Заповедь

— Будь готов! Ночью дело и сделаем.

— Сегодня?! — воскликнул Мурат, забыв о своем намерении воспринимать любое предложение друга хладнокровно.

Его изумленный вскрик вызвал у Таймураза совсем иную реакцию, чем ожидал тот. Убедившись, что его решимость и смелость так велики, что привели в трепет Мурата, он гордо подбоченился, деловито спросил:

— А чего ждать?

Этот короткий, жесткий вопрос тревожно прозвучал в душе Мурата и не умолкал ни в пути, пока они добирались до Нижнего аула, ни потом, за столом, накрытым прямо на улице, где их продержали целых шесть часов, настойчиво подпаивая. Он как мог отбивался от назойливого соседа, который на правах сидящего на одно место выше (к главе стола) пытался насильно влить ему в рот лишний бокал араки. Поглядывая на друга, Мурат не замечал на его лице следов волнения, казалось, он совсем забыл о намерении похитить девушку. Таймураз, как всегда, веселился, был остроумен, не отказывался ни от одного бокала, охотно ел. Мурат же, держась джигитом, внутренне был напряжен. Завидуя другу, которому все нипочем, он одновременно и негодовал на него за то же самое. Человек, которому через несколько часов предстоит смертельное испытание, не должен быть так беспечен... Когда наконец им удалось подняться из-за стола и вывести невесту из дома, к Мурату пришли бодрящие мысли. Вдруг подумалось, что не может день, такой погожий, так щедро наполненный солнцем, весельем, улыбками, шутками, — не может такой день закончиться выстрелами и погоней. Непременно что-то заставит Таймураза отказаться от своего намерения. И обнимаясь с новыми знакомыми, клянясь в вечной дружбе, Мурат на некоторое время взбодрился, даже прошелся по кругу, вытанцовывая зильгинскую быструю...

Батырбек под руку вывел из дома невесту, под крики, смех, плач, выстрелы в воздух усадил ее в арбу, которую тотчас же атаковали ее подружки, сам с трудом втиснулся рядом с ними и скомандовал землякам: «Вперед!» И в этот момент вдруг один из мальчишек подпрыгнул, ловко сорвал с головы Заура Кетоева шапку и нырнул в толпу. Заур бросился вдогонку — оставить в чужом ауле шапку, кинжал или другую принадлежность мужского костюма означало опозорить не только себя, но и всю прибывшую с почетной миссией группу. Но на его пути встали мужчины, женщины, детвора, весело закричали:

— Выкуп! Выкуп!

Вся процессия вынуждена была остановиться. Батырбек нахмурился — не избежать неприятностей. И пришлось бы давать выкуп, если бы не Мурат Гагаев. Он на коне врезался в толпу, растолкал горцев, одного, повисшего на уздечке, так отбросил в сторону, что тот не устоял на ногах. Догнав мальчишку, Мурат подхватил его на скаку, затащил в седло, отобрал шапку и посадил мальчика на плечи высокого горца, не успевшего увернуться. Горцы только ахнули, а конь Мурата уже нес его за околицу аула...

На полдороге, когда из виду скрылись провожатые, свадебная процессия остановилась, и горцы распили захваченную с собой для этого момента араку, провозгласив тост за удачное завершение первой части ответственного поручения: вывести невесту без особых происшествий из ее родного аула — не простое дело. Могли и похитить кого-нибудь из приехавших девушек. В шутку, но пришлось бы вносить выкуп. И дело не столько в выкупе, сколько в позоре для всех, кто отправился за невестой.

Батырбек вдруг начал выговаривать Мурату. Тот никак не мог понять за что.

— Как за что? — возмутился Батырбек. — Мы тебя не просили бросаться на горцев. Обычай есть обычай, а ты мог покалечить кого-нибудь — вот тебе и неприятность, не сдержись они, — и, неожиданно хлопнув ладонью по плечу Мурата, весело похвалил: — Но молодец! Пусть знают, от кого-кого, а от нас никто никогда никакого выкупа не получит!

Повеселевший Мурат ловко вскочил на коня, и этот смирный, ничем не выделявшийся в табуне Тотикоевых жеребец вдруг загорячился, задрожал мелкой нетерпеливой дрожью, стал перебирать ногами. Таймуразу ни разу в голову не приходило оседлать для себя этого невзрачного жеребца. Он взял его наугад для своего нового друга. А сейчас всем кажется, что этот конь чуть ли не лучше его Орла. Надо бы присмотреться, узнать, как Мурату удается клячу превратить в крылатого коня.

— Пора! — приказал Батырбек, и они продолжили путь...

