Заповедь

— Вот бы нам так, а? — причмокнул губами Петр Георгиевич.

— А что мешает? — подал я голос. — Почему не перенять их опыт? И желание есть, и власти вроде бы достаточно...

— Власти достаточно, да вот... — погрустнел Борис Тотырбекович, — ... народ не тот... Не хочет, не желает перестраиваться. У них чистота — это элемент культа. Синтоизм обязует каждого верующего не только самому быть чистым, но и наводить лоск в своем доме, на своей улице, в своем селе и городе, во всей стране... Они боятся божьей кары и ведут себя соответственно...

— А разве мы не призываем к тому же самому? — возразил я. — Разве нет у нас всевозможных постановлений и распоряжений о борьбе за чистоту? Разве не проводим недели и месячники по благоустройству, субботники?..

— Одним махом, одним приказом такое не внедришь, — сердито обронил Кетоев. — У них это в крови! Уже сколько поколений воспитывалось в таком духе...

— А разве у осетин не считалось позором, если было грязно во дворе или на улице, не говоря уже о хадзарах? — не отставал я от него. — В наших обычаях было положено молодой невестке подниматься чуть свет, чтобы к тому времени, когда проснутся соседи, подмести и двор, и участок улицы перед домом... Куда это все девалось?..

— Было это, было, — согласился он. — И наше поколение это еще застало... И девалось куда-то... Сам часто задумываюсь: куда?.. Может, ты знаешь? Ответь... — посмотрел он на меня.

— Знаю, — не моргнув, встретил я его взгляд. — Вся беда в том, что мы стали изничтожать старые обычаи и обряды, а взамен ничего привлекательного не предложили. Старое исчезло — новое не появилось... И так во всем...

— Беда в том, что у нашего народа нет такого рвения, как ТАМ, на Западе, — сказал Кетоев.

— Ну, в прежние времена были в этом виноваты коммунисты, — подал я голос и вкрадчиво спросил: — А что же сейчас, в пору рынка, мешает?

Кетоева покоробил не мой вопрос, а официальный тон, которым я его задал, лицо его сморщилось, и он нарочито панибратски хлопнул меня ладонью по плечу:

— А ты сам не можешь ответить, дружище?

— Могу. Прошлое давит, прошлое... Я лет пятнадцать назад наткнулся на одно место в повести кубанского писателя Гария Немченко, которое очень точно отражало суть проблемы. Он убедительно объясняет нежелание наших людей трудиться историческими обстоятельствами. В самом деле, кому хотелось гнуть спину на монгола-завоевателя, затем — на крепостника-помещика, позже — на живодера-капиталиста? Так что века тяготеют над нами. И то, что столетиями впитывалось в сознание, за год, за два не вытравишь... Как говорится, апатия въелась в гены, передается из поколения в поколение.

Он усмехнулся.

— Чего ты? — оскорбленно вздрогнул я. — Не убеждает версия?

— Убеждает, — Борис охотно кивнул головой, — только приведенный тобой ряд: монголы-завоеватели, крепостники-помещики, живодеры-капиталисты надо бы продолжить... — И бывший секретарь горкома партии, а ныне глава администрации затараторил: — После семнадцатого года все поверили в провозглашенные лозунги: мир — народам, земля — крестьянам, заводы — рабочим... Ну, а потом холодным душем обдало всех: появились продразверстка, коллективизация, уничтожение кулачества. Крестьянин потом выращивает зерно, а полученный урожай у него отнимают. Вкалывает от зари до зари, жилы вытягивает, чтоб вырваться из бедности, а его в кулаки зачисляют и в Сибирь на снежные просторы отправляют... Да разве такое происходило только среди крестьян? Едва своим трудом рабочий или интеллигент добьется достатка, как его тут же объявляют перерожденцем, погрязшим в мелкобуржуазно-мещанском быте, — и опять же Соловки или тюрьма, если не пуля...

— Как можно так рассуждать? — вскипел Петр Георгиевич, верный сталинист, он тут же рванулся в бой: — Да, было это, но не ко всем же применялись эти жестокие меры!.. Только к эксплуататорам...

— Достаточно широко, чтобы каждый уяснил для себя: выкарабкаешься из бедности — тебя тут же прихлопнут, и делал выводы: НЕ ВЫСОВЫВАТЬСЯ! Жить, как все, страдать как все, пить как все...

— Ну, вы даете! И не верится, что вы были секретарем горкома партии! — огорченно покачал головой тренер. — Я не приемлю такой взгляд на нашу историю...

— Я всегда смотрел правде в лицо, — четко отчеканил Борис. — Я был не из тех коммунистов, что закрывали глаза на негативные стороны системы.

