Страница 176 из 178
Лимонка упала рядом с двумя немцами, и оба они больше не поднялись.
— Молодец! — похвалил я.
Автомат мой заговорил. Немцы залегли, вновь открыли сплошной огонь. Я и Юра прижались к земле.
— Мне сына жаль, — повернувшись ко мне, тихо сказал Юра. — Даже не видел его... Знать бы хоть, похож он на меня?
У меня кончились патроны в автомате. На всякий случай я отвел затвор...
— Ни одного, — сказал я сам себе и отбросил автомат в сторону. — Пришла пора тебе, трофейный, — вытащил я из кармана пистолет...
Немцы опять поднялись. Автомат Юры застрекотал и умолк.
— И у меня кончились! — яростно заорал Юра.
Я старался стрелять наверняка, в злости шепча себе под нос:
— Посмотри на этого... Крестика захотелось ему... Железного. А мы ему дубовый! — И, прицелившись, выстрелил. Здоровенный немец споткнулся и вытянулся на земле. — Посмотри, — оглянулся я на Юру. — Готов... Свалился...
Юра сидел на земле, глаза его бессмысленно уставились на верхушку дерева.
— Похож или нет? — шептали его губы.
Раздалась громкая команда на немецком языке, и стрельба разом прекратилась. Мгновенно в лесу воцарилась тишина. Слышно было, как где-то вдали раздавались размеренные, ровные автоматные очереди. Так стреляют, когда прочесывают местность. Видимо, фашисты потеряли отряд из виду.
Молодец, Крючков! Сумел выкарабкаться. Сейчас они уже приближаются к балке. Интересно, сколько времени прошло? Я посмотрел на часы. Почти тридцать минут! Ай да мы, Юра!
Чего немцы притихли? Неужто опять в атаку собираются?
— Нет! — услышал я вдруг отчаянный крик Юры. — Нет! Только не это!!! Нет! — Он вскочил на ноги, разорвал на груди рубашку, отчаянно закричал: — Стреляйте, гады! Убивайте!!! Стреляйте!!!
Я бросился к нему, рванул на себя, опрокинул на землю.
— Ты что делаешь?!
— Пусти! Пусти! — рвался из моих рук Юрий. — Пусть убивают. Попасть в руки эсэсовцев?! Ты забыл те трупы, что мы видели в селе? Пусти! Чего держишь?! Пусть стреляют! Я хочу умереть!
— Брось психовать, Юра, — пытался я образумить друга, а сам внезапно понял, что неспроста эсэсовцы умолкли, прекратили стрелять. Значит, хотят взять нас в плен? Не к этому я готовился.
— Партизанен! — услышали мы крик. Казалось, немец находился метрах в десяти. — Партизанен! — неслось отовсюду. — Сдавайсь! Сдавайсь!
— Слышишь? — задрожал Юра в моих объятиях. — Они хотят... живьем! Пусти! — Он стал вырываться. — Я не выдержу! Не выдержу!!! Зачем Рубиев сказал, куда они уходят? Зачем?!
Я отпустил Юру. Он вскочил на ноги:
— Стреляйте, гады! Стреляйте!!!
Выстрелов не было. Умолкшие было на миг эсэсовцы вновь стали кричать со всех сторон:
— Сдавайсь! Сдавайсь! Партизанен, сдавайсь!
Юра бросился на землю, бил кулаками по траве:
— Я не выдержу!!! Ему не надо было говорить, куда они пошли!!! Не надо было!!!
Я встал, поднял Юру на ноги. Теперь мы оба были на виду у врага. Но эсэсовцы не стреляли.
— Ты должен выдержать, — стал я убеждать Юру. — Должен!
— Я боюсь, боюсь! — стонал Юра.
— Ты выдержишь, выдержишь! — уверял я. — Ты был отличным партизаном и останешься им.
— Я боюсь пыток, — тихо признался Юра. — Всегда боялся.
— Ты будешь молчать про Гнилую балку, — настаивал я. — Сболтнешь — и пятьдесят два человека погибнут.
Я видел, как мелькнули за деревьями черные мундиры, немцы приближались к нам...
— Почему они не стреляют? Почему? — закричал в отчаянии Юра. — Эй вы, гады! Нате! Убивайте! Стреляйте!
Нет, немцы поняли, что партизаны в их руках. Они и не собирались стрелять. Им нужны были «языки».
— Рус, сдавайсь, — раздалось совсем близко.
Осторожно высунув голову из-за ствола дерева, смотрел на нас худой немец. Я направил в его сторону пистолет, и голова тотчас же исчезла...
— Не стреляют, — опустил руки Юра. — Они будут пытать!
