Заповедь

— А знаете что? — внезапно заявил Борис. — Давайте мы здесь повторим встречу после завершения соревнования, а? Надо же вам распробовать вкус этого коньяка. Да и расслабиться вам не помешает.

Петр Георгиевич выжидающе поглядел на меня.

— Посмотрим, — уклончиво ответил я.

Теперь тренер смотрел на меня укоризненно, мол, почему бы и не всплеснуть наш успех, — он был уверен, что я одолею Тросина. А во мне рос глухой протест: было непонятно, почему вдруг Лене вздумалось звонить мне, и по какой причине появился Борис. В честь чего накрыл богатый стол? Что ему от меня надо?.. Я не верю в мгновенное перерождение человека...

Внезапно я поймал на себе пытливый взгляд Бориса: он будто хотел угадать по моему лицу что-то, волновавшее его. Когда я повернулся в его сторону, он отвел глаза... Что он хотел узнать?.. Явно нечто весьма для него важное. Что же?.. Не знает ли он про звонок Лены?.. Не ушла ли она из дома, объявив ему, что попытается связать свою судьбу со мной?! Но возможно ли это?.. Я мысленно сравнил то, что дает ей Борис: блага, которые сопровождают положение одной из первых дам города, шикарный особняк с роскошной мебелью, машину с шофером, доставку на дом товаров и продуктов, поклонение и почет, — с тем, что я в свое время мог ей предоставить: холостяцкую однокомнатную квартирку с железной кроватью и уродливым покосившимся шифоньером, беготню по магазинам в поисках, порой тщетных, колбасы и сыра, мыла и сахара, бритвенных лезвий и многого другого, что часто становилось у нас острейшим дефицитом... Вот тебе и выбор... Правда, теперь в магазинах всего хватает. Но позволят ли ей мои средства жить так, как хочется? Невероятно уже то, что она ушла от него... Ушла... Неужели из-за меня?.. Я поежился... Неужто права пословица, гласящая, что и на корявом дереве растут сладкие плоды?..

Как крепко связала нас судьба с тобой, Боря, Борис, Борис Тотырбекович... Сколько лет пытаюсь порвать всяческие связи с тобой — и не получается. Мы же совершенно разные. Это про таких, как я и ты, осетины говорят: их хоть в одном котле вари — навары не смешаются...

Два часа шла трапеза, когда внезапно Борис объявил перерыв и поднялся из-за стола.

— Не желаете посмотреть, как форель ловится? — спросил у тренера Маир...

Петр Георгиевич с удовольствием направился с ним к горной речонке. Тарас стал убирать со стола, чтоб вновь накрыть его свежей едой... Борис взял меня под руку и потянул на веранду... Я понял, что наступил момент, ради которого он устроил эту вылазку в горы, и насторожился... Но Борис молча любовался панорамой гор...

— Красиво, — сказал я, чтоб нарушить молчание...

— Не тянет на родину? — спросил Кетоев. — Не достаточно ли ты поколесил вдали от Осетии?..

— Тянет, — признался я...

— Чего ж не перебираешься?

Я покосился на него: неужели в этом дело? Неужто ему захотелось иметь во Владикавказе одного из претендентов на чемпионский титул? По своему опыту знаю, что подобные тщеславные желания порой появляются у сильных мира сего... Я молча пожал плечами...

— У тебя какая квартира?

— Однокомнатная, изолированная...

Он кивнул, словно похвалил себя за догадливость, ибо иного он и не ожидал.

— Так, значит, тянет на родину? — окинул Борис меня острым взглядом.

— Кому я здесь нужен? — нахмурился я.

— Не скажи, — возразил он задумчиво, не очень стараясь переубедить меня. — Когда ты выступаешь, естественно, удачно, — подчеркнул он, намекая, что не всегда это случается со мной, — наши газеты добросовестно перепечатывают ИТАР-ТАССовскую информацию...

Мы помолчали.

— Значит, для тебя сегодняшняя партия ценой... в жизнь? — спросил он.

— Так оно и есть, — согласился я.

Борис смотрел на меня, обмусоливая в уме какую-то навязчивую идею.

— Пожелай ты, я мог бы, пожалуй, решить вопрос о выделении тебе двухкомнатной, а возможно, и трехкомнатной квартиры, — сказал он, внимательно следя за моей реакцией...

Он недоговорил, что же требуется взамен от меня. Только ли мое согласие? Я вновь пожал плечами:

— А зачем мне такая роскошь? Семь-восемь месяцев в году я нахожусь вдали от дома, живу в гостиницах. Да месяц-два пропадаю на спортивных базах, где проводятся сборы команд общества. А квартира пустует...

