Заповедь

Размышляя о том, что я, родившись, застал в этом мире и что сейчас вижу, я поражаюсь, как изменился мир. Лучина, деревянная соха, арчита из сыромятной кожи с подстилкой из травы, цука — черкеска из грубого домотканого сукна, ружье-кремневка, арба, лошадь, кнут — вот что окружало нас в детстве. И тракторы, автомобили, электричество, часы, телевизоры, видеомагнитофоны, компьютеры, кухонные комбайны, ракеты, спутники, тонометры — и до чего только человек не додумался, стараясь облегчить и скрасить свою жизнь, стремясь достичь звезд вселенной!..

И все-таки человек остался человеком, которому присущи все те же мечты и устремления к счастью, любви, семейному уюту, общению друг с другом... Он так же подвержен слабостям и болезням, как и его предки, чуток к боли и страданиям, впадает в отчаяние, мнителен и легко раним...

Знаешь, Борис, в чем беда власти?.. Лезет она во все щели, навязывает свою волю каждому, как жить и как поступать... Я во многих странах был, но нигде нет такого давления власти на людей, как у нас. Мельтешит, суетится начальство, следит за каждым шагом... Ей бы с преступностью бороться, следить, чтоб хорошие законы силу имели, чтоб людей оградить от произвола и бандитов, а она этого не может добиться, но зато вмешивается в жизнь и судьбу каждого человека... А хороша та власть, которая стоит на страже личности и не мешает людям жить так, как они хотят... А твоя власть, Борис, и бессильна и всесильна. Бессильна там, где надо употребить силу, и грозна там, куда ей непозволительно влезать... Так было и так есть... Я вот думаю, что правы были Зарема, Мурат, когда признались: их беды оттого, что отошли они от заповедей предков, забыли то, что внушал им мудрый Асланбек, другие старшие... И твоя беда в этом, Борис. Оттого и несешь ты горе даже своим близким. Смотри, как невестку выбираешь? Богата? Пожалуйста! А кто другой — не по адресу зашла. Разве это не предательство?

— Как повернул, — ахнула Наталья.

— Отчего ты забыл, за что воевали? За что в атаку шли? Когда видели фашистов, мы не рассуждали. Знали, что нужно делать. Так, командир? — спросил я Крючкова.

— Не рассуждали, — подтвердил, невольно подтягиваясь, тот.

— Нужно было идти в атаку — шли! — махнул рукой я. — Пули косили — а мы шли! Падали, умирали, но шли! А сейчас? Всегда ли мы теперь ходим в атаку, когда видим, что идти нужно? И сами всегда ли на высоте?

— По-твоему, выходит, что мы хуже других? — возмутился Борис.

— Мы должны быть лучше! — возразил я. — Лучше! И не забывать о партизанском отряде.

Он встал:

— Ты хочешь, чтоб мы жили, как в партизанском отряде? Мало мы там намучились? Ты, Гагаев, по земле ходи, а не витай в облаках. Протри глаза, оглянись, что вокруг творится!

— Мы там знали: в бою трусость и подлость ведут к гибели людей.

— Надо было выстоять. Нужна была победа, — сказал Крючков.

— А сейчас не нужна победа? — оглядел я всех. — Посмотрите, как живет народ. А вы присосались к кормушке — знать больше ничего не желаете! Безразличие, лицемерие, жадность, воровство разве не крадут у нас победу? Кому бороться с этим, если не нам? — И я тихо добавил: — Хочу, чтоб мы жили так, как жил бы Юра, останься жив. Я посмотрел на всех по очереди. В глазах Рубиева и Натальи были ярость и обида, Корытина — изумление, а Лена была сама боль и страдание. Первой кинулась на меня та, что гитлеровцев видела только на экране кино...

— Вы что, сами чистюля? Праведник? Ни в чем себя не обвиняете?! — выпалила Наталья мне в лицо.

Я тяжело посмотрел на нее. Знала бы она, как я сам себя казню.

— Я для себя самый строгий судья, — с трудом произнес я. — Есть за что мне себя ругать, есть... И я не праведник... И за моей душой много грехов.

Я отвернулся к окну. Наталья нарушила молчание, заявив:

— Жизнь у вас не удалась — вы и злитесь на всех... Женился — жена через три месяца ушла...

— Наталья Павловна! — закричала Лена. — Не надо!

