Заповедь

Сама Зарема встречала Мурата нарочито равнодушно. Последнее время его взгляд стал волновать женщину. Чувствовала, что не только долг друга движет его поступками. Он усаживался к Тамурику на нары, возился с ним, рассказывал сказки, а сам не сводил с нее глаз. Почему-то вспомнила, как жадно смотрел он на ее ноги, когда она, сбегая с горы, не удержалась и упала... Кто из них — Таймураз или Мурат — больше тогда испугался, сейчас трудно сказать. Она не хотела верить своей догадке. Неужели Мурат уже тогда полюбил ее? Зарема попыталась вспомнить еще какие-то подробности из далекой поры жизни, когда она девчушкой бегала по аулу... Да-да, он на каждом шагу ей попадался... И смотрел на нее... Он любил ее?! И любит! Но почему тогда помогал Таймуразу похищать ее? А-а, он знал, что Таймураз тоже любит, и Мурат уступил... Он и не мог не уступить. Ведь она-то любила Таймураза!.. Разве их сравнишь?! Таймураз — как огонь, джигит! А Мурат мягок, терпелив, нерешителен. Нерешителен? Как же тогда помогает ей? Как смело выступил в защиту на нихасе перед стариками? Мурат оказался верным другом. И при жизни Таймураза, и после его смерти он и жестом не выдал себя, ни разу не попытался даже намекнуть... Другой бы давно потерял терпение... Мурат, Мурат, неужели ты любишь меня?.. Пожелай ты, и любая девушка согласилась бы стать твоей женой... А ты оберегаешь меня... Но ведь я опозорена! С ребенком! Чего же ты не устраиваешь свою судьбу? Жаль мне тебя, Мурат...

... Мелькали дни, в томительной тоске проходили месяцы, а в ушах Мурата не переставал звучать шепот Заремы: «Таймураз! Ой, Таймураз! Я жена твоя, Таймураз, а ты оставил меня!... » Он мучил его, бросал в омут отчаяния, настырно внушал: Зарема никогда, НИКОГДА не будет принадлежать ему. Таймураз заслонил собой для нее весь мир...

И чем больше терзал он себя размышлениями о подленькой роли в этой трагедии доброй и чистой горянки, тем яснее ему становилось, что поправить положение можно лишь одним способом: Таймураз должен возвратиться к Зареме. Как может человек, узнав, что у него родился сын, жить в отдалении от него? Мурат был убежден, что сумей он сообщить другу о Тамурике, тот, пренебрегая опасностью смерти, поспешит в Хохкау. Женившись на Зареме, он склонит к примирению Дахцыко...

Глава 11

До облюбованного Дзамболатом склона горы напрямик полкилометра. Но добираться до него час, а то и больше, потому что напрямик в гору не взберешься. Узенькая тропинка спиралью вьется вверх, подступая к вершине, и вдруг обрывается, упершись в выбранный Гагаевыми участок.

Человек, взбирающийся в гору, виден отовсюду. Горцы поглядывали на склон горы, по которому вот уже два года карабкаются вслед за отцом его восемь сыновей. Едва светлела вершина горы от первых лучей поднимающегося солнца, девять фигур, вытянувшихся цепочкой, перебирались через речку и упрямо начинали ползти вверх; и казалось, что все они связаны друг с другом невидимой веревочкой. Позади шел четырнадцатилетний Шамиль. Плетеная корзинка со свежевырытой землей топорщилась на его спине огромным горбом, придавливающим юношу к самой земле, норовившим опрокинуть его, утащить в пропасть. Молодой горец стонал, качался, ноги его скользили, из-под подошвы выпрыгивали мелкие камешки и легко, играючи уносились в пропасть. Дыхание у Шамиля сбивалось, он был близок к тому, чтобы поддаться соблазну и помчаться вниз наперегонки с камнями. Сдерживал его только пример брата Урузмага, который был старше его всего на полчаса и которому приходилось так же нелегко, корзина на его спине была не менее тяжела и тоже пыталась смять его волю, покорить, выбить мужество, а паренек, помогая себе руками, сбивая ногти о камень, карабкался в гору, к мечте отца и братьев... Разница в год-два незаметна, когда тебе уже за двадцать. А между четырнадцатью и двадцатью каждый месяц жизни прибавляет сил мышцам и крепости костям, ловкости и упорства. Урузмаг и Шамиль пошли в отца своей волей и настойчивостью. Но сила еще не та, кость гибкая, гнется под тяжестью, и как ни пытаются они идти вровень с братьями, — отстают. Тревожно поглядывал на них отец. Он охотно освободил бы их от невыносимо тяжкого занятия. Но не может. Нужно, обязательно нужно подготовить хотя бы маленький клочок земли, чтобы весной можно было что-то посадить. За зиму ему пришлось влезть в долги: подзанял муку, а отдавать из чего? Он сейчас не имеет права думать о том, что бывают и неурожаи, засуха, а порой и ежедневные дожди. Надо жить одной мечтой, одним желанием: поскорее перенести на склон горы столько земли, чтобы получился участок, пригодный под картофель и кукурузу. Из года в год они будут его расширять, укреплять, будут лелеять, каждую осень таскать навоз, чтобы накормить землю вволю удобрениями. Они привыкнут карабкаться по каменистым карнизам. Он верил в это, потому что знал: человек ко всему может привыкнуть. И этот труд перестанет быть адом, только бы пересилить муки усталости и вдохнуть побольше кислорода в легкие...

