Заповедь

И отдавать чужой фамилии ни клочка не станем! Тени ее не отдадим, не то что саму землю!

— Ну почему же чужой фамилии? — возмутился Иналык. — Эта женщина живет с вами.

— Как не чужой? — развел руками Батырбек и стал вслух рассуждать: — Представьте себе: дали мы землю этой женщине. Она родила дочь. Дочь подросла и вышла замуж. И тут же земля наша стала принадлежать фамилии мужа, то есть чужой фамилии! Все Тотикоевы пострадают. И не только те, кто умерли и кто сейчас живы, но и те, кто родятся! Все будущие поколения нам слать будут проклятия! Нет, Дзамболат, скажу тебе по совести: не пойду я на такое. Не пойду!

— А будущий ребенок кем будет? — осмелев, зашумел Мурат. — Без имени и фамилии? Совсем без прав?!

Батырбек сузил свои глаза, уперся ими в парня, тихо, но язвительно, так, что мороз прошел по коже Мурата, сказал:

— Некоторые тоже не прочь задарма получить землю, парень! Возьмут похищенную, а в придачу и жирный участок. Но пусть знают: земля так легко не дается. Кто не строил дома, думает, что стены сами вырастают...

— Это... оскорбление! — заикаясь от волнения, выпалил Мурат. — Ты обвиняешь меня в грязных мыслях?! Я не стану выслушивать такое!

— Не горячись, парень, — прикрикнул на него Дзабо. — Ты не на игрищах. Ты на нихасе, а здесь молодым положено молчать и сносить все, что будет сказано в их адрес. Молчать, хотя бы и кипела у тебя кровь. Убери руки с кинжала! — потребовал он.

Мурат повиновался.

— Я все сказал, — заявил Батырбек и сел на свое место.

Опять нихас заспорил, загорячился, и Дзабо пришлось вскочить, застучать палкой по земле, чтобы утихомирить горцев:

— Пусть каждый говорит поодиночке! У нас не городской базар!

Зарема стояла в стороне, и сердце ее стучало так, что, заглуши оно шум нихаса, она не удивилась бы. Неужели нихас встанет на сторону Батырбека? Как люди не видят, что он не прав? Она знает, что будет сын! Почему ей не верят? Зря все смеются, зря подвергают сомнению ее уверенность. Будет сын. СЫН! И он не должен остаться без земли. Не должен! Как они этого не понимают?! Он имеет право на землю, потому что он сын Таймураза. Потому что он Тотикоев! О небо, не допусти несправедливости! Образумь стариков! Образумь Батырбека, ведь я ношу в себе его племянника! Наставь нихас на истину, о сидящий на белоснежных вершинах! Она жадно глотала слова каждого, кто высказывался на нихасе. Она страстно спорила с теми, кто подвергал сомнению ее право на землю Тотикоевых, на маленький клочок ее!

— Мы все сказали, — услышала она голос Иналыка. — Теперь скажи ты, почтенный Дзабо.

Дзабо впервые должен был подвести черту. Как легко ему было раньше высказываться, когда не он, а Асланбек принимал окончательное решение. Но сегодня его слово, его вывод определят судьбу человека. Как же быть? Ведь думать надо и о традициях. Отказ от них ни к чему хорошему никогда не приводил. Ему жаль эту женщину, к которой рок так несправедлив. Но прав и Батырбек. Вдруг дочь Дахцыко родит девочку. Тогда над ним, Дзабо, будет хохотать все ущелье! Как поступить? Какой найти выход? Наступила минута торжественной тишины. И хотя радость разлилась по телу от мысли, что сейчас его слово станет законом, что отныне он решает все важнейшие вопросы жизни аула, Дзабо не смог скрыть и озабоченности.

— Справедливо мы решим или нет — знает только Всевышний, — поднял голову к небу старейший. — Ему и только ему известно, кто появится у покойного Таймураза — наследник или дочь. А мы это сможем сказать, когда увидим дитя. Не раньше. Так было и так будет. Позор, если мы нарушим закон наших предков, — и Дзабо обратился к Мурату: — Если эта женщина не понимает законов — объясни ей. Не смею я идти против совести, а она твердит мне, что не должен я на слово верить этой несчастной, которая убеждена, что даст аулу мужчину. Поживем — увидим.

Обрадованный речью Дзабо, Батырбек едва дождался, когда наступит пауза:

— И еще скажи ей, сын Дзамболата: не обижаться на Тотикоевых, а низко кланяться она должна нам. Мы ее не звали в наш дом — сама постучалась. К отцу не пошла. Знала, что Дахцыко не простит позора.