— Жизнь, может, и не удалась. Но не об этом речь. О совести спрашиваете? Да, есть у меня это право — говорить правду... Потому что жизнь твоего мужа, Наталья Павловна, жизнь всех их... — обвел я пальцем Бориса, Крючкова, Лену, Корытина, — жизнь целого отряда была в наших руках — моих и Юриных...

— Жалеешь, что не выдал? — не выдержала Наталья.

— Жалею, что полвека назад не сообщил всем, как погиб Юра... — решительно заявил я и вдруг увидел, каким изумленным взглядом смотрят на меня Таня и Сослан. От того, что они сейчас услышат, может перевернуться все их представление о жизни и людях. Я заколебался...

— Как он погиб? — властно прогремел в комнате голос Крючкова.

— Потом... — нерешительно глянул я на Таню.

— Сейчас! — потребовал Корытин.

— Я тоже хочу знать, — заявил Рубиев. — Правду хочу!

— Правду? — прищурился я. — А не пожалеешь, что узнал ее? Не пожалеешь?! — Теперь, даже если бы они все вместе сговорились и попытались повернуть разговор вспять, не получилось бы!

— Говори, — тихо попросила Лена.

И я начал свой рассказ. Дошел до той минуты, когда Юрий понял, что каратели решили взять нас живьем: тут я прервался, покосился на Таню и Сослана:

— Дальше не для вашего слуха, ребята! — И вдруг взревел: — А может быть, наоборот: именно для вашего! Чтоб знали, как было на войне!..

Я не подбирал слова. Картина давнего боя миг за мигом, с беспощадной правдивостью возникала перед ними...

***

— ... Побыстрее бы отряд отошел! — прислушиваясь к шуму стрельбы сзади, сказал Юра.

— С ранеными на плечах не побежишь, — напомнил я.

Я посмотрел на приближающиеся вражеские фигуры. Фашисты были в черной форме, на что мы вначале даже не обратили внимания. Знать, сильно партизаны им досадили, если бросили на нас эсэсовские части.

— Оставили нас с тобой, кавказец, на верную...

— Не погибать же всем, — вслух подумал я.

— Опять пошли! — закричал Юра и прицелился. — Эсэсовцы. Пощады не жди...

Нам удалось прижать немцев к земле. Но эсесовцы, конечно же, поняли, что русских осталось мало. Фашисты не стали отползать. Они залегли и открыли сквозной огонь по лесу. Пулеметы не переставали строчить, подрезая ветки... Нет, не уйти мне и Юре...

— А может, удастся? — спросил вдруг Юра. — А?

Ускользнуть удастся?

Я не стал разочаровывать его. Теперь не следует думать ни о чем. Все внимание надо сосредоточить на действиях фашистов, которые обходят нас. Через несколько минут мы окажемся в кольце. Нет, Рубиев, прости, но мы не сможем выстоять здесь полчасика. Минут через десять с нами будет покончено.

— От черных одеяний в глазах рябит! — воскликнул Юра и нажал на курок.

Я уловил в его голосе возбуждение.

— Алан! Они обошли нас! — закричал Юрий.

Я быстро оглянулся. Так и есть. Из-за стволов деревьев выглядывали немецкие каски. Эсэсовцы стреляли, но не в нас. А в кого же? Я присмотрелся и увидел синий берет Гаврила, выглядывающий поверх кустов. Видимо, оттуда, со стороны эсэсовцев, зашедших нам в тыл, казалось, что это Гаврил ведет огонь по немцам. Но он давно уж не стрелял. Он лежал на кустах. Видимо, пуля попала в него в том момент, когда он приподнялся, и отбросила его назад. И он так и замер, рухнув на кусты. И случилось это наверняка тогда, когда партизаны только еще занимали эту позицию.

— В мертвеца стреляют, — с ненавистью сказал Юрий и открыл огонь по немцам, зашедшим с тыла.

Те разом бросились к земле. Теперь пули защелкали и вокруг нас с Юрой.

— Не давай им подняться! — крикнул я, а сам продолжал брать на прицел тех, кто шел прямо на нас. — Береги патроны!

— Все! Не уйти нам, — взволнованно заявил Юра и закричал: — Бей этих, Алан! Мне перезарядить надо! — И он схватил диск, оставленный Рубиевым.

Эх, прижать бы эсэсовцев к земле. Я бил наверняка. Но остановить врагов двое партизан были не в состоянии. Немцы с каждой минутой приближались. Я уже разглядел у одного из них малюсенькие усики.

— Бросай гранату! — крикнул я Юрию.