И тогда я понял, что надо сделать. Собственно, эта мысль давно уже сверлила мозг, но я гнал ее от себя. Гнал инстинктивно, опасаясь представить себе такую возможность. Но теперь я знал, что это единственный выход. Я ни о ком не думал из родных и близких. Только о себе и о Юре. И почему-то мне отчаянно хотелось, чтобы Юра понял меня. Я спросил:
— Юра, что ценнее: две жизни или пятьдесят две?
Юре больших усилий стоило вдуматься в заданный вопрос. Он никак не мог понять, о чем я.
— Две... Пятьдесят две... — повторял он неустанно.
Ждать дальше было нельзя. Немцы находились в десяти-двенадцати метрах он нас.
— Ты прав, Юрий, — сказал я и порывисто обнял его. — У нас есть еще выход. — Я показал пистолет. — Здесь два патрона...
Друг не сразу понял, удивленно глянул на меня.
— Мы себя не опозорим, — сказал я и, видя, что несколько фашистов уже не таясь шагали к нам, поднял пистолет: — Прощай, Юра, прощай, брат...
Я почувствовал, как дуло пистолета уперлось мне в висок. Я ожидал, что прикосновение металла будет отдавать холодом, но оно было теплым. Мелькнула мысль, что другого и нельзя было ожидать, ведь я только что стрелял. Удивленно подумал, какая чепуха лезет в голову в последние секунды жизни...
— В нем два патрона, — сказал я.
Я не успел нажать на курок.
— Погоди! — Юра бросился ко мне, схватив за руку, дернул вниз, простонал: — Погоди... Прошу тебя... — Он обезумевшими глазами глядел на пистолет. — Сперва я... Позже тебя — не смогу... Первым должен я...
Я разжал пальцы. Юра потянул пистолет к своему виску.
— Будьте вы прокляты! — закричал Юра в сторону карателей.
Он закрыл глаза, он хотел, он заставлял себя нажать на курок. Но рука дрожала все сильнее и сильнее. Палец точно окоченел, никак не нажимал на курок.
Вдруг пистолет выпал из рук Юры.
— Не могу... — беспомощно произнес он. — Не могу!!!
Немцы бежали к нам. Я подхватил с земли пистолет. Выстрела не слышал. Но он был, этот проклятый выстрел. Он прозвучал. Это он бросил Юру на землю...
Я направил пистолет себе в висок. Фашист, что был от меня всего в четырех шагах, крикнул, но мне было все равно... Я нажал на курок и опять не услышал выстрела. Знал, что должен упасть на землю... Но не падал! Не падал!!! И боли не было... И тут до меня дошло: выстрела не было! Неужели осечка? Я вновь нажал на курок... Немец был в двух шагах от меня. Но выстрела НЕТ! Я лихорадочно двинул затвором... В пистолете патрона... не было. Эсэсовец бросился на меня. Я сделал бросок в сторону. Побежал, увертываясь от одного, второго, третьего фашиста... Я увидел труп немца, а рядом — автомат... Скорее! Скорее!!! Достать!
Сильный удар опрокинул меня на землю, навалились эсэсовцы, я ощутил страшную боль и потерял сознание...
... — Струсил? — не поверила Наталья.
— В пистолете не оказалось патрона! — в неистовстве закричал я.
— Так ты... — В мертвой тишине послышался вздох Лены. — Какой ужас! Какой ужас!!!
Вот что эти годы, каждый час, каждую минуту, каждое мгновение мучило меня. Вот от чего искал забвения в горах. Я хотел убежать от этого — и не мог. Разве убежишь от самого себя? Я видел, как побледнела Таня, видел, как страдальчески смотрела на меня Лена, как торопливо отвернулся Рубиев...
— Так уж получилось, что я... — глухо промолвил я, — пистолет был мой, и я должен был стрелять в себя. А потом пусть Юра сам решал бы... Каждый должен выбирать смерть сам...
— Пытали? — глухо спросил Крючков.
— За двоих, — едва слышно произнесли мои губы.
— Почему скрывался? — зло спросил Рубиев.
— Та пуля была предназначена мне, — сказал я. — Мне! Не я — Юра должен быть сейчас здесь, среди вас.
Они молчали. Они не смотрели на меня. Неужто негодовали за то, что я посмел нарушить их покой и самоудовлетворенность? Они жили в полной уверенности, что отдали свой долг людям, считали себя праведниками и носителями лучших нравственных черт народа, а воскрес я, нахально влез им в душу и черню все то, чему они поклонялись?! Я хотел крикнуть им, что это не так: я не судья им. Я сам подсудимый! Но увидел в их лицах и укор, и недоумение, и даже... презрение?! Не считают ли они меня убийцей?!