Их всех давно уже охватило стремление поскорее разделаться с этим адом. Все разговоры и дома, и здесь у них начинались и завершались одной и той же фразой: «Вот когда у нас появится свое поле... »

Свое поле!.. Смешно, когда так называют мизерный каменистый участок, который Бог позабыл — или пожалел? — заполнить землей, и человек вздумал поправить его и таскает землю на своем горбу день за днем, месяц за месяцем, а потом и год за годом, поколение за поколением, пока людям не предстанет на месте каменистого сурового плато нежная зелень, рябящая в глазах от причесывающего ее горного ветерка.

Но слава Богу! И у солнца есть еще сострадание, ему трудно выносить стоны и хрипы, вырывающиеся вместе с воздухом изо ртов, и оно дарует людям ночь. Но наступало утро, и солнце заставало девять измученных горцев на узкой тропинке...

Непогода не могла их остановить. Темная туча, набухшая жгучей чернотой, нависла над ущельем. Лучам солнца невозможно было пробиться сквозь нее, так густа была ее шаль. Она осторожно обволакивала вершины гор и все ниже опускалась над аулом.

— Успеем поднять еще по корзине, — прикинул Дзамболат, и сыновья торопливо задвигали лопатами, наполняя мученицей-землей корзины...

Они уже опорожняли корзины наверху, когда крупные капли дождя ударили по каменному плато, ударили убористо; смачно били по щекам и губам людей, насквозь пробивали одежду.

— Скорее вниз! — забеспокоился Дзамболат.

Они успели добраться до поворота тропинки, как туча обрушила на них холодные безжалостные струи. Дождь бежал за ними полосой — они видели, как он нагоняет их, сбивая пыль со ската, проглатывая последние метры сухой земли. Догнав горцев, дождь окатил их с щедростью баловника-шайтана, пронизывая холодом до костей. Не спасали и корзины, которыми они пытались отбиться от водяных змей.

Хадизат, следившая за мужем и сыновьями со двора сакли, куда еще не добежала стена ливня, увидела, как горцы свернули с тропинки и нырнули под скалу, спрятавшую их от водяного потопа. Женщина облегченно вздохнула и поспешила в хадзар.

Ливень, призвав на подмогу ветер, делал одну попытку за другой достать Гагаевых, обдавал их холодными струями. Горцы тесно столпились на маленьком пятачке, а мимо них мчались ручьи мутной дождевой воды, и тропинка превратилась в настоящую бурную реку, которую с каждой секундой все щедрее наполняла вода, сбегавшая с горы. Кто из них первым бросил взгляд на свое поле, которое они упорно насыщали землей, им не вспомнить. Но этот пронзительный, наполненный болью взгляд заставил всех остальных посмотреть наверх. Будто не стало ливня. Точно он не хлестал по их лицам. Замерли братья в трауре. Замер отец их... Террасы из камней сдвинулись под напором воды, покатый склон не был в состоянии удержать рыхлую почву, и она, отторгаясь от него, точно оседлав потоки ливня, поползла по-над террасами вниз. На их глазах земля, с таким трудом доставленная наверх, убегала радостно, словно дала клятву как можно быстрее возвратиться на свое излюбленное место на берегу речки. Размываемая свирепым натиском воды, она разбегалась прежде, чем рвануться через террасы...