Заповедь

— «В Чикаго родился человек, — читал Франц газету, по ходу переводя друзьям, — иметь шесть пальцев на каждый рука».

— О! — удивился Таймураз и, приладив к растопыренным пальцам левой руки указательный правой, спросил: — Так?

Мурат оторвал кинжал от веточки, которую стругал, грустно вспомнил:

— У нас в ауле у одного ребра не так растут, а вот так, — провел он ладонями по груди сверху вниз.

— У Дохса! — воскликнул Таймураз и гордо поглядел на Франца и Николая, мол, вот и у нас в ауле встречаются чудеса.

— «Принцесса Брауншвейг вышла замуж, — раскуривая трубку и одним глазом поглядывая в газету, перевел немец, — на свадьбе присутствовал... э... девятьсот гостей».

И это сообщение не удивило горцев.

— У нас на свадьбах еще больше гостей бывает, — сказал Мурат.

— Ага! — бросился подтверждать слова друга Таймураз, — с одного аула, с другого аула. Со всего ущелья!

— Когда много народу — весело, — лукаво поглядел на них Николай и с интересом стал ожидать, какую еще новость выловит в газете Франц и что в ответ скажут горцы.

— «Изобретатель граф Цеппелин придумал новый модель, — повернул газету к костру Франц, чтобы лучше видеть, — летательный аппарат. Поднимать три этаж гондола, цеппелин».

— Цеппелин? — с трудом произнес Таймураз, ожидая пояснений.

— Это шар такой огромный. Может поднять в воздух три дома, ежели их друг на дружку, — и в небо! — взмахнул руками Николай.

Мурат посмотрел вверх и недоверчиво отмахнулся кинжалом:

— А-а!

— «Венцель Шлюбер, миллионер, хочет жить на флюге, — продолжал переводить сообщения Франц, — хочет жить и летать».

— А зачем это? — удивился Таймураз.

— Ну как же? — улыбнулся Николай. — Чистый воздух. Все видно... Внизу облака...

И тут Мурат опять нашел козырь из аульской жизни, стал серьезно уверять:

— В горах воздух чище. Облака внизу, — для пущей убедительности он потыкал кинжалом куда-то себе под ноги и с ехидцей закончил: — а дома на месте стоят!

Николай от души захохотал. Ничем не удивишь! Все, оказывается, там, в горах, есть. Что бы ученые ни открыли — у них это уже давно имеется. Так выходило по их словам. Только чего они не остались в своих горах, бродят по свету?

— Опять золото Аляски! — перебил его мысли разволновавшийся Франц.— «Дас гольд ин Аляска! Туда пойти много людей. Мистер Хамшельд найти много золота, много гольд».

Это известие весьма заинтересовало и горцев — Мурат оторвался от своего занятия, Таймураз приблизился к Францу, заглянул в газету, нетерпеливо спросил:

— Где эта Аляска?

Ответил ему не Франц. Николай выставил ладонь перед собой, пояснил:

— Вот край земли, — и, двинув вторую подальше от первой, сообщил: — а тут Аляска! За краем земли!

Мурат вздохнул с сожалением, отогнал закравшуюся было мысль.

— «В Гамбурге появились рабочие-штрейкбрехер», — огорчился Франц. — Некорошо.

— Что такой штрей-брех? — допытывался Таймураз.

— Плехой, очень некороший человек! — загорячился Франц и откинул в сторону газету.

— Ну, вот ты, Таймураз, к примеру, требуешь, чтобы хозяин плату тебе повысил, — охотно стал объяснять Николай, — а он тебя в шею. А я тут как тут. И готов за ту же плату — а то и меньшую — на хозяина спину гнуть. Вот я и штрейкбрехер. В общем, что сволочь, что штрейкбрехер — все одно!

Над кострами взвился голос Хуана. Мурат поднял голову, вслушался в мексиканскую песню, произнес задумчиво и недоуменно:

— По-своему поет — ничего не понять! — и провел кинжалом по обструганной веточке, осмотрел ее напоследок, остался доволен, вложив кинжал в ножны, неторопливо поднес сделанную свистульку к губам.

Тонкая незамысловатая горская мелодия была едва слышна, заглушаемая гитарой и певцом. Но она рвалась ввысь и, воспользовавшись неожиданной паузой между песнями, добралась до мексиканцев. Хуан оглянулся на горцев, вслушался в мелодию и, повернувшись всем телом к ним, начал перебирать на гитаре струны, желая подхватить горскую мелодию. Наконец гитара и свистулька заиграли в унисон.