Кто-то затянул песню. Заур рванул с плеча винтовку и выстрелил в воздух... Невеста в окружении своих подружек сидела на арбе, закутавшись в белый платок, испуганно вздрагивая при каждом громком слове, выстреле, крутом повороте. Будущее пугало неизвестностью, незнакомы ей были Кайтазовы, незнаком был жених, она видела его всего раз в жизни и то издалека. Мурат представил себе, как эта девушка с опухшим от плача лицом будет стоять в углу и смотреть сквозь густую вуаль платка на танцы, как сердце ее будет сжиматься в страхе, когда к ней станут подходить гости и, приподняв платок, вслух оценивать ее внешность. Мурат не раз слышал, какие жестокие слова говорили женщины, особенно старушки. Проверяя выдержку невесты, не щадили, могли назвать уродиной и пожалеть будущее поколение Кайтазовых, во внешности которых появятся черты ведьмы. Еще хорошо, что лицо невесты не выставлено на всеобщее обозрение, а то бы все видели смену настроений — от отчаяния до радостного блеска глаз, ведь старухе ничего не стоило, подойдя к ней во второй раз, забыть, что она утверждала полчаса назад, и восхищенно цокнуть языком: «Такой красавицы вовек не видала!» Невеста знала, что все — и комплименты, и хула — говорилось в шутку, что это игра, еще принятая предками, но попробуй спокойно воспринять даже то, что говорится шутя, если дело касается красоты девушки!

Глава 5

В ауле нетерпеливо ждали, когда прибудет невеста. По опыту зная, что ее не всегда удается увезти и к ночи, старики не спеша вели беседы за столом. Тосты затягивались — неприлично, если к приезду невесты все будут навеселе. Только с ее прибытием и начинается самое торжество. Суровы законы горцев. Хотя столы ломятся от яств, и тебя усиленно потчуют и требуют, чтобы ты поддерживал каждый тост, и как только ты опорожняешь бокал, в мгновенье ока он вновь оказывается наполненным, но ты должен показать себя мужчиной: выпить, если веришь в свои силы, или суметь обойти ритуал стола, но так, чтобы никого не обидеть и самому не пострадать. Горец не забывает, что минутная слабость может оказаться роковой и покрыть позором не только его, но и детей, и детей его детей. И пусть никто из последующих поколений не возьмет в рот араку, но молва людская по-прежнему будет увязывать их с именем опозорившегося. Вот почему старики, отправляясь на кувд, боятся последствий и ложками едят масло, чтобы оно смягчило действие крепкой, двойного перегона араки.

... Сидя возле матери, которая нарезала траву для начинки пирогов-цахараджинта, Зарема привычным монотонным покачиванием кулыка со сметаной взбивала масло. Через открытые окна в дом влетали голоса старших. Она угадала голос Асланбека:

— Горец жену в дом ведет, чтоб свой род продолжить. В своем потомстве он хочет видеть себя.

— Не могу согласиться, уважаемый старший, — раздался чей-то протестующий голос и, не обращая внимания на вызванный репликой возмущенный гул голосов, продолжил весело: — Какова коза, говорят, таков и козленок. Разве это не осетины придумали? Значит, от нее зависит, какое потомство будет!

Мать, улыбаясь, молвила:

— Иналык Сырдона из себя корчит.

Иналык... Горец как горец: голубоглазый, бритоголовый, с огромными ручищами, с утра до ночи весь в делах-заботах... Но была в нем одна особенность: в любом человеке, его внешности, поведении он отыскивал смешное, а отыскав, тут же начинал вышучивать собеседника.

Прозорливый Асланбек утверждал, что страсть Иналыка позубоскалить явилась, как ни покажется странным, следствием картины гибели его отца Темирби. Трагическое событие внешне выглядело смешным и, не завершись смертью человека, осталось бы в памяти очевидцев забавной картиной. Горе есть горе, но видевшие, как Темирби пытался оседлать старинный фамильный котел, невольно улыбались. Случилось это в последний буйный разлив реки. Мутная волна настигла Темирби у ворот дома, когда он волоком тащил котел в гору, окатила его с ног до головы, сбила наземь, но не сумела оторвать его короткие, жесткие, хваткие пальцы от котла. Волна подхватила чугунную посудину, понесла... Это была чудовищная скачка. Котел несло посреди потока, бросало из стороны в сторону, а Темирби, оседлав посудину, точно наездник на непокорном скакуне, подпрыгивал вместе с чугунным «конем» по волнам. Шапка свалилась, оголив бритый череп, голова болталась... Картина была так смешна, что люди, столпившиеся у недостроенной башни, куда вода не добиралась, не выдержали. Хохотали все: мужчины, женщины, старики, дети... Хохотали, будто это был не последний путь Темирби, словно выкинул он смешную шутку, чтобы взбодрить их в этот час, когда на глазах у людей рушились их дома, гибли коровы и овцы, исчезали кормившие их крохотные участки земли... Смех смолк лишь тогда, когда на повороте река опрокинула посудину, и котел, захлебнувшись, исчез в мутной воде. И тогда Темирби не разжал пальцы. Ему давно было пора оттолкнуться от котла, попытаться подобраться к берегу. Но он будто с самой природой затеял спор и заключил пари с Всевышним, что обуздает котел. Нет, не жадность заставила горца смертельной хваткой вцепиться в шершавый бок котла. Только людям свойственно чувство дерзости и нежелания подчиниться обстоятельствам и злым силам... Но как заставить людей забыть скачку на котле по волнам? При одном упоминании имени Темирби они невольно улыбались...