— А в чем она виновата? — с привычной ухмылочкой вопросил Иналык, и не понять было, всерьез он повел речь или шутки ради. — В том, что украли?

— Не станем роптать на законы предков, Иналык, — примирительно, точно желая показать: он не винит Иналыка в том, что тот отстаивал интересы этой женщины, произнес Батырбек. — Будем чтить то, что завещали нам предки. А они считали похищение позором и для женщины, и для всей фамилии. С нею случилось — с нее и спрос!

— Твой брат похитил девушку, а ты винишь ее! — неожиданно возмутился Иналык.

— Мой брат на том свете. Не стыдно тебе, Иналык, предъявлять претензии к нему? И потом, разве мы не поступили по-человечески? — обратился за сочувствием к старикам Батырбек. — Нас никто не заставлял принимать эту женщину в дом. Могли и отказать. Куда ей тогда? Позор не смоешь словами. Значит, оставалось одно: с горы вниз головой!

— Всегда так было, всегда! — закричали горцы.

— А мы ее приютили, — повысил голос Батырбек, чтобы эта женщина слышала его слова, — приютили! Хотя какая она жена Таймуразу? Кто из вас танцевал на их свадьбе? Не было свадьбы. А значит, она не жена Таймуразу!

И тут будто небо обрушилось на нихас. Слух отказал старикам; в то, что они услышали, трудно было поверить. Случись что-нибудь сверхъестественное, воскресни вдруг Таймураз, спустись с неба Всевышний — и тогда бы на нихасе так не всполошились, как это произошло в тот момент, когда до них донесся протестующий голосок:

— Жена я Таймуразу, жена... — казалось, Зарема убеждала саму себя. — Жена перед Богом! Она сделала несколько неверных шагов и оказалась так близко к нихасу, что горцы враз зашумели, закричали.

— Посмотрите, неужто и в самом деле глаза не врут: к нихасу приблизилась женщина?!

— Что делается?! А?!

— Потеряла стыд и совесть?!

— Позор! Позор и нам!

Выкрики подействовали на Зарему отнюдь не так, как должны были бы. Она не убежала в испуге, не скрылась. Она вдруг встрепенулась, бросилась на колени, вытянула руки к небу, запричитала:

— О живущий за облаками! Почему молчишь? Скажи им правду! Пусть знают, что я жена Таймуразу. Умоляю, дай знак! Крикни! — она прислушалась, словно в самом деле надеялась, что Бог снизойдет до нее.

Возмущению мужчин не было предела.

— Она сошла с ума! — твердил Хамат. — Посмотрите на нее. Она сумасшедшая!

Обида ударила ее в самое сердце. Нет, она не сумасшедшая. Они несправедливы. Но почему Всевышний не образумит их? Почему молчит?

— Ты жесток и зол! — исступленно закричала она, глядя в небо. — Да! Ты жесток! Дал мне счастье и тут же отнял его! За что покарал меня? За что?

Старики вскочили с мест. Никто еще не слышал, чтобы так разговаривали с тем, кто дарует жизнь и отнимает ее. С тем, кто создал мир и может в мгновенье ока уничтожить его. Опомнилась и Зарема, испугалась своих слов, закричала в отчаянье:

— О, прости, прости глупую женщину, всесильный. Молю тебя, простираю к тебе руки, дай мне последнюю радость — сына! Ты не смеешь отказать мне, Боже!

Пораженные горцы молча внимали ей. Эту женщину, что, стоя на коленях, умоляла Всевышнего смилостивиться, что клялась погибшему в верности, нельзя было презирать. Слушая эти страстные слова, старики отворачивались друг от друга, ибо открытую душу, кровоточащее сердце нельзя видеть без боли и стыда. Зарема вспомнила о них.

— Почтенные из почтенных, не дайте погибнуть роду Таймураза. Я прошу маленький клочок земли. Совсем крохотный. И я прокормлю сына. Я воспитаю из него горца. Настоящего джигита.

Батырбек настороженно смотрел на аульчан, которых невозможно было взять ни жалостью, ни мольбой. Они всегда оставались непреклонными и верными адату. Неужели эта опозоренная нашла ключ к их сердцу? Ишь как заставила всех умолкнуть, вызвала сострадание. Нет, следует напомнить им, кто они есть и как полагается вести себя в присутствии женщины, что забыла о своем месте.