Борис рассердился:

— Тебе хоть на старости лет надо семью завести. Еще год-два — и остаться тебе навеки бобылем!..

Так близко принимать к сердцу мои дела?! Отчего бы это?

— Почему бобылем? — обиделся я. — У меня не меньше друзей, чем у тебя. Между прочим, и подруги есть...

— Они не заменят семью. И не притворяйся: ты знаешь, о чем я говорю. Рядом с тобой должны быть жена, дети... Слава — преходяща, а близкие, родная кровь — это то, что бесценно, что тебя будет греть на старости... Ты много лет отдал этой страсти — шахматам, — продолжил он. — Пора заняться собой. У тебя есть хорошая профессия. Журналист всегда на виду, а хороший журналист — это рупор. Почему бы тебе не возглавить отдел в газете? Желаешь на телевидении — тоже устрою. Радио? Пожалуйста!.. Ты недооцениваешь свой диплом выпускника факультета журналистики МГУ!.. Ты не догадываешься, что чувствую я, глядя на тебя, — внезапно сказал Борис. — Еще вчера я просто жалел тебя... А сегодня... Я завидую тебе... Не веришь? Давай сравним наши жизни. Какие у тебя заботы? Двигай себе фигурами. Они не живые, не станут ни протестовать, ни обижаться. Хочешь — жертвуй ими, хочешь — оберегай за частоколом пешек... А у меня... Каждый шаг мой, не говоря уже о тех случаях, когда приходится и с работы снимать и под суд отдавать, — и все, буквально все, что я сделаю, что скажу и что не сделаю, и что не скажу, подвергается обсуждению — критическому. Пересудам нет конца. Обсуждают и те, кто внизу, и те, кто наверху. Начальство косится, и подчиненные дуются. Вот и крутись, выискивая ходы-выходы, чтоб угодить центру и не вызвать гневную вспышку внизу. Вот почему я завидую тебе, Алан... Подумать только: шахматы — всего лишь игра, а каким знаменитым делают человека... Не смотри на меня так, будто видишь привидение, — рассердился Борис. — Не умер я еще, — жив. Конечно, бывшая система, которую нынче называют и тоталитарной, и административно-бюрократической, и застойной, и меня завлекла в свои сети, изменила характер и склад мышления, взгляд на человека и на общество, обогатила знаниями и навыками управления людьми, так сказать, властвования... Не жалел ни времени, ни сил... Торчал до ночи в кабинете. А мне ведь тоже хотелось бросить надоевшие до чертиков бумаги и пройтись не спеша, пешочком до дома, снять туфли, облачиться в спортивный костюм и полежать на диванчике перед телевизором, подремывая...

— Ты задумался о своей жизни — это уже что-то, — сказал я. — Многие сейчас оглядываются назад, пытаются понять, что и где не так свершили, где компромисс оказался пропастью, из которой никак не удается выбраться, где потеряли себя, веру в поставленную цель...

— Напрасно ты считаешь, что я потерял веру в будущее, — поморщился Борис.

— Неужели ты до сих пор не понял, что свернули давно и не в ту степь?! — я пытался понять, искренен ли он сейчас.

— Я не наивен, — возразил он. — Вижу: не получилось, как задумали. Но в отличие от тебя я вижу причину неудачи не в ложности избранного пути, а в том, что мы чересчур оптимистично верили в человека, в то, что его/ можно перевоспитать, что можно благотворно влиять на его сознание. В этом просчет.

— Ты вину видишь в тех, кто внизу, — разочаровался я.

— В них! — рявкнул Борис. — Именно их нам не удалось встряхнуть. Они ПОГУБИЛИ ИДЕЮ. Они! Их равнодушие, их нежелание трудиться по-настоящему...

— А те, кто были наверху, у кого власть, им что, удалось перековать свою человеческую суть? На твой взгляд, они были достойны войти в... коммунизм?

И в светлое будущее, теперь уже под другим названием — «капитализм», приведут народ сегодняшние правители?

— Надо смотреть на историю трезвыми глазами. Это помогает бесстрастно судить и о нашем ближайшем прошлом... Нельзя идеализировать людей, как нельзя и надеяться на то, что любая идея пробьет себе дорогу в жизнь без элементов насилия. Потому что нет идеи, которой бы не противостояла антиидея. А значит, не обойтись без борьбы. А где столкновения — там и горе, и пролитая кровь...