинса, побежал к помосту...

Конь встал на дыбы, но горец, распластавшись на нем, с улыбкой ждал дальнейших маневров мустанга. И вдруг пришпорил коня и заставил его перемахнуть через забор.

— Эх! — Роллинс в восторге сжал кулак.

На фоне неба всадник стремительно удалялся по гребню холма. Мексиканцы облегченно вздохнули, поняв, что хозяин простил им вольность. Потом они пожалеют, что позволили Мурату показать свою сноровку мистеру Роллинсу. Нет, не всякий, кто осмелится вступить в поединок с мустангом, возьмется за их профессию. Мексиканцы не ожидали соперничества. Более того, они уже давно собирались поставить хозяину свои условия. И сегодня, когда Педро пришлось так нелегко, когда даже Роллинс стал свидетелем, каких трудов стоит укрощение коней, и сами они в который раз убедились, что за такой риск оплата весьма мизерна, вспомнив, с каким нетерпением дома ждут этого разговора, они наконец рискнули высказать хозяину все.

Роллинс терпеливо ждал, когда возвратится мустанг, оседланный горцем. Но сперва прибыл конь Педро. Наездник, соскочив на землю, прихрамывая, понуро направился к загону. Мексиканцы обступили его.

— Педро, сейчас самое время сказать хозяину, — вот и вся фраза, которую произнес Санчес.

Другим не надо было ничего добавлять. Педро и так видел, что все они заодно. В голове у него шумело, в глазах бегали черные мошки, руки дрожали.

Их благополучие полностью зависело от его состояния, здоровья и его мастерства. Что может Санчес после того, как потерял глаз, когда еще был полон сил и все верили, что он станет непревзойденным наездником? Тот мустанг был настоящим исчадием ада, ибо сумел переволить Санчеса, утащить его в лес, где, наткнувшись на ветку, Санчес распрощался не только с глазом. Буйный конь украл у него веру. В человека, который не смог смирить одного коня, вкрадывается сомнение, сможет ли он заставить покориться и другого. Оно поневоле вселяется в наездника, и беда в том, что нет силы изгнать прочь предательское чувство неверия. А животное тотчас же ощущает, тверда ли рука, держащая узду, и, угадав нерешительность наездника, уже никогда не покорится ему. Твоя слабость, неуверенность придают ему новые силы. И приходит еще одна неудача, а с нею — полное фиаско. Санчес больше никогда не сможет смирить необъезженного коня. А у Диаса возраст уже не тот. Раньше, бывало, он показывал класс. Но теперь он может быть только хорошим помощником. Семья же у него огромная, требует все больше и больше денег. Гомес вообще никогда не пробовал заняться этим делом. И взял его Педро только потому, что он брат жены и очень уж просился. Нет, без Педро никому из них не прожить. И если — не дай бог! — случится такое, и он не сможет укрощать коней, — им здесь делать нечего. Роллинсу нужен он, Педро. Бросать лассо и тащить коня к станку при известной сноровке сможет любой, но животное надо обуздать, смирить. А это делает только он, Педро. Просьба остальных — без него — ничего не даст. Ему надо идти впереди. И это следует сделать, потому что платить за каждое укрощенное животное всего четыре доллара — грабеж!