Таймураз прикрыл глаза и увидел аул, полуразвалившуюся сторожевую башню, бурную речку... Песня сама собой вырвалась из его груди. Следом взвился тонкий голос Хуана. Подхватили песню без слов Николай, Франц, мексиканцы... Потеплели глаза у людей. С улыбкой смотрели друг на друга мексиканцы, ирландцы, испанцы, россияне... В лицах, которые миг назад казались уставшими и унылыми, появились доброжелательность и любопытство. Трехлетний черноглазый малыш сорвался с колен матери, подбежал к горцу, уставился на свистульку. Мурат протянул ее ему. Но малыш неожиданно застеснялся, спрятал руки за спину, не смея поверить, что эта музыкальная игрушка может стать его собственностью. И тогда со всех сторон лагеря по-испански, по-португальски, по-английски, по-русски, по-немецки раздалось:

— Бери, малыш, бери!

Мальчуган осмелел, резким движением выхватил свистульку из рук горца и отбежал, боясь, что дядя передумает и отнимет подарок. Он нетерпеливо поднес свистульку к губам, с силой дыхнул в отверстие и ошарашенно глянул своими черными глазенками на Мурата, недоумевая, почему свистулька молчит. И все засмеялись. И малыш со всех ног помчался к матери, не выпуская из рук свистульку, ткнулся лицом в ее колени, как это делают дети всех матерей на всей земле...

Наступала ночь. Кое-кто уже погасил костер. Лагерь медленно готовился ко сну, с тем чтобы чуть свет мгновенно всполошиться. Об этом позаботятся надсмотрщики — они уж никому не дадут и минуты лишней поспать.

— Там, на ферме, не забудь обо мне, — попросил Таймураз, — будет работа — тащи и меня туда...

Мурат молча кивнул, давая понять, что он уже сам думал об этом. Всматривался он в лица, и ему становилось грустно при мысли, что завтра он покинет их. Он будет скучать по этим людям и вечерам, по новостям Франца, по речке, по мексиканским песням Хуана.

Франц как-то сказал им, что человек должен заниматься любимым делом. Чтобы душа у него лежала к этому занятию. Чтобы человек был рожден для него. А вот у Мурата всегда так получается, что занимается он не тем, к чему у него есть сноровка. И на ферме тоже. Три месяца прошло, как он перебрался сюда, три месяца то запрягал коня, то распрягал, то чинил упряжь, чистил конюшню, возил сено — а душа не здесь, она там, за изгородью, откуда до него доносятся азартные крики да неистовый топот копыт. Не будь этого манежа, Мурат был бы счастлив, что ему досталась такая работа — присматривать за лошадьми Роллинса. Обижаться на хозяина он не может — разве сравнишь эти обязанности с тем адом, что приходилось ему выносить на плантациях маиса и в котором сейчас находятся его друзья? Если бы не эти щелчки кнутом и ржанье коней, что все время стоят в его ушах...

Мурат запрягал коня в двуколку, руки его привычно и ловко пристегивали упряжь — через минуту двуколка будет готова, — но сам горец мысленно уже там, где дикий красавец-жеребец в ярости таскал по манежу Педро и мексиканцу приходилось напрягать все силы и ловкость, чтобы удержаться в седле. Тонкие ноги коня мельтешили, поднимая пыль, жеребец поминутно вставал на дыбы, стремясь сбросить всадника. Санчес и Диас каждый раз, когда им казалось, что Педро не усидит в седле и свалится, вскрикивали. Но наездник опытен. К тому же он мельком заметил острый профиль мистера Роллинса, который, облокотившись на изгородь, следил за его работой. И это тоже придало силы Педро: кому хочется опозориться на виду у хозяина?

Мурат, держась за уздечку, подвел двуколку к изгороди и, коверкая английские слова, доложил:

— Вери велл, шеф.

Сев в двуколку, Роллинс не сразу пустился в путь. Дождался, пока Педро пришпорил своего коня, который понесся к холмам, начинающимся сразу же за воротами фермы. Едва Роллинс скрылся за поворотом, как горец, забыв обо всем на свете, повис на изгороди и жадно стал следить за мексиканцами, которые готовили для наездника нового коня. Табун диких лошадей находился в загоне. При приближении мексиканцев они начинали отчаянную беготню по кругу вдоль забора. Одноглазый Санчес, размахнувшись лассо, набросил его на рыжую кобылу. Заарканенная лошадь с разбега упала на землю, забила копытами, задергала головой, стараясь освободиться от петли. Санчес слегка ослабил веревку, и животное вскочило на ноги, протащив мексиканца несколько метров за собой. Диас бросился на помощь Санчесу, повис на веревке. Вдвоем они подтянули лошадь поближе к себе, и в этот момент Гомес ловко забросил лассо на мустанга с другой стороны. Теперь, натягивая поочередно лассо то с одной, то с другой стороны, вели упирающееся животное к станку.