— Но почему ваш критический запал исчез при взгляде на сегодняшнюю жизнь? — не без ехидства спросил Петр Георгиевич. — Разве жизнь у людей — абсолютного большинства людей! — не изменилась резко в худшую сторону?..

— А разве в этом виноваты мы, демократы? — мгновенно среагировал Кетоев. — Всем же ясно, что это отрыжки прошлой системы, оставленные нам в наследство...

— И сколько лет ты еще будешь ссылаться на отрыжки системы? — спросил я. — Это же несерьезно. Гнойники, накопившиеся в организме, безусловно, надо вскрывать. Но при этом хирург не должен, не имеет права вносить в организм инфекцию, вызывая болезнь за болезнью, а зачастую и подталкивая пациента к могиле. А это происходит сплошь и рядом... Да, коммунисты виноваты в том, что отучили людей от напряженного труда, который только и дает достаток. Но ведь демократы пошли еще дальше: они изо всех сил приучают народ воровать, похищать, мародерствовать. Посмотри на улицы и площади городов: люди, вместо того чтобы трудиться, предпочитают рыскать по округе, грабя и насилуя, а иные повсюду стоят с протянутой рукой...

Борис деланно засмеялся, хлопнул меня по плечу:

— Скажи, дружище, а при коммунистических секретарях ты посмел бы вот так же откровенно высказывать свои антиправительственные взгляды? А?! — и, выдержав паузу, торжествующе бросил: — То-то и оно!.. Значит, охаиваете нынешнюю демократию, а плодами ее все-таки пользуетесь!.. — И захохотал...

... Появились Маир и Тарас. У первого в каждой руке было по три шампура с шашлыком. Тарас держал деревянный поднос с тремя раздвинутыми пирогами.

— Ага! — довольно воскликнул Борис. — Пора за дело!.. Тамада за осетинским столом работает, поэтому я вам, нашим гостям, это место не уступлю, — и он сел в кресло во главе стола, справа усадив тренера, слева — меня. — Однажды в Осетию прибыл весьма ответственный начальник из Москвы. Неделю я сопровождал его в поездке по республике. Естественно, что обеды и ужины проходили по осетинскому ритуалу. Гость с интересом присматривался к нашим обычаям. А в один из последних дней попросил разрешить ему сесть за старшего, и знаете, здорово у него получилось: ни одной ошибки не допустил!.. Напоследок члены бюро заслушивали его выводы по увиденному в республике. И надо же такому случиться, чтобы первый секретарь обкома партии спросил его, ознакомили ли гостя с местными достопримечательностями и обычаями народа. Гость подтвердил это и с гордостью заявил, что даже сидел за тамаду, добавив: «И говорят, не без успеха». К удивлению москвича первый секретарь разгневался на меня: «Как ты посмел позволить гостю работать? Опозорил и себя и нас. Мы вот возьмем и обсудим тебя на бюро, влепим строгача, а то и вообще освободим от занимаемой должности. Ошибся я, доверив тебе гостя».

Это был для меня хороший урок. С того времени я без лишних слов занимаю место тамады и сам веду застолье...

Пока он рассказывал, Маир и Тарас делали свое дело: поставили на стол пироги, сверху положили шампуры, заполнили бокалы коньяком, фужеры — темным осетинским пивом, налили в рог водку и преподнесли его и шампур с шашлыком Борису.

— Итак, приступаем, — не мешкая, тамада провозгласил по-осетински традиционный тост за Большого Бога, чтобы люди были под стать ему, а он, не скупясь, постарался дать всем нам счастье, после чего протянул рог и шампур младшему за столом — Тарасу, который покорно выпил водку и закусил шашлыком.

Потом последовали тосты за Уастырджи — покровителя путников, за три пирога — символ благополучия, затем за встречу, за гостей... Застолье шло стройно и строго, в духе осетинского этикета, — сказывался богатый опыт ведения стола у Бориса... Лишь одно его огорчило: ни я, ни Петр Георгиевич не пили... Сперва тамада пытался настоять, чтоб мы поддержали, как положено, тосты. Но, испуганный непоправимым, тренер вмешался, твердо заявив, что «ни в коем случае не позволит мне и грамма выпить, и есть следует тоже в меру, не перегружая организм» и пояснил: «Вечером Алану предстоит чуть ли не самая решающая во всей его многолетней шахматной карьере партия». Тамада был вынужден отступить... Во время всего обеда Маиру и Тарасу никак не сиделось на месте: они подливали в бокалы, подкладывали нам в тарелки мясо, сыр, огурцы, салат, зелень, пироги...