Заповедь

Едва сдерживая крик, Шамиль оглянулся на отца и увидел в его глазах слезы! Никогда сыновья не подозревали, что у их отца могут показаться слезы...

— Не успели, — прошептал Дзамболат. — Не успели посеять траву... Еще бы неделю-другую, и трава укрепила бы землю... — он отвернулся, пряча лицо.

Тогда-то и мелькнуло тело Шамиля, бросившегося к участку. Его чувяки шлепали по лужам, скользили, но он бежал, сняв с головы корзину, он выставил ее, точно щит, которым можно поймать ускользавшую от них мечту...

— Куда ты?! — рассвирепел отец.

Но Шамиль не слышал его... Ему было наплевать на ливень, окутывавший его с головы до ног, ведь он бежал спасать их землю, их надежду!

— Шамиль! Назад! Куда ты?! — кричали братья ему вслед.

А паренек, упав на колени, пытался корзиной удержать землю. Она наполнилась густой жижей, рванулась из его рук, побежала по склону, ударившись о выступ скалы, подпрыгнула, перевернулась и полетела, кувыркаясь в воздухе, прямиком в реку. Шамиль в отчаянии распластался на плато, повернулся спиной к земле, телом своим соорудил преграду, стремясь любой ценой остановить ее бег. Мокрые грязные волосы упали ему на глаза, он нервно смеялся, царапая руками и ногами ускользавшую почву... Мурат передал свою корзину Касполату, а сам побежал к Шамилю. Но он не успел...

Дзамболат, братья видели, как вдруг земля потащила Шамиля на себе. Он и тут не вскочил, не бросился в сторону. Он все еще верил, что сумеет выстоять, удержать ее. Бедный малыш! Он всегда, подобно младшим в семье, верил, что наступит день, когда он всем докажет в деле, какой он джигит! И ему казалось, что это тот самый миг, когда требуется его подвиг. Раздираемый болью за многодневный напрасный труд, за страдания отца и братьев, Шамиль не мог поверить в такую несправедливость судьбы и бросил вызов злу, самому Богу. Парень упорно цеплялся ногами и руками, спиной и головой за землю. А она ползла под ним, и с каждым мгновением все быстрее. Она повернула его головой вниз. И так двигала к краю обрыва... Братья отгоняли мысль о самом страшном, они еще верили, что все обойдется... И даже тогда, когда голова мальчика ткнулась в выступ, тело от толчка перевернулось в воздухе и, распластавшись, полетело в пропасть, они еще надеялись на что-то. Шамиль падал туда, где в мутных водах скрылась его корзина. Лицо его — грязное, со слипшимися волосами, мелькнуло мимо них...

***

... На следующий день после похорон Дзамболат недосчитался за столом двух сыновей: Шамиля и... Мурата.

— Где он? — кивнул отец Темболу на пустой стул рядом с ним.

Тот поежился, но промолчал.

— Он попрощался с Шамилем и сразу после похорон отправился в путь, — сказал Умар. — Я думал, по твоему поручению...

Озабоченный, снедаемый недобрым предчувствием, Дзамболат прошел в свою комнату и убедился, что один из хурджинов исчез. Вспомнив, каким необычно задумчивым был Мурат, он понял, что произошло непредвиденное...

— Кто знает, куда поехал Мурат? — возвратившись за стол, спросил Дзамболат домочадцев. — Не мог же он уехать, не сказав никому ни слова?

Потрясенный гибелью брата-близнеца, с кем он делил чрево матери, с кем вместе учился ходить, кого всегда и всюду видел рядом с собой, Урузмаг еле оторвал глаза от стола, тихо произнес:

— Мне он говорил... Сказал, что у нас так ничего не получится. Что и дед наш, и прадед тоже всю жизнь молились на землю, ласкали ее, мяли, кормили удобрениями, — а как были бедняками, так и нам завещали... Мурат хочет попытать счастья... Поэтому он ушел...

— Но куда? — изумился Дзамболат.

Урузмаг несмело посмотрел в глаза отцу, прошептал:

— В город...

Урузмаг передал отцу не все слова, сказанные ему Муратом. Умолчал он, что брат настойчиво просил его наведываться к Зареме чуть ли не каждый день и помогать ей и едой, и дровами... И Урузмаг поклялся Мурату, что с Заремой ничего не случится...

Два события пошатнули веру Дзамболата в справедливость жизни, и он почувствовал, как убегает от него надежда, как шатается земля...

Сыновья молча смотрели на печь, но глаза их кричали о неверии в него, их отца. Так смотрят горцы на вожака, поведшего их по неверному пути. Они еще не смели подать голоса, его сыновья, но в их глазах Дзамболат видел приговор себе, приговор тому, чему он учил их и что не дало им облегчения, не принесло счастья. Тишина не могла больше звенеть в ушах, ибо нервы напряглись до предела, когда еще минута молчания — и рты сыновей взорвутся криком, который содрогнет стены хадзара, вырвется наружу и сокрушит аул, ущелье, всю землю! Надо самому высказать то, что у всех на устах.

— Вот что... — произнес Дзамболат. — Я не хочу настаивать на своем, — голос его стал крепчать с каждым словом. — Пусть каждый попытает счастье на той дорожке, которую он изберет... Никому не стану перечить. Идите так, как подсказывает вам ваша душа, как указывает голова. Сами решайте, как жить дальше!..

***

И раньше, бывало, Хамат страдал многословием, но теперь вообще сладу не стало. Если среди аульчан не осталось ни одного, кто бы наизусть не знал о его гвардейских похождениях, то в лице Гагаевых Хамат нашел внимательных слушателей.

— Кто из вас назовет самое величайшее, что создано Всевышним? — хитро поглядел на сыновей Дзамболата старец.

— Горы! — уверенно заявил Пигу.

— Ничего не могу сказать, не поскупился сидящий наверху, когда творил их, — задымил трубкой Хамат. — Но есть и еще кое-что, более величавое.

— Море, — высказал догадку осторожный Касполат.

— Видел я и море, — согласился Хамат. — Стоишь на берегу, глазам смотреть вольно, а душа не верит, что можно собрать столько воды... Но тоже неверный ответ. — Он посмотрел в сторону Тембола: — Ты что назовешь?

Задумчивый, скупой на слова Тембол только глазами зыркнул и опять уставился в землю, чертя на ней хворостинкой бесконечные круги...

— Не знаете, — удовлетворенно вымолвил старец и, попыхтев вдоволь трубкой, таинственно промолвил: — Тайга. Тайга — вот где человек чувствует себя слабым и беспомощным, каплей в море, камушком в горах... Вот где душа к Всевышнему тянется, молит его, чтобы пощадил, вывел из леса к людям. Торчишь ты, маленький, задрав голову, а неба и не видно, такие вокруг тебя стоят огромные деревья. Месяц будешь идти, два, пять, год — а не выбраться из тайги!

— Ты же выбрался, — съехидничал Пигу.

— У нас с генералом провожатый был, — пояснил Хамат. — Сам невысокий, брови большие, глаза едва проглядывают сквозь узкие щели век, а по лесу как по двору ходил, не блуждал. Нас от себя на пять метров не отпускал. Знал, где зверь есть, где медведя можно подстрелить, где лося, где тетерева... Песок в мешочке нам показал: мелкий, желтый, оказалось, золото! Тоже в тайге нашел.

— Золото?! — встрепенулся Пигу. — В лесу?

— Много его там. Этот наш провожатый тоже знал местечко. Шел по лесу, нечаянно на него наткнулся... — Хамат задумчиво поводил перед глазами трубкой, высматривая в ней что-то, укоризненно сказал: — Генерал долго просил его показать это место. Отказал узкоглазый. Генералу отказал!

— Чего же сами не искали? — нетерпеливо спросил Касполат. — Привез бы сюда золото — сам богатый был бы, племянников одарил...

— Времени не было, — вздохнул Хамат. — Некоторым везло: сразу натыкались на жилу. Другие месяцы по лесу бродили, счастье свое выискивали. А нам уезжать надо было. Генерал спешил в Петербург...

— Сам бы остался! — воскликнул в негодовании Пигу. — Под ногами золото валялось, а тебе лень было нагнуться. Вот и остался бедняком.

— Сейчас и я думаю: надо было генерала уговорить поискать самим, — легко согласился Хамат. — Со счастьем бы породнился...

Тембол неожиданно громко хмыкнул. Старец, Пигу и Касполат недоуменно уставились на него.

— Ты что, — рассердился Хамат, — не веришь, что я нашел бы золото?

— В счастье не верю, — кратко уточнил Тембол.

— Как можно жить, не веря в счастье? — удивился Хамат. — Я вот старый, а все равно верю: когда-нибудь и ко мне оно придет. Не